Илья Рясной - Дурдом
Зевая, я брел по коридору. Мимо высматривающего что-то на потолке и расчерчивающего пальцем воздух дедка. Мимо красномордого работяги, сидящего на полу и заколачивающего в пол невидимым молотком невидимые гвозди — повторение привычных действий, профессиональный делирий. Вот как я уже научился их раскусывать! Вот выпишусь, всем — и сослуживцам, и знакомым — понаставлю диагнозы. Надо же применять полученные знания на практике. Кандидатов уже немало.
Дверь в палату Станислава Семеновича Павленко была распахнута. Сутяжник задумчиво мерял шагами помещение. Он только что оторвался от пишущей машинки и теперь метался в творческих раздумьях. Он остановился, посмотрел на меня, и туча сползла с его лица.
— Проходите, гражданин, — он схватил меня за рукав и чуть не силком втащил в палату. — Мне ваше лицо знакомо.
Еще бы, подумал я. Каждый день видимся в столовой.
— Вы из какого ведомства? — деловито поинтересовался он.
— Из Совета Министров, — ляпнул я. На мне была темная одежда, вполне способная сойти за костюм.
— Прекрасно. Тогда это вам, — он взял со стола пачку листков, разложенных в отдельной стопке. — Кстати, ваши документы.
— При себе нет.
— Без документов не могу. Везде должен быть порядок. Можете ознакомиться здесь. Вот сами жалобы. Вот ответы из разных инстанций.
Он протянул мне толстую папку с тиснением «участнику районной партийной конференции». Там действительно были бумаги на бланках Совета Министров, Администрации Президента, Министерства по чрезвычайным ситуациям, экономики. А вот и ответ из родного МВД… Присмотревшись, я понял, что это липа, скорее всего выполненная на компьютере кем-нибудь из персонала ради успокоения профессионального сутяжника.
— Это в мэрию, — показывал он на разложенные стопочки, — это в пожарный надзор, — положил он широченную лапу на другую стопку. — А это в милицию.
Я потянулся к милицейской стопке. Так, телега начальнику ГУВД Москвы. Фамилия, имя, отчество генерала названы точно — профессионал! Все жалобы, как статьи или рассказы, были снабжены заголовками. "О хищении забора у метро «Новослободская». «О возмутительных хулиганских выходках моих соседей граждан Бутылина и Свинолупова». «О преступных безобразиях, творящихся в клинике профессора Дульсинского». Это уже ближе… Длинный перечень преступлений и правонарушений. На первом месте самое главное — у автора жалобы стянули японские тапочки стоимостью пять долларов США. Дальше шло помельче — использование пациентов для бесчеловечных опытов. Насильное содержание нормальных людей в корыстных целях… Так, а это что такое? «В клинике свила гнездо организованная преступность, которая вовлекает в круг своих гнусных махинаций невинных людей. Ее грязные щупальца дотянулись до кандидата наук Чулкова, бесспорно имевшего шанс занять достойное место в ряду лучших умов России»… Красиво излагает, сутяжник. «Ныне Виктор Чулков коварно выписан из больницы, похищен и в настоящее время разрабатывает для преступников химические отравляющие вещества»…
Виктор Чулков. Это о нем говорил мне в первый день Самуил Кугель — тот самый обжора без внутренностей.
— Станислав Семенович, вы тут пишете о Чулкове.
— Правда ? — сутяжник взял у меня жалобу. — Помню. Он лежал в соседней палате и рассказывал, что изобрел какую-то там батарейку. Потом мухобойку с фотоэлементом. И еще нервно-паралитический газ. Сразу с ног сбивает. Без последствий. Ученый человек. Голова. Жалко, бандитским выродкам в руки попал.
— Почему вы думаете, что попал?
— Сам рассказывал, что бандитские выродки на него виды имеют. Им это вещество для непотребного бандитства крайне необходимо было. А голова его нужна была, чтобы преступные планы разрабатывать.
— А что за бандитские выродки?
— Да один здесь лежал, — сутяжник задумался, потом произнес:
— Шлагбаум.
Ух — сердце замерло и забилось чаще.
— Еще кто-то из медперсонала с ними связан, — продолжил сутяжник со скукой в голосе.
— Кто?
— А, не помню. Да и не важно это. Вон, по ночам у забора собаки лают и воют, как волки голодные. Где, спрашивается, эпидемстанция? За что они деньги получают? Как так можно? До чего мы так докатимся?! Вот, смотрите, я пишу, — он протянул мне бумагу.
— Но бандиты…
— Да какие бандиты? Нас собаки скоро съедят. Вот, послушайте, как я пишу…
Настроить его на нужную волну больше не удалось….
Батарейки, мухобойка с фотоэлементом. Ладно, мухобойку опустим. А вот нервно-паралитическое вещество, планы преступлений — это уже теплее. Тепло, братцы, совсем тепло.
