Олег Вихлянцев - Контрольный выстрел
А может, не надо? Вдруг не найдут меня? Бывает же такое: ищут и не находят. «Господи, помоги!» подумал и сам себя обругал последними словами. Мне ли после всех подвигов к Богу обращаться? Сатана, падший Люцифер, толкнул меня на подвиги. И теперь отрекся, чего и следовало ожидать.
— Петров! Ты скоро там?! — услышал я недовольный голос старшего.
— Иду! — отозвался боец. Тоже недовольно. Мужики, не копайте, а? Ну на черта я вам сдался? Я ж нормальных людей не мочу. Только сволочей одних.
А Сашка? Она погибла из-за меня. И только из-за меня. Девчонка совсем. О свадьбе думала, планы на жизнь строила. Красивая, милая…
— Женька, представляешь, как все будет хорошо! Мы с тобой в следующем году поженимся, я тебе ребеночка рожу! Толстенького такого, румяного и веселого! На тебя похожего. И будем мы с тобой жить-поживать, добра наживать…
Это я ей втюхивал. Погоди, говорю, Сашка. Вот поработаю у Вадика еще годик, деньжат накоплю. И сделаю тебе официальное предложение. Свадьбу сыграем. И отправимся в круиз по Средиземному морю! Сыграли. Отправились.
Нашла бы себе парня хорошего и была бы счастлива, не повстречайся я тогда на дороге со своей идиотской привычкой всюду совать свой нос.
А мама Сашкина?
Она блокаду пережила. Всю войну в военном госпитале на Комендантском аэродроме медсестрой. Мне Сашка о ней много рассказывала. Я представил себе мысленно, как голодные, истощенные люди бредут в блокадную зиму на Неву за водой, как тянут в дом для обогрева самое драгоценное — кусок полена, невесть где отрытого. Как ежедневно хоронят умерших своих детей, родителей, соседей. И паек блокадный. Сто двадцать пять граммов хлеба из целлюлозы и мельничной пыли. Лепешки пекли из клея. На олифе и масляной краске. И выжили! Сашка говорила, что мать как только о блокаде вспомнит, так ей с сердцем плохо.
А я ее убил. По моей вине она умерла. Все одно… О! Да у меня мандраж наступил! Страшно, да? Омоновцы — не дети. Откопают и ребра пересчитают. Поделом тебе, Козаков.
— Давай, Петров! — командует старший бойцу, который вернулся со двора и, вероятно, притащил с собой шест, палку или что там еще. — Где тебя носило столько времени?!
— Товарищ лейтенант! — возбужденно заговорил Петров. — Там, у дома, пацаны из третьего взвода какого-то Костыля взяли!
— Есть в Питере такой — Жорик Костыль. Ну и что? — спросил старший.
— Да я такое видел! Подполковник Хлопотов из ГУВД, с Литейного!..
— Что Хлопотов?! — раздражался старший.
— Да пристрелил он того Костыля…
— А Костыль что, побежал, что ли?
— Нет вроде бы… А Хлопотов пристрелил…
— Значит, побежал, — с нажимом сказал старший.
— Может… как бы… кажется… — замямлил Петров. — Точно! Побежал!
— То-то же! — засмеялся старший. — Не хера бегать от милиции.
Я обалдел, услышав все это. Жорик, я в этом уверен, никуда не бегал. Видно же было, что он сразу, как только менты приехали, лег лицом на капот своей «вольво» и не дергался! И тут догадка разрешила все мои сомнения. Подполковник Хлопотов из ГУВД — тот самый мент, о котором мне рассказывал Жорик. И прикончил он Костыля, чтобы тот на допросах в «Крестах» чего лишнего не сболтнул. «Хороший индеец — мертвый индеец».
— Ты давай-давай, Петров! Приступай! — прикрикнул старший.
И Петров принялся ковыряться чем-то твердым в песчаной насыпи. Я слышу шуршание песка совсем рядом и прощаюсь уже со свободой и жизнью. Вот оно, мое геройство. Страх овладел так, что визжать охота и просить пощады у мужиков в милицейской форме.
От легкого прикосновения я вздрогнул. И закричал бы, наверное. Но, закапываясь, я соорудил для себя из собственной куртки нечто похожее на воздушный пузырь. Чтоб песок не забился в глаза, нос и уши. И теперь в это свободное от песчаного грунта пространство проникла чья-то рука. Не овец, определенно. Петров шестом песок прощупывает. Значит, кто? Кто?! Да Конопля же это!!! Это его рука! Когда бойцы стали проверять насыпь, Витек засуетился. Нервишки подвели.
Непроизвольно я схватил его за пальцы, моля лишь об одном: чтобы он не выдал нас неверным движением. Ладонь конвульсивно содрогнулась. И больше — ни одного порыва. Конопля тоже сообразил, что наткнулся на меня. Что ж, браво, скотина! Теперь жди, пока нас с тобой вытащат отсюда и прикончат.
