Светлана Алешина - В пекло по собственной воле
— Постойте, — перебил его Менделеев. — Объясните мне, о ком вы говорите? О том тощем, как жердь, хмыре, который ботинком мне по физиономии съездил? Вы его знаете, что ли?
— О нем, — подтвердила я. — О полковнике ФСБ Краевском. Он автор всей этой провокации. И у меня такое чувство, что нам еще придется с ним встретиться.
Мы все задумались и надолго замолчали…
…Рассказать об этой моей каспийской одиссее осталось совсем немного.
Анохин, за которым Менделеев следил во время своих иранских скитаний, как ревнивый муж за любимой женщиной, так и не смог от него улизнуть, хотя и пытался не раз. Его привезли в Москву, за него взялись опытные в допросах следователи из ведомства Чугункова и в итоге заставили рассказать все как было.
Он сдал всех — и Краевского, и первого пилота, которого, как оказалось, тоже купил Краевский, а потом просто убил, признался, что хотел сбежать в Иран, а героин украл у своих же питерских наркодельцов, на которых работал, привозя в город на Неве наркотики из Туркмении и Казахстана, приспособив для этой цели «черный ящик» своего самолета. Министр выступил на закрытом заседании правительства, изложил ситуацию, сообщил не только о бездействии ФСБ, но и о том, что среди служащих в ней офицеров есть такие, что вступают в сговор с силами, стремящимися к дестабилизации обстановки в России. Что он там конкретно рассказывал и какие именно фамилии называл, мне осталось неизвестно, но некоторые головы в ФСБ полетели, правда, из среднего звена. К нашему с Чугунковым удивлению, нигде не фигурировала фамилия «Краевский». Но мы не могли даже проверить, действительно ли человек с такой фамилией работает в ФСБ. Эмчеэсовцев после выступления нашего министра они на пушечный выстрел к себе не подпускали, обиделись…
Я поняла, что предчувствие не обмануло меня. В его смерть я не верила, а это значило только одно — еще пересекутся наши с ним дороги…
Я редко вспоминаю эту историю, но иногда, когда до моих ушей долетает магический напев восточной песни, на меня наваливаются грусть и горечь от того, что я никогда уже не увижу наивного лица Зухры и не услышу ее страстного голоса, шепотом произносящего английские слова с таким истинно восточным, ласкающим слух смыслом: — Любовь моя!..