Виктор Чулков. Что-то не припомню его в списках без вести пропавших. Впрочем, голова — не Дом Советов. Мог и забыть. Но, по-моему, не было…
Дульсинский вызывал меня раз в два дня. Сейчас его вызов оторвал меня от тетриса. В записной книжке была ценная вещь — калькулятор с электронной игрой «тетрис». Я уже готов был превысить собственный рекорд — двенадцать тысяч очков (почему эти игры не отбирают, на них здоровый свихнется), тут пришла медсестра и сопроводила меня к профессору.
— Ну, как наши дела? — ласково спросил он меня, не забыв про пылинку на своем лацкане.
Кстати, его тон постепенно нравился мне все меньше. С каждым днем он все больше походил на тон в разговоре с пациентом, а не с сыщиком.
— Наши дела идут хорошо. У нас все есть, — выдал я цитату из какого-то давно забытого фильма. — Ответьте мне на пару вопросов — и я буду совсем счастлив.
— Конечно, если смогу.
— У вас лежал Виктор Чулков ?
— Лежал, — кивнул профессор, который, кажется, помнил большинство пациентов. — Парафренный синдром. В литературе хорошо описан типаж сумасшедшего изобретателя. Вечные двигатели, машины по производству бифштексов из опилок, таблетки для хождения по воде.
— Чулков мог действительно что-то изобрести?
— Вряд ли. Хотя… В своей отрасли до болезни он подавал большие надежды. Мы его сильно подлечили. Стойкая ремиссия. Выписали год назад.
— После выписки не наблюдали его ?
— Я не имею возможности наблюдать всех пациентов. Думаю, он вернулся вполне приспособленным к жизни в социуме человеком. Рецидив возможен, но нескоро.
— Он мог выйти недолеченным?
— Вряд ли.
— Ясно… Передайте, пожалуйста, записочку. Я протянул ему исписанную цифрами бумажку.
— Вся наша жизнь — игра, — улыбнулся иронично профессор, глядя на мое шифрованное послание.
После беседы с сутяжником и с профессором что-то неуловимо изменилось в обстановке. Вроде бы все то же самое. Те же психи. Тот же персонал. Те же модерновые, зелено-фиолетовые интерьеры. Но что-то стало не то. И не так…
День докатился привычным распорядком до ужина. После него была партия с «Шахматистом». Потом небольшая беседа о крахе классического искусства и о победном будущем авангарда с «Поэтом». Кстати, поэт был настоящий, из популярных.
Оказывается несколько лет назад американцы провели обследование своих поэтов и выяснили, что две трети из них психически больны, а треть нуждается в немедленной госпитализации. Вряд ли наши поэты другие. А член Пен-клуба из соседней палаты как раз входил в эту треть. Судя по его воспоминаниям, которыми он развлекал всех, кто готов был его выслушивать, он еще не самый достойный кандидат из его окружения на эту койку.
После интеллигентной беседы с членом Пен-клуба у меня состоялся просмотр фильма по НТВ из жизни наемных убийц. Еще один день прошел. Пережит и вычеркнут из жизни. Предстояло пережить еще ночь… А вот это неожиданно оказалось проблематичным.
Я уже дремал, когда тяжелая дверь отворилась. Часы под потолком, мигающие слабо, фиолетово, показывали три часа одиннадцать минут. Зажегся слабый зеленый свет. Белые халаты в нем выглядели тоже зелеными. Их было трое — медсестра и два дюжих санитара.
— Укол, — бесстрастно проинформировала медсестра.
— Мне не делают уколы, — предчувствуя недоброе, я приподнялся на кровати.
— Теперь делают, — ласково улыбнулась медсестра, наклонившись и с неожиданной силой впившись мне в предплечье пальцами с кроваво-красными каплями маникюра.
— Нет! — я прижался к стене, глядя на инъектор, как — на высунувшую жало змею.
Меня схватили за руки. Крепко. Железно. Надежно…
Бесконечная спокойная морская гладь. Ты один-одинешенек, но полон сил, размеренно плывешь к какой-то цели. Все находится в незыблемом равновесии. Но вот небо покрывают черные набухшие тучи, налетает яростный вихрь, на тебя накатывают холодные волны. Спирает дыхание, к ногам будто привязаны пудовые гири, и они тянут вниз, в пучину. Все меняется. То, что еще недавно было ясным и четким, теряет очертания, мир раскалывается, будто от удара топора титана, и схлопывается в небольшую серую сферу. В ней царят неопределенность, хаос. Здесь не за что уцепиться, все неверно, не правильно, скользко. Какая-то нетленная, неуничтожимая частичка твоего "Я" существует отстранение от этого вязкого кошмара и оценивает все независимо. Но большая часть сознания уже сметена бурей безумия. Все, ты перестаешь быть муровским опером Гошей Ступиным и превращаешься в нечто иное — в расшатанного Шалтая-Болтая, которого не сможет собрать вся королевская конница и вся королевская рать…
