Петр Катериничев - Повелитель снов
Гнатюк покачал головой:
– Силен. Мориса на моей памяти никто с ног не сбивал. Диковатым мальчишкой рос. А физические данные – исключительные. Бабы по нем с ума сходили. Отдыхающие – те прямо в штабеля… А знаешь, приятно было наблюдать. Идет он, бывало, вдоль пляжа, а красотки, что считали себя неотразимее зари, вперивают в него взоры, и челюсти у них так и отваливаются… И у меня тогда мстительная такая мыслишка объявлялась: не одним вам над нами куражиться… Потому как Морис если и обращал на них внимание, то не больше, чем иная красотка на потеющего счетовода!
А реакция, скорость! Я его к нам подтягивал, в школу рукопашки пристроил, он даже пару турниров международных выиграл. Думал, толк из парня будет…
– Не вышло?
– Неуправляемый он. Вернее… – Гнатюк задумался. – Улыбаться не умеет. Совсем. Высокомерный. Оно у них у всех есть, у деток этих, что ты привез тогда… Точно. И высокомерие это не похоже ни на чиновное чванство, ни на… Ни на что не похоже. Словно каждый из них знает о тебе такое, что ты сам желал бы забыть. И не вспоминать никогда.
Глава 38
Прозвонил мобильный. Генерал поднес трубку к уху. Выслушал сообщение, помрачнел.
– Что-то не так?
– Все не так. Негру этому, который араб… Умер он от удара в голову. Разрыв сосудов головного мозга. Удар очень сильный был. Мастерский. По крайней мере, с ним все ясно…
Словно тьма занавесила глаза… Неужели я… Не может быть. После того удара, что я нанес, умирают или сразу, или… Или кто-то меня подправил? До полной летальности? Зачем?
– У нас за крайние полгода много странных смертей. Наслышан? Или – тебя информировали?
– Саша, я тебе уже сказал: от всех конторских дел я далек уже не пойми сколько лет.
– Верю. Просто мнительный стал. Старею, что ли… Когда был молодым, думал, что жизнь – это соревнование на скорость. Теперь знаю, что на выносливость. Ладно. Пора к делам. «Ай-ай-ай-ай-ай, убили негра, убили негра…» Установили. Тоже… турист. Из знойного Катара. Это в Эмиратах.
– Я в курсе.
Мама дорогая, зачем этому парнишке из земель дальних и запредельных понадобилось стрелять в меня? Сказать, что напряжение, вызванное утренней встречей, прошло… Как бы не так! Оно просто перешло в новое качество. А если серьезно, то…
– Вот скажи мне, Дрон, с чего вдруг потянулись к нам такие замысловатые туристы, да еще не в сезон, а? Секс-туров в Бактрии нет, это я заявляю официально. Никакой педофилии, зоофилии, трансвестии и прочих атрибутов клятого буржуазного разложения. Нет, попадаются отдельные индивиды, но твой тезка, Олег Свиридов, их аккуратно ловит и складирует.
– Кто есть Свиридов?
– Начальник милиции. Разыскник. Умный. Из оперов. У тебя фото этого Дэниэлса есть?
– Да.
Гнатюк внимательно просмотрел несколько распечатанных на лазерном принтере снимков.
– Джеймса Бонда ему играть. В Голливуде. Кто он по профессии?
– Миллионер.
Я внимательно наблюдал за Сашкой. Дэниэлса он видел впервые. Если, конечно, тот не бродил по Бактрии с клееной бородой по самые брови. Но клееные бороды хороши только для детей младшего школьного возраста, и то в романах про сыщиков позапрошлого века.
– Тоже хорошо. Значит, так. Фото я заберу. Озадачу своих. Позвоню Свиридову. Их озадачу. Вечером встретимся, обсудимся.
То, что Сашка никогда не видел Дэниэлса, – факт. Какой бы он ни был профессионал, наблюдал я за ним внимательно и реакцию человека, даже неосознанную и тщательно скрываемую, различать не разучился. Но интерес генерал проявил. Живой такой. Потому что… Если Дэниэлс пропал, это добавит ему крепкой головной боли: судя по тому, что рассказал мне таксист дядя Миша, дела здесь действительно замороченные и непонятные. А Гнатюка прислали сюда из столицы люди сильные и высокие. Вот только… особняк. Как быть с этим?
– Саша, у меня к тебе вопрос. Прямой и нелицеприятный.
– Да?
– Особняк в Голицынском проезде.
– И – что?
– Он твой?
– Тебе формально ответить или по существу?
– Правду.
– Мой. А записан на фонд «Философских и исторических исследований».
– Дэниэлс был там.
Говорить, что после посещения особняка никто Дэвида Дэниэлса уже не видел, я не стал.
Генерал задумался на секунду, кивнул:
– Да, мимо бы он не прошел, если ищет медальон Гермеса.
