Семен Майданный - Хранитель понятий
Но почему гражданин Клязьмин совершал деяния, что им двигало? А виной всему ВНУШЕНИЕ, некая разновидность гипноза, воздействию которого подвергся гражданин Клязьмин со стороны секты. Из-за того же внушения люди вступали в секту, переписывали на ее имя квартиры и дачи и отдавали последние сбережения. Но на Клязь-мина гипноз подействовал обратным, отторгающим образом, то есть погружающим в состояние аффекта. Вот заключение психиатра, где феномен подробно разбирается в самых научных выражениях.
Адвокат сопровождал молотьбу языком доставанием из пупырчатого, желтокожего портфеля разных бумаженций. И в конце своих рассказов пододвинул к подзащитным листки, на которых тем требовалось подписаться.
- Э! - отшатнулся от листка гражданин Клязьмин. - Чего, суда не будет? Так не пойдет!
- То есть как?! - от искреннего изумления, казалось, вот-вот захлопает крыльями концертная «бабочка» на шее адвоката.
Гражданин Клязьмин по кличке Зубило нервно дергал куцую бороденку, ковырял в ухе, похоже, и сам пока не понимая, почему не пойдет.
- А вот почему! - Он перестал донимать бороденку. - Хочу, чтоб знали! Честные люди кругом знали. Как гады их дурят. Врут про последний день, чтоб капусты себе нашинковать.
Бескутин слушал терпеливо, только чуть подальше отъехал на стуле, чтоб не забрызгало слюной. Клязьмин заводился постепенно, будто движок антикварного «Запорожца» на морозе.
- Я им, иродам, показал Последний день! Ага, не понравилось?! Вот и значит, что туфту варганят! Пусть православные... пусть христиане проведают, как их изводят. Пресса пусть пропишет...
- Ничего у вас не получится, уважаемый, - тведо, как ставят печать, сказал Бескутин, заслонив щеки бактерицидным носовым платком. - Они же тоже не дураки, потребуют закрытого суда. Им тоже негативная огласка ни к чему.
- А я в суд пойду. Все, без базара. Пусть страна знает.
- Смешной человек, правда? - Адвокат повернулся ко второму- гражданину напротив. - На волю не хочет.
- Я тоже не хочу, - сообщил гражданин Лодун, потеющий от напряжения мысли, потеющий, как кондиционер отечественного производства.
- А вы почему, уважаемый? - Бескутин прикрывал сморкалкой нос, чтоб не дышать с клиентами одной атмосферой.
- Почему? Я тебе, жук бумажный, скажу, почему. - Лодун злобно проскрежетал остатками зубов. - Ты жируешь на зеленых бобах. Водку лакаешь и тискаешь баб, сколько влезет. Ты без хавки не кис. Без дому не кантовался. По помойкам не летал. На теплотрассах не дрых. Короче, зиму я решил в тюряге зимовать. Тепло и кормят. И не лезь со своими отмазками.
- Ну-ну, разве мало мест, где можно провести зиму без туберкулеза и баланды? - Адвокат благоухал одеколоном, загораживался носовым платком и отъезжал на стуле за черту риска. - На юг податься. Или на север, на заработки, там опять люди нужны. Можно, - толстяк из-под платка указал подбородком на гражданина Клязьмина, - в какую-нибудь секту пристроиться. - Тут адвокат чуть не сверзся со стула. Прокашлялся и вдумчиво отодвинул его подальше от клиентов.
- Не знаю, чего там на севере, а в тюрьме зимовал, привычно. Все, хорэ, командир, завязывай толковище, скидавай дела прокурору. Я, кстати, тебя вообще не звал.
- Ну да, ну да, - покивал Бескутин. - Вы же оба москвичи. От наших дел далеки. Так вот, господа. Вышло негласное распоряжение НАШЕГО губернатора - освобождать следственные изоляторы от лишних людей. Пересматриваются все дела. Этим обязывают заниматься лучших адвокатов. - Жало указательного пальца повернулось к своему хозяину. - Так что, хотите вы того или нет, подпишете или нет, пойдете оба на свободу. Выпихнем! Ясно?..
А вот про что умолчал Бескутин и чем реально обеспокоился, так это тем, что сегодняшние два отказа были далеко не единственными. Уже семь урок отказались подобру-поздорову выметаться к едрене фене из «Углов». И все - московские гастролеры. Тенденция, однако.
* * *
- ...Произвол! - в благородном гневе раздул трахею бизнесмен от спорта Апаксин.
- Садись. Я тебе все втолкую: и кто ты, и кто я.
Но задержанный не садился. Типа - демарш. Типа, выражал несогласие и понтовался на предмет собственной крутости. Как же - правая рука самого Тернова. Он по-жокейски расставил ноги возле табурета и гордо держал голову высоко поднятой:
- Я не стану с вами разговаривать без адвоката, без звонка домой, без предъявления постановления. Что вы себе позволяете?!
