Георгий Олежанский - Шах и мат
Мы стояли там, где когда-то, кажется уже целую вечность назад, все и началось. Как иронично. Такого специально не придумаешь. Погода была ужасная: промозглый ветер пробирал до костей, снег неприятно бил в лицо жесткими снежинками — осенние снежинки вообще отличаются особой «жестокостью» в отличие от «пушистых» зимних хлопьев.
Все началось осенью 2002 года. Мы сидели в одной из десятка кофеен на Манежной площади. Заказанный для меня горячий шоколад давно остыл, а к чизкейку я даже не притронулась.
Я постоянно разговаривала по телефону, у меня их было два, и они поочередно, а порой и сразу оба звонили. Знаешь, в подобных ситуациях люди, как правило, все бросают и уходят как истинные англичане, то есть не прощаясь. Но он сидел, слушал мои непрекращающиеся рабочие разговоры и улыбался. Просто представь, умилялся тому, что я так суечусь. Сейчас мне это кажется таким романтичным. Тогда-то я и поняла, что он не такой, как все, и влюбилась. Вот так вот быстро, не задумавшись.
Трудно сказать, знала ли я его так хорошо, как мне казалось. Наверное, все относительно и очень субъективно. То есть знать кого-либо по-настоящему невозможно, можно лишь догадываться о чем-то. Но одно могу сказать точно: он был хорош. Нет-нет, не в том смысле, как это понимают сейчас. Он не был брутальным типом, как какой-нибудь Джон Траволта из «Бриолина», хотя, честно говоря, немного походил на него. А красив он был… как мифический герой! Ум редкой проницательности сочетался с тонким чувством юмора, казалось, одной фразой он может пронзить человека точно стрелой.
Наше молчание тянулось, казалось, уже целую вечность. Но слова и не требовались, все было понятно и так. Наверное, именно от него я научилась молчать в минуты эмоционального напряжения.
Он не выдержал и все же посмотрел на меня своими большими и выразительными карими глазами, и его губы, показалось, непроизвольно сжались от горькой досады.
Я прижалась к нему еще крепче, запустив руки под его расстегнутый плащ, под джемпер на молнии. И он вздрогнул от прикосновения холодных рук.
И это случилось! В последний раз наши губы соединились в жарком поцелуе. Он всегда говорил, что для него поцелуи — словно откровение. Сплетение тел в сладком экстазе — новый опыт, который, изведав, хотелось повторять снова и снова. Плавные изгибы моего тела и грация, бархатистая кожа, нежные, словно шелк, прикосновения, волновали его так, что он боялся потерять рассудок. А для меня границы времени и пространства стирались, когда он был рядом. Весь мир вертелся в странном и безумном ритме страсти, когда я пробовала его тело на вкус.
А осенний ветер с неослабевающим, почти садистским усердием швырял в лицо жесткие снежинки вперемешку с дождем. Казалось, что сама природа не хотела, чтобы мы, люди, делали разумный выбор, стремились к лучшему будущему. Когда рвется связь между мужчиной и женщиной, в природе гаснет огонек, и все вокруг тускнеет. Сколько сил вложила КРАСОТА в то, чтобы создать такую любовь, и как мало времени потребовалось человеческой мысли, чтобы разрушить ее.
Он был выпускником Дипломатической академии и собирался с миссией в Йемен. Первая заграничная командировка манила красотой страны, новыми эмоциями и впечатлениями. Взять меня с собой он не мог, но и я бы не оставила работу, которая, несмотря на весь тот хаос и бесконечную суету, мне нравилась и сулила финансовые перспективы.
— Сохрани! — Я прошептала, как прошептала это.
В последний раз я прижалась к нему крепко-крепко, положив голову на грудь. В последний раз отдала частичку согревающего света. И расцепила руки. Отпустив его, дала свободу, о которой мы всегда говорили, но сейчас ненавидели так сильно, как только способен человек. Внешнее спокойствие отдавалось внутри меня болью и печалью.
Мир растворялся вокруг, таял, превращаясь в нечто серое и неприглядное. Исчезали уже потерявшие свое одеяние деревья; прохожие, спешившие домой с работы, старавшиеся как можно быстрее укрыться в метро от злого ветра; здания и проезжающие где-то вдали автомобили, дороги и кремлевский парк, Вечный огонь и почетный караул. Растворялось все.
