Андрей Воронин - Пророк
Странным было то, что в Ельске никто не помнил о том событии – ни музейные работники, ни архивисты, ни краеведы-энтузиасты. Чести городу оно не прибавляло, наверное, поэтому жители Ельска и постарались забыть о нем как можно скорее. Так случается с людьми, городами, даже с целыми народами. Но даже забытые, вычеркнутые из памяти, подобные события определяют судьбу на многие годы вперед.
В Российской империи понятие «национальность» в делопроизводстве не употреблялось.
Вместо него существовало другое слово – «вероисповедание». Даже цыган или еврей, приняв православие, приобретал все права, которыми пользовался русский человек. Юридически так оно и было, но человеческую природу не переделаешь, на чужака всегда смотрят искоса.
Цыгане – один из немногих народов на земле, представители которого твердо держатся за чистоту крови. Тысячелетия они скитаются по земле, но достаточно глянуть на них, чтобы убедиться: генотип остается неизменным, чужая кровь не вливается в их жилы. А если все же цыган решил пойти наперекор традициям, взять себе в жены женщину другой национальности, прежняя жизнь для него заканчивается – в таборе, среди цыган для него уже нет места. Подобное редко случается даже в наши дни, еще реже случалось в прошлом.
В шестидесятые годы прошлого века, как сообщали «Епархиальные ведомости», в городе поселился цыган Башлаков с русской женой Агафьей.
Прибыли они в Ельск из южных губерний. Какой веры был Башлаков до того, как поселился в Ельске, понять было невозможно. Во всяком случае, он принял крещение официально, а потому проблем с покупкой дома у него не возникло.
К 1870 году у них с Агафьей родилось уже четверо детей. Держал Башлаков кузницу, где работал с двумя подмастерьями, подковывал ельских коней, исправлял рессоры экипажей – в общем был человеком видным и достаточно уважаемым, на хлеб зарабатывал честно. Пока жизнь в городе текла размеренно и вполне счастливо, никто из горожан никаких претензий к Башлакову не предъявлял. Не ворует человек, не пьет, в церковь ходит. Может, немного завидовали ему местные мужики, ведь жена у него была красавицей.
Однако в самом начале весны 1870 года в Ельске стали происходить странные вещи. На Подгорной улице, где жил Башлаков, дети заболевали странной болезнью, о которой местные доктора и слыхом не слыхали. Начиналась болезнь внезапно, без всякой видимой причины. Тускнели глаза, пересыхало во рту, ребенок не хотел ни есть, ни пить. На второй день горлом шла кровь, а на третий ребенок умирал. Через месяц уже не было дома на Подгорной улице, кроме дома Башлакова, в котором бы не умер кто-нибудь из детей. Ничего с этой страшной болезнью не могли сделать и приехавшие из двух столиц доктора, не помогали молитвы священников и монахов.
И вот однажды одна убитая горем мать бросила страшное слово «колдовство». Только оно могло объяснить то, что происходило на Подгорной улице в Ельске. Цыган, кузнец, значит, колдун.
Его жена – красавица, значит, тоже колдунья.
Это они наводят порчу, поэтому их дети и не болеют. Брошенное в отчаянии слово подхватили.
Теперь уже никто не заходил в дом к Башлаковым, никто не вел в кузницу подковать коня, никто с кузнецом не здоровался, его детей сторонились. И сколько ни пытался объяснить священник прихожанам, что вера в колдовство – это ересь, слушали, но никто не слышал.
Вскоре не только женщины, но и их мужья заговорили" о колдовстве. Башлакову бы уехать из города, забрать с собой семью, переждать, пока уляжется всеобщее помешательство, но уехать означало признать себя виноватым. И он остался на свою беду. О чем он думал, что говорил жене, когда в очередной раз по улице проплыла процессия, когда сосед Башлакова шел, держа на плече маленький гроб, что чувствовал кузнец, когда соседи с ненавистью смотрели на окна его дома? Наверное, надеялся на чудо, на то, что люди образумятся. Невиновному трудно понять, почему другие считают его преступником. :, – йй Смерть же детей в умах жителей Ельска уже прочно была связана с фамилией Башлакова.
Лишь самые образованные и умные пытались образумить потерявших от горя рассудок родителей. Но мудрые и образованные всегда в меньшинстве. В простые объяснения поверить легче, чем в сложные, и всякая ненависть в конце концов находит выход.
После похорон мужчины с Подгорной улицы собрались на берегу реки и долго о чем-то шептались. А лишь стемнело, вся улица, как по команде, вывалила из домов с топорами и факелами.