— Ну, что там, Петров?!
— Да фиг ли здесь тыкать?! — вяло отвечает Петров. — Нету ни хера! Говорю ж, блин, померещилось Коновалову! Или ушли они отсюда. С другой стороны цеха я окна разбитые видал. Чё они, дураки — торчать здесь и нас дожидаться?
— Нет так нет, — разочарованно ответил старший. — Пошли к машинам!
По железному полу вновь загромыхали ботинки. Шаги становились все тише и тише. А вскоре и вовсе воцарилась гробовая тишина. Ага! И могилка песчаная. Очень уютная. И воздуха почти не осталось. В этом импровизированном пузыре можно продержаться от силы полчаса. И то при условии, что будешь дышать правильно. Как правильно — это уже другая история. И вряд ли я успею вам ее рассказать. Раскапываться нужно.
Да-а, Петров! Ты не Коновалов. И слава Богу! Поручи старший осмотреть песок Коновалову, звиздец бы нам пришел неизбежно. А так…
Я принялся энергично работать головой, плечами, локтями и коленями, чтобы побыстрее выбраться из-под песка. Уверен, что Конопля был занят тем же.
«Техника выживания и маскировки в сыпучих барханах» — отдельная тема из курса спецподготовки разведывательно-диверсионных подразделений. Находясь еще в Азадбашском учебном полку, я всеми матерными словами, какие были мне известны, мысленно крыл капитана Кошевого, который гонял нас, своих подчиненных, до седьмого пота, заставляя чуть ли не жрать песок. Кто бы мог подумать, что эта наука пригодится мне через одиннадцать с половиной лет. И не в пустыне, а чуть ли не в центре Санкт-Петербурга.
Я чувствовал, что рядом откапывается и Конопля. Если еще минуту назад мы с ним были придавлены песчаной массой и не представляли друг для друга какой-либо опасности, то сейчас каждый спешил выбраться наружу. И кто окажется первым, тот и победит в этой затянувшейся схватке.
Раскидав песок, мы вскочили на ноги одновременно. Почти. У меня вышло на какие-то доли секунды раньше. Это «почти» и выручило меня. Каждый из нас, оберегая свое оружие от песка при закапывании, упрятал его глубоко под одежду. И теперь предстояло его оттуда вытащить.
— Стоять! — Я уже держал в руке свой пистолет. Успел даже оттянуть затворную раму и взглянуть на ударно-спусковой механизм — не забился ли песок. Действие возвратной пружины вернуло раму на место, вогнав патрон в казенную часть ствола. — Не двигаться!
Конопля успел только сунуть руку себе за пазуху.
— Только дернись мне, — холодно и угрожающе произнес я, направив на него оружие. — Даже не дыши.
Ему пришлось замереть в такой позе. Он стоял, часто моргая, пытаясь стряхнуть с ресниц налипший песок. Сделать это было не так просто, потому что слезовыделение буквально зацементировало веки. Я подождал, пока он проморгается, лишь для того, чтобы впоследствии дать ему просраться.
Со мною происходило нечто страшное. Я словно чувствовал, как умирает во мне все человеческое. Душа заледенела. Коноплю, стоящего сейчас напротив, я воспринимал всего лишь как существо, животное, обреченное на физическое истребление. И снова я подумал о жестокости как о главной примете настоящего времени.
— Вот ты и добрался до меня, да? — скривившись, спросил Витек.
Я обратил внимание на то, что рыжая его борода не такая уж густая. Сквозь отросшую щетину все же просматривается неровный сизый шрам, сотворенный мною десять лет назад. Он почему-то начал чернеть и набухать, будто вот-вот лопнет. Все эти годы след от моего ножа напоминал Конопле о прошлом и, я уверен, не давал успокоиться ни на минуту.
— Стреляй, чего ждешь? — продолжил он. Меня поражало его спокойствие. Похоже, он давно был готов принять смерть от меня и лишь подсознательно оттягивал этот момент. А я, обнаружив в себе хищнически звериные инстинкты, все же не захотел убивать его сразу.
— Заткнись, — сказал я. — Сейчас медленно достаешь ствол и кладешь его перед собой. Начинай.
Пистолет в моей руке не дрожал. И это убедительно доказывало Конопле, что я всажу в него пулю не моргнув глазом. Потому, наверное, он не стал искушать судьбу. Не делая резких движений, Витек вынул из-за пазухи пистолет «беретта» и, наклонившись, положил его на железный пол. Значит, надеется выжить. Смирившись с неизбежностью гибели, он мог и рискнуть, попытаться выстрелить в меня. Но не сделал этого.
— Умница! — похвалил я. — Теперь подтолкни его ногой в мою сторону. Только аккуратно. Не торопись. А то я с перепугу нажму на курок.
Конопля безоговорочно выполнил требование, глядя на меня, как кролик на удава. Интересно, что творится сейчас в его башке? Если он такой послушный, значит, надеется выкрутиться. Но каким образом?