Я догадывалась, что он скоро уедет. Все было настолько красиво, страстно и безмятежно, словно в сказке, что просто не могло существовать долго. И он сказал мне об этом, когда мы лежали в постели. Я нежилась в его объятиях, а в голове звенели колокольчики, словно в мультиках про Тома и Джерри, так что я не сразу поняла смысл его слов.
— Что? — переспросила я, улыбаясь от счастья.
Он взял меня за руку и притянул к себе. Я устроилась рядом, уткнувшись в ложбинку между его грудью и рукой. Поцеловала.
— Я должен буду уехать, — повторил он.
— Уедешь… — Мои руки гладили его волосы. — Когда соберешься, я хочу, чтобы ты сказал мне об этом. Не бросай меня, как игрушку.
Перед турникетами он успел схватить меня за руку. Его лицо казалось напряженным, а в глазах стояли слезы, но он усилием воли старался их сдерживать.
— Я уезжаю.
Слезы все же покатились по щекам, но они были вызваны радостью и облегчением. Он обнял меня и поцеловал, так, как никогда в жизни. Он преподнес мне дар, который только мужчина может дать женщине. Не любовь, не страстное желание обладать, не сердце, не душу, а нечто большее.
Если есть ангелы, то я знаю, как они выглядят, как улыбаются, как сияют их лица.
Он был моей мечтой! Тем мужчиной, который показал быстротечность жизни, бессмысленность карьеры и бесчисленных вечеров, проведенных за рабочим компьютером.
Он появился, чтобы дать мне глоток воздуха, настолько свежего, что от него пьянеет душа. Он появился, чтобы разрисовать яркими весенними красками мое унылое существование, чтобы показать великолепие мира в его вечной изменчивости. Дать почувствовать и познать любовь, как высшее творение Господа, Природы, Красоты или еще какой неведомой силы, как великий дар, как совершенный предел мечтаний.
Он научил меня видеть, а не смотреть, слушать, а не слышать, прикасаться, а не трогать, растворяться, а не поглощать. Это его последний дар, свет которого не дает мне забыть, для чего существует женщина на земле.
* * *Первые лучи солнца прокрались через шторы и сквозь призму оконных стекол заиграли зайчиками на лице Сергея. Недовольно поморщившись, он спрятался под одеяло. Между тем охватившее его еще вчера странное чувство не давало покоя. Услышав историю, он подумал, что, возможно, уже знал Наташу раньше, до того как повстречал на объекте «Бор». И не потому, что все истории любви похожи между собой. Он просто так ощущал. А своим ощущениям он доверял. И тут, как всегда бывает в таких случаях, он неожиданно вспомнил: в далеком 2003 году, перед самым выпуском из Академии, Игорь Кириллов и Максим Доментьев ночью сидели и подшивали парадную форму…
…И то, что жили они в одной комнате — так распределил начальник курса, — иначе, чем судьбоносным стечением обстоятельств, и не назовешь. Игорь Кириллов — москвич с болгарскими корнями — попал в Академию случайно. У него были прекрасные результаты и незаурядные способности к аналитической деятельности.
Сергей Разумовский — гений в математике, известный на всем курсе, и уроженец земли Тамбовской, где еще сохранились традиции со времен царской России, и это отразилось в его поведении в полной мере. Он в Академии тоже оказался случайно, хотя всегда стремился в «контору», понимая, что именно там раскроется весь его потенциал.
В отличие от друзей молчаливый и спокойный Максим Доментьев еще в школе понял, куда и зачем он хочет поступать, и целенаправленно шел в Академию.
— И? — спросил Разумовский Игоря.
— Что? — не поднимая головы, буркнул тот.
Разумовский отложил в сторону китель с наполовину пришитым правым погоном.
— Игорек, ну ты даешь! Как прошло-то все у тебя сегодня?
Кириллов Игорь пришивал на рукав знак в форме ромба, на котором был изображен герб Службы в виде щита и меча, а этот процесс всегда требовал внимания и точности: одно лишнее движение — и либо пришито криво, либо вокруг образовывались предательские складки.
— Да брось уже подшиваться, — подключился Доментьев.
Максим, по примеру Сергея, отложил китель:
— Все равно уже криво получается.
Игорь, глубоко вздохнув, весьма эмоционально выругался:
— Твою ж!..
— Не парься, Игорек, — подбодрил Разумовский, — за неделю уж сделаешь шеврон. Ты лучше расскажи, как все прошло?
