Александр Проханов - Востоковед
Ночью ему снились яблони тучным поздним августом, когда сады отяжелели, в густой синеве деревьев светятся, как лампады, плоды, слышно, как зрелое яблоко падает с легким стуком в траву и лежит там, драгоценно и одиноко.
Утром его пробуждение было счастливым, как в детстве, когда каждая клеточка радуется и ликует и ты не встаешь, желая продлить эту счастливую легкость, благословляешь дарованное тебе утро.
Босфор был ослепительно-синий. Медленно проплывал белоснежный круизный лайнер. Сновали, как темные жучки-плавунцы, шустрые кораблики. Мосты через пролив чуть искрились в солнечной дымке. Стекла в домах во множестве отражали утреннее солнце. Было весело смотреть на этот ликующий блеск. Город мерно гудел, металлически-серый, с шевелящимися магистралями, горбатыми, как верблюды, мечетями. И снова Торобов ощутил счастливое освобождение от гнетущей заботы, от висевшего над ним бремени невыполненного и, быть может, невыполнимого задания. Рядом существовала совсем иная жизнь, в которую можно нырнуть, как ныряет в море дельфин. И Торобов, прозрев, вдруг эту жизнь увидел.
Он отправился на Гранд-базар, где собирался добыть поддельный сирийский паспорт, чтобы переправиться через границу. Обретение паспорта предполагало продолжение погони, но Торобов думал об этом почти машинально, по инерции, словно не верил, что паспорт ему понадобится.
В лавчонке, торгующей для вида стиральными порошками, пастами, флаконами с моющей жидкостью, он обратился к моложавому, плутоватого вида торговцу. Без обиняков сообщил, что хочет купить сирийский паспорт.
– Только сирийский? – спросил бойкий торговец в красной шапочке, с черной щеголеватой бородкой. – У нас есть иорданские, египетские, Бахрейна и Эмиратов.
– Только в Сирию, – ответил Торобов.
– Почему-то все хотят в Сирию. Разве там мир?
Торговец провел Торобова внутрь лавчонки.
Здесь был повешен белый экран, стоял стул.
– Вы очень похожи на араба, – произнес торговец, делая снимок. – Почему-то все хотят походить на арабов.
Торобов заплатил деньги.
– Приходите через три дня.
– А если завтра?
– Тогда еще столько же.
Торобов заплатил и, выполнив эту почти ненужную работу, отправился побродить по Стамбулу.
Улица Сирагли была великолепна своими магазинами, бутиками, художественными галереями, деревянными кадками на тротуарах, из которых поднимались рогатые платаны с зелеными и розовыми почками. Торобов рассматривал прохожих с веселой жадностью, словно его выпустили из тюрьмы и предстояло заново привыкать к жизни среди людей. Хорош был тучный швейцар перед дверями в ресторан, в бархатной феске, долгополом синем кафтане, с ленивым взглядом маслянистых женственных глаз. Симпатичны были молодые люди в одинаковых черных пиджаках, белых рубахах и тонких галстуках. Они стайкой пробежали и скрылись среди мраморных колонн помпезного банка. Красивая женщина с восточным, резко очерченным лицом вышла из дорогого автомобиля и направилась к салону, где были выставлены бесчисленные кожаные изделия – куртки, жакеты, шубы, удобные саквояжи и изящные сумочки. Молодая мать толкала двухместную коляску, из которой выглядывали два круглых смуглых личика и пестрели какие-то целлулоидные игрушки.
Торобов всех их любил, ко всем благоволил. Проходя мимо газетного киоска, чутко уловил запах типографской краски. Минуя лавочку с лазурными и фиолетовыми цветами, поймал дуновение сочных лепестков и стеблей.
Ему хотелось погулять и насладиться просторной площадью Султана Ахмеда с египетским обелиском. Постоять на площади Таксим, щурясь на весеннее солнце. Стамбул казался просторным, солнечным, с порывами теплого, пахнущего морем ветра.
Он вышел на центральную улицу и удивился ее пустоте. Проезжая часть была пустой, без единой машины. Тротуары были без толпы, и на них с короткими интервалами стояли полицейские, некоторые с автоматами. Прокатило несколько полицейских фургонов с мигалками и решетками на окнах. Торобов всматривался в солнечную даль улицы, и там что-то клубилось, туманилось, вспыхивало. Слышалась музыка, неразборчивый гул мегафонов.
– Что это? – спросил он пожилого турка, опиравшегося на клюку.
– Демонстрация. Как будем с русскими воевать.