– Я не говорил, что он его ищет.
– Дрон, я не тупой. Если миллионер-антиквар примчался самолично в богом забытую Бактрию, то только по одному поводу: прикупить этот медальон.
– Как-то иронично ты это…
– А то… Олег, с начала девяностых здесь был просто мышиный хоровод всяко-разно гадалок, магов и чародеев. Алхимики тогда у нас еще в моду не вошли. Так вот, для всех них герметические искусства и таинства – притча, средство и заработок. Есть так называемый «низкий герметизм» – использование заклинаний для тех или иных практических целей. И – «герметизм высокий» – объяснение картины мироздания и «великое делание»; в свое время культ Гермеса Трисмегиста соперничал с христианским; была там и своя философия, и своя апокалиптика.
– И – осталась?
– Возможно. Но я – человек практический. А что нам говорит практика, как критерий истины? Согласно работе Владимира Ильича «Материализм и эмпириокритицизм»? А практика нам шепчет: наверное, можно «исполнить» человека всякими потусторонними штуками, но гораздо проще сделать это пулей, ножом или умелыми руками.
– Но тебя-то тревожат как раз странные смерти…
– Тревожат. Всех нас тревожит непонятное и необъяснимое, и каждый готов лапки кверху задрать, когда нечто обличено в кодированные формулировки и освящено шуршанием старинных пергаментов и папирусов… А если по-простому, что получится?
…Если взять пол-литра политуры,
Жидкость для ращения волос,
Влить туда желудочной микстуры —
С этого помрет и эскимос![16]
Ладно. Не буду тебя заморачивать и сам заморачиваться не стану. Слишком много дел. А особняк… Съезди. Я позвоню, чтобы тебя приняли высоким гостем. Там у меня квартирует Максим Максимович Розенкранц, вроде привратником; только не нужно его сразу в розенкрейцеры записывать, если честно, я прочел много по всем этим «тайным» темам – какая уж тут тайна, все лотки книжные забиты! – и такая у меня в голове возникла путаница, или, говоря наукообразно, идиосинкразия, что теперь – сторонюсь. А Максим Максимович – идейный. Или – ученый, это кому как считать нравится. Твой миллионер вполне мог с ним встретиться на предмет консультации по теме. Нумизматы, они новоделов опасаются.
А что до медальона этого… Слухов о нем в Бактрии всегда было много, но никто и никогда – в глаза не видел. Так что – ищите и обрящете. Не презренный металл – человека.
Глава 39
«Ищи человека». Кого? Женщину? Мужчину? Ребенка? Или – выросшего ребенка, пораженного высокомерием и гордыней, наделенного многими блестящими способностями и потому возомнившего себя достойным соперником Создателя?
«Ищи человека». Пример Диогена, бродившего по Синопу с зажженной лампой, – не вдохновляет. Да и кто такой этот Диоген Синопский? Философ? Мыслитель, презревший богатство и власть? Нищий, растерявший волю к жизни и даже вожделение к ней?.. Или – гениальный импровизатор?
Эжен появился на террасе кафе тихо, сел за столик; официант принес ему большую чашку кофе со сливками, яичницу с беконом, булочку, свежее масло. Похоже, Эжен завтракал тут ежедневно. Он стал долговяз, длинноволос, рассеян, близорук: очки в металлической «ленноновской» оправе носил явно не для имиджа. Ел быстро, глотал почти не пережевывая, но не потому, что куда-то спешил: просто был поглощен своими мыслями или миром, что жил в нем.
Признаться, к музыкантам и математикам я всегда относился и отношусь с суеверным почтением. И те и другие – словно колдуют, извлекая бесконечные миры, одни – из семи нот, другие – из десяти цифр; и миры эти живут своей гармонией, иногда – понятные и нам тоже, чаще – разумеемые полностью лишь их создателями, но как я всегда не понимал математику, так всегда – чувствовал музыку и в воображении своем уходил в неведомые страны и отдаленные века…
Эжен закончил завтрак, закурил, прошелся по мне рассеянным взглядом, узнал, привстал, поклонился церемонно; я ответил столь же церемонным поклоном. А он – помялся в нерешительности, встал, подошел к моему столику, спросил:
– Можно?
– Конечно, Эжен.
– Я просто посижу с вами, и все. Со мной никто не дружит. Не знаю, почему так. И я – всегда один. И почему – я знаю. Мне не нужен никто. Никто, кроме Анеты. Но я ей не нужен. Это неправильно. Нужно это исправить.
Не успел я опомниться от столь насыщенного и немного бессвязного монолога, как Эжен спросил:
– Она вас любит?
– Кто?
– Анета.
– С чего вдруг?
– Вот и я думаю… А сердце – не на месте. И зачем вы только приехали… У меня не было конкурентов. А так…
