Андрей Ильин - До последней капли
Это если суд. А можно и без суда. И без следствия. Как на войне. «Пропал без вести». И ребенок пропал. И женщина. И все прочие. Ну ты-то, допустим, один как перст. По тебе убиваться некому. А как воспримут безвременное исчезновение своих отцов и дедушек родственники твоих товарищей? Не расстроятся? Не заплачут горькими слезами? А сами твои товарищи как отнесутся к тому, что их по твоей вине, из-за твоего упрямства остатка жизни лишают? Того, что так сладок?
И всего этого можно избежать, если добровольно отдать то, что отдать все равно рано или поздно придется.
Ну что? Внемлет старость здравому рассудку? Или только упрямству?
Сан Саныч чувствовал себя альпинистом, по собственной глупости сорвавшимся с вершины горы в пропасть. Да еще сдернувшим за собой всех шедших с ним в одной связке.
Он думал, что небезуспешно борется против преступников, посягнувших на жизнь дорогих ему людей, а оказывается, эти преступники и его самого, и его друзей использовали в качестве статистов в написанной ими же трагикомической пьесе. Для них поставили мизансцены, написали слова и заставили поверить в вымысел. Их заставили двигаться, говорить, переживать так, как и следовало двигаться, говорить и переживать людям, оказавшимся в подобной ситуации. Вот только ситуации этой не было! Была пустышка! Фальшивка, подсунутая опытным шулером случайному дураку-картежнику.
Их сделали по всем правилам сценического искусства. Их сделали по Станиславскому.
Сан Саныч представил, как они, пригибаясь, подавая друг другу условные знаки, периодически залегая в грязь, ползали по окулярам и экранам приборов ночного видения, через которые наблюдали все их действия, как покатывались со смеху, как комментировали их комические ужимки невидимые ими наблюдатели, и ему стало нестерпимо стыдно.
— Итак, твое решение? В свете вновь открывшихся обстоятельств.
Сан Саныч был раздавлен и уничтожен. Он понимал, что драка проиграна. Что шансов на выигрыш или хотя бы на ничью нет. Что противник оказался на голову сильнее. Но он понимал также, что не может не продолжить борьбу. Не ради победы. О ней разговор уже не идет. Ради спасения. Хотя бы кого-нибудь. Хотя бы женщины и ребенка, которые ничего не знают и ничего никому рассказать не смогут. Он должен был продолжать борьбу, сколь бы безнадежной она ни казалась.
В его случае борьбой была торговля. Торговля за каждую голову. За каждое мгновение жизни! Торговля до последнего.
— Я слушаю!
— Условия старые. Дискета против заложников. Против всех заложников.
— Ты ничего не понял, старик, — раздосадовано вздохнул депутат. — Я думал, ты умнее.
И, уже не обращая на Полковника внимания, распорядился:
— Можете отвести его к бабе. И остальных туда же! Через полтора часа. Пора кончать этот балаган!
Глава 19
Старики уже не толпились возле открытого мотора, уже не ругались и не грозили земными и небесными карами, не погоняли нерадивого водителя. Они молча, подавленно, обхватив головы руками, сидели в салоне автомобиля, потом бродили подле него, присматриваясь к проезжающим мимо машинам. Они искали автомобиль, желательно микроавтобус, в котором находился бы один только водитель. Они готовы были пойти на преступление. Они готовы были «брать колеса» силой. Ради спасения жизни Полковника. Ради призрачной надежды. Потому что вряд ли они его смогут спасти и вряд ли в той борьбе останутся живы сами. Операции нахрапом, с ходу редко заканчиваются победой. И еще реже без большого количества жертв.
И все же они готовились идти на выручку и готовились умереть. Они не могли поступить иначе. Разведчики не бросают своих товарищей в беде. И даже безжизненные тела их, если есть хоть малая возможность, несут на себе обратно через линию фронта, чтобы предать, как полагается, земле. И гибнут, неся это тело. Но все равно несут!
«Рафик».
Поднять руку. Тормознуть. В салоне на сиденьях спят не замеченные с улицы люди.
Проезжай!
«Скорая помощь».
Водитель останавливается, но даже дверцу не приоткрывает.
Мимо.
«Волга».
— Увы, дедушка. У меня бензин на нуле. Сам буду голосовать.
Опять неудача.
Неожиданно и очень громко застучал движок их до того безнадежно молчавшего «УАЗа». Ветераны встрепенулись, повернули головы. С надеждой сгрудились подле мотора.
— Ну?! Что там? Ну что ты молчишь, Толя? Едем?
Мотор взревел еще раз, чихнул и затих.
— Сволочь! — раздосадовано выругались старики, и было непонятно, кого они имеют в виду: бездушный мотор или живого и уже ненавистного им водителя.