Бурный красный клубок приближался, хрипел, трубил. Множество знаменосцев несли красные турецкие флаги с полумесяцем и звездой. Крепкие парни, с голыми мускулистыми руками, играли бицепсами, держали наполненные ветром полотнища. За ними шествовали барабанщики в военной форме, с позументами, били палками с набалдашниками в тяжелые, косо висящие барабаны. Множество портретов Эрдогана колыхалось над толпой. Юноши и девушки размахивали руками, вздымали кулаки, самозабвенно скандировали «Эрдоган! Эрдоган!». На высоких древках колыхался большой транспарант. Русский бомбардировщик Су-25 был помещен в сетку прицела. Ревели голоса: «Слава турецким асам!» В такую же прицельную сетку был помещен портрет президента России. Неслось похожее на рявканье скандирование: «Расстрелять! Расстрелять!» Следом валила толпа. В нескольких местах жгли российские флаги. Играла музыка, рокотали барабаны. Колонна напоминала огненную головню, за которой тянулся хвост косматого дыма.
Торобов из-за спин полицейских смотрел на колонну, в которой кипела ненависть, сила, молодой военный азарт. Но ненависть и ярость колонны не касались его, не задевали, не пронзали, а были устремлены куда-то мимо, в какую-то неясную пустоту, где толпе было суждено истаять, утихнуть, остыть.
Он повернулся и пошел прочь от центральных улиц в тихие кварталы, где начинали зеленеть деревья, тянулись развалины крепостной стены, на сырых клумбах пробивались острые клювики пионов. Присел на лавку, слыша, как воркует невидимая горлинка.
Он закрыл глаза, глядя сквозь веки на розовое свечение солнца. Пребывал в блаженной дремоте. Почувствовал запах роз. Открыл глаза, надеясь разглядеть благоухающие кусты. Кустов не было. Тянулась изъеденная временем стена, на сырой клумбе пробивались острые носики пионов. Он снова закрыл глаза, слушая, как воркует горлинка. И снова повеяло розами, словно где-то рядом цвели кусты. Он открыл глаза и собирался встать, осмотреть окрестность, надеясь увидеть близкие розы.
Увидел, как из арки в стене появилась женщина, вышла на дорожку, где на лавке сидел Торобов. Рядом, напротив, стояла еще одна лавка. Женщина разговаривала по мобильному телефону. Рассеянно посмотрела на Торобова и опустилась на лавку напротив.
Она была молода, с короткой стрижкой, открывавшей виски и маленькие розовые уши, в которых мерцали бриллиантики. У нее было тонкое лицо, золотистые брови, которые она слегка хмурила, розовые губы, которыми она касалась телефона, что-то настойчиво произносила. Под темным жакетом белела блузка с приоткрытым воротом и виднелась цепочка с зеленым кулоном. Юбка была короткой, и она, садясь, натянула ее на сжатые колени.
Торобов моментальным счастливым взглядом оглядел ее и подумал, что ее появлению предшествовало благоухание роз.
Она продолжала говорить по телефону, и лицо ее выражало досаду.
– Ты уехала и бросила меня на произвол судьбы. Без тебя я не могу заключить соглашение, – говорила она по-русски. – Хочешь, я приеду к тебе в Анкару?
Ее появление среди солнечной дремоты, воркования горлинки, запаха невидимых роз напоминало сновидение. Ее русская речь, мелодичный, чуть капризный голос казались изумительным продолжением утренних счастливых предчувствий.
Их разделяла дорожка с тенями деревьев, пространство светлого воздуха, незримая линия, которая отделяет незнакомых людей. Торобов чувствовал, как эта линия тает, в нем исчезала последняя неловкость. Он поднялся, пересек дорожку, приближаясь к ее скамейке.
– Прошу меня извинить. Я услышал вашу русскую речь. Услышал, что вы одна в Стамбуле. И я один, меня тоже покинули друзья. Почему бы нам не воспользоваться вашим и моим одиночеством? Ничего особенного. Просто встреча двух соотечественников.
На ее лице мелькнула досада. Она собиралась подняться и уйти. Но должно быть, такой наивный и добродушный был вид у Торобова, что она улыбнулась и сказала:
– Чужбина располагает к знакомствам.
Они сидели рядом на скамейке. Ему была видна белая ложбина ее груди и зеленый кулон. Он отводил глаза, боясь своего нескромного взгляда.
– Два дня меня преследовали неудачи. А сегодня утром проснулся и будто заново родился. Впору начинать жизнь сначала. – Его не покидала утренняя легкость и свежесть. Появление этой женщины лишь продолжало необъяснимое преображение.
– А что за неудачи, позвольте узнать?
– Я профессор истории, востоковед. Приехал в Стамбул прочитать в университете лекции. Но контракт до сих пор не подписан. На русских косятся. Как бы не пришлось уезжать восвояси. – Торобов сочинил весьма правдоподобную легенду, прощая себе этот обман. – Меня зовут Леонид Васильевич. А вас?