Уверенное возмущение задержанного стильно увязывалось с его костюмом явно от каких-то кутюрье, с галстуком в месячный доход среднего магазина «Спорттовары», с часиками на позолоченном браслете, с округло-сытой физией ресторанного завсегдатая.
- Ладно, паря, я тебе тоже ничего не скажу, пока сам не запросишься потрендеть по душам. - Человек за пустым столом смотрел в упор, будто пилой пилил, и говорил нагло и весело. - Ух, как ты просить меня станешь. Парашу будешь готов вылизать, лишь бы я с тобой покалякал.
- Я смотрю, вы не совсем понимаете, с кем имеете дело! - Задержанный гневно встряхнул костюмными и жировыми складками, погнав волну дороженных парфюмерных ароматов.
- Да будет тебе разоряться, - типа заскучавший слушатель нажал кнопку под крышкой стола и бросил заглянувшему в дверь надзирателю: - Веди его в пятый.
- А кто это был? - имел наглость спросить Апаксин у вертухая. Очень похожая рожа скалилась на Апаксина с заборов и из рекламных роликов. Но тот кандидат в депутаты выглядел гораздо интеллигентней.
- Следователь по особо важным делам Сергей Владимирович Шрамов, - ответил, воротя лукавые глазки, вертухай, вместо того, чтобы дать пинка тормозящему пижону...
...Через два часа сорок минут из карцера номер пять, прозванного обитателями «Углов» сволочильником, присмиревшего спортивного барыгу Апаксина в сером, теперь уже местами запачканном костюме повели в камеру номер сорок семь.
Петр Михайлович Апаксин очень устал от скрюченного сидения в коробчонке полутораметровой высоты. От жуткого холода, от мерзкой вони и от бесконечного звона, идущего по ледяным трубам. В конце концов от собственного бессилия устал Петр Михайлович, а бессильным он не ощущал себя уже лет десять.
Главное, что порождало бессилие, это то, что битые два часа он тужил мозг найти отгадку своему попаданию в тюрьму и не находил. И ведь брали его не менты, а натуральные уголовники. И о том, что его повязали, никто в офисе не догадывается.
Камерная вонища огрела бедолагу по кумполу. Такой смрадный, спертый воздух Апаксин вдыхал лишь в редкие и вынужденные посещения общественных уборных. Теперь еще и жарища... И не воду льют за шиворот и на лицо, нет, это пот хлещет, заливая рубашку и глаза. И очень, очень хреново сделалось Апаксину - от желудка до души. А вокруг задвигались и заговорили:
- Новенький... По первой... Не чалился... Жирный, как баба... Клифт кондовый... Прямо с бала сняли... Шмонит, как от клумбы...
Вокруг замаячили рожи, казавшиеся Апаксину дикарскими. Его стали куда-то толкать.
- Иди прописываться...
Апаксин ни в кошмарах, ни в бреду не предполагал, что вынужден будет тереться среди уголовных отбросов. Тюряга представлялась ему, чем-то вроде Чечни. Есть такая, существует, всегда добро пожаловать, но так далеко...
Он обо что-то или об кого-то спотыкался, слышал в свой адрес глухую ругань, раз получил тычок по голени. Его провели через всю камеру, подвели к какой-то койке.
- Кто таков?
Апаксин вгляделся, утер пиджачным рукавом заливающий глаза пот... Нет, не мерещилось. Если б мерещилось... Петр Михайлович отказывался что-либо понимать. Как такое может быть? На синем одеяле, поджав под себя босые ноги, в тельнике, в трениках с оттопыренными коленками и с «беломориной» в зубах сидел следак по особо важным. Лопни глаза, тот самый, что два часа сорок минут назад допрашивал его в кабинете и потом отправил в карцер.
- Обзовись, фраерок! - потребовал от него следак по особо важным.
А Петр Михайлович не мог заставить рот раскрыться. Зубы склеились, и в зобу дыхание сперло.
- В отказ мылится, - кто-то за спиной Апаксина услужливо поспешил с комментариями. - Форс наводит.
- Петушком закукарекать хочешь?
Смысл следовательского вопроса все-таки
дошел до Апаксина. Под черепушкой замигали картинки из некогда прочитанных книг и газетных заметок, смакующих тюремные порядки. И в центре глумлений, издевательств, грязных сексуальных надругательств на этих картинках рисовался он. ОН - еще несколько часов назад преуспевающий сорокалетний бизнесмен при двух машинах, трех любовницах и жене, при достойном банковском счете и связях в городской администрации.
- Вы уголовник? - выскочило у Апаксина само собой. Это неуправляемым журавлем улетела надежда на розыгрыш, на смех и подходящее разъяснение безобразий - «Как мы вас провели по просьбе друзей! Пойдем те выпьем, перекусим, еще немножко посмеемся».
Надежда не сбылась.