Толя оторвал глаза от вскрытого капота и как-то странно взглянул на своих товарищей. Без чувства вины.
— А вы знаете, что я вам скажу, мужики. Это не я виноват. И не мотор.
— А кто, черти тебя задери! Папа римский? Или задница зловредной старухи Фортуны? Не имей привычки валить свои грехи на других. Мы не верим в роковые стечения обстоятельств. Но верим в безалаберность и разгильдяйское отношение к делу конкретных людей!
— Нет, вы меня не так поняли. В моторе кто-то копался.
Все насторожились.
— Как это копался? Слесарь, что ли?
— Слесаря чинят. А эти ломали. Причем так, чтобы мы могли его завести и проехать несколько километров. Но не более того. Мы и проехали не более.
— Ты хочешь сказать, что кто-то так хитро сломал мотор, что он остановился именно там, где угодно было злоумышленнику?
— Именно это я и хочу сказать.
— А это возможно? Хотя бы теоретически.
— И даже практически. Если в пределах плюс-минус полкилометра. Старики переглянулись.
— Ты понимаешь, что говоришь? Это означает, что… Это означает!..
— Перестань жевать сопли. Говори то, что есть. Это означает, что наш план был известен противнику. Причем заранее известен! И ничего другого. Умная кошка играла с безмозглыми мышами в «кошки-мышки».
Высказанная вслух мысль была так страшна и так безнадежна, что старые разведчики отключились от происходящего на несколько минут. Каждый думал о своем. И об одном и том же.
О том, что они зря ввязались в эту безнадежную игру. Что старость, видно, еще чем-то, кроме физической немощи, отличается от молодости. Что все их маскарадные переодевания и слежки-пряталки были смешны и наивны, как детская игра в войну. Что они глубокие старики, а не разведчики и место им на теплой печи, под тулупом, а не в чистом поле с боевым оружием.
— Нас подставили, а мы как последние идиоты подыграли. И даже ничего не заметили до последней минуты. Грустно, деды. И противно!
— Да. Верно говорят, каждому возрасту свои развлечения. Нашему — внуки и домино во дворе.
— Что теперь делать будем?
— Искать автобусную остановку и ехать домой!
— Но Сан Саныч? И заложники?
— На Полковника я, может, и плюнул бы. Он знал, на что шел. И нам не сказал. А вот заложники…
— Похоже, надо вызывать милицию.
— Вряд ли мы этим чего-нибудь добьемся. Если они так хорошо все просчитали, то наверняка предусмотрели и этот наш ход. Милиция, может быть, и приедет, но что найдет? Заложников в лагере нет, случайно оказавшиеся там бандиты безоружны и обаятельны, и у каждого на руках документ, что он пионервожатый или из персонала.
А вот мы не пионервожатые, не пионеры и даже не безоружные прохожие. Мы банда вооруженных до зубов пенсионеров-маньяков, замысливших массовый захват заложников и угон в Тель-Авив трех вагонов пригородной электрички. Как вам такая версия?
— Хорошо они нас подловили! Не дернешься. Куда теперь эти стволы девать? В канаву ссыпать? Так найдут. И пальчики на них найдут! И сличат. От мать твою, влипли!
— Может, капитулировать? Может, сдаться на милость победителя? Вдруг удастся поторговаться?
— Я бы, может, и сдался, только кому? К нам никто не подходил и руки поднимать не просил.
— Погодите, погодите. А вон та иномарка с затемненными стеклами? Что все это время никуда не отъезжала. Чего ей тут стоять?
— В принципе верно. Без присмотра они нас оставить не могли. Кто-то должен был нас пасти. Всю дорогу. В том числе и здесь. Надо же им отслеживать ответные наши ходы. Вполне возможно, что в этом задействована и та иномарка. В принципе очень удобно.
— Может, вступим в переговоры?
— В переговоры? С этим дерьмом? А не запачкаемся?
— А если родная милиция нас со всеми этими пушками-пистолетами повяжет, мы чистоту соблюдем? Не запятнаем ружейной смазкой белизну полковничьих мундиров? О чем ты говоришь? Сидя по уши в г…, о чистоте не рассуждают. Раньше надо было думать. До того, как в яму заныривать. Надо идти. И торговаться.
— А если не торговаться? Если попробовать силовыми методами?
— Для силовых у нас сил нет. Мы уже пробовали силовыми…
— Все, осточертели вы мне все! Игры эти ваши подростковые в войнушку! Три дня как куклы на ниточках болтались и снова туда же. Не могу больше, — неожиданно вскричал Семен и, размахивая руками и что-то выкрикивая, направился прямо к иномарке.
![Сергей Бетев - Без права на поражение [сборник]](/uploads/posts/books/242828/242828.jpg)