Все случилось в считанные минуты. Обезумевшая толпа окружила дом Башлакова. Двери и ставни забили досками, дом подожгли. Башлаков, его жена и дети сгорели заживо. Городовые бездействовали, понимая, что остановить толпу не в их силах. Перепуганный градоначальник вызвал в город казаков, и только они сумели усмирить людей. Потом были разбирательства, суды, зачинщиков отправили по этапу.
Наследников у Башлакова не осталось, а земля, на которой раньше стоял его дом и кузница, перешла к городу, никто не изъявил желания выкупить участок, построиться на нем. Так и возникла в конце Подгорной улицы небольшая площадь, которую горожане обходили стороной.
Никто не рисковал начинать на ней дело – ни торговое, ни промышленное, поскольку это место считалось проклятым.
Это, наверное, был последний случай сожжения колдунов в России. И только человек, никогда не бывавший в Ельске, мог назвать этот случай историческим курьезом. Для Холмогорова же, всерьез изучившего историю города, побывавшего в нем, он приобрел реальные очертания. Теперь ему предстояло убедить мэра Цветкова и церковных иерархов, что возводить на этом месте храм нельзя. Имея в руках ксерокопию «Епархиальных ведомостей» за 1870 год, сделать это было легче.
В этом мире ничего не происходит случайно, все события взаимосвязаны.
Далеко не каждый день Холмогоров смотрел телевизор, предпочитая ему чтение книг или работу. Но сегодня уже рябило в глазах от печатных букв, голова была полна отрывков из прочитанного. И чтобы избавиться от тягостного настроения, Холмогоров включил телевизор. Выпуск новостей мог бы испортить настроение самому несгибаемому оптимисту. Начинался он репортажем из Чечни. Вновь попавшая в засаду колонна «федералов», вновь пейзажи изувеченной войной земли, развалины домов, обгоревшие деревья, поля, развороченные гусеницами танков, лица людей, разучившихся улыбаться и спокойно говорящих о смерти. На экране на мгновение вспыхнули цифры потерь среди федеральных войск, о жертвах среди мирного населения уже никто не вспоминал. Затем диктор произнес:
«В продолжение темы репортаж нашего специального корреспондента из старинного русского города Ельска…»
«Случайностей не бывает», – подумал Холмогоров, понимая, что не просто так ему захотелось сегодня вечером включить телевизор.
На фоне металлических ворот с красными звездами казенно и заученно подполковник Кабанов уверял зрителей, что гибель спецназовцев в Ельске никак напрямую не связана с операцией в Чечне.
Затем он же, сидя на лавочке возле тех же ворот, буквально говорил обратное, будучи уверенным, что камера выключена. Корреспондент, хоть и подставил подполковника, все-таки честно сообщил, что последние высказывания делались Кабановым в частном порядке, так сказать, не для прессы.
Затем корреспондент перекочевал па кладбище к свежим могилам и порадовал телезрителей догадкой, что в центре России орудует чеченский снайпер, решивший извести спецназовцев до последнего человека. «Наверное, так думает и городское начальство, иначе зачем оно разместило на местном заводе дополнительный заказ на ограду для военных могил? Ограды, заказанной мэром Цветковым, будет достаточно для того, чтобы отгородить десять захоронений», – подытожил корреспондент.
«В чем, в чем, а в здравомыслии мэру Цветкову не откажешь», – с горечью подумал Холмогоров.
В Москве у него было много неоконченных дел, но после репортажа Холмогоров уже не сомневался в том, что завтра он должен быть в Ельске. С утра он появился на службе, переговорил с архитектором, проектировавшим собор, и попросил его не спешить. Составил записку, к которой приложил ксерокопию из «Епархиальных ведомостей», передал ее секретарю и после обеда выехал из Москвы.
Если была возможность ехать на машине, Холмогоров всегда ее использовал, к услугам железной дороги или авиакомпаний прибегал редко, когда расстояния были уж очень большими. Если же до города можно было добраться в течение дня, то он ехал на собственных «Жигулях» черного цвета.
Согласно предписаниям врачей, поставивших его на ноги после травмы позвоночника, Холмогорову нельзя было сидеть более пятнадцати минут. Даже писать ему рекомендовали стоя.
В Москве Холмогоров так и поступал. А когда за рулем предстояло сидеть часами, он пользовался тугим кожаным корсетом, который принимал на себя половину нагрузки, предназначающейся позвоночнику. Благодаря корсету его осанка была прямой, и он ходил не сгибаясь, вскинув голову, из-за чего казался несколько надменным. Корсет спас его и от бандитского ножа на станции Старый Бор.
