Шах и мат - Олежанский Георгий

Даллес сделал очередную затяжку, выпустив густое облако дыма.

— Честность и порядочность будут осмеиваться и никому не станут нужны, превратятся в пережиток прошлого. Хамство и наглость, ложь и обман, пьянство и наркомания, беззастенчивость и предательство, национализм и вражда между народами — вот что должно стать основным оружием в борьбе против России.

— Тем самым в управлении государством мы создадим хаос и неразбериху, — завершил мысль Даллеса Питерс.

Старик улыбнулся:

— Именно, молодой человек. Литература, театр и кино будут изображать и прославлять самые низменные человеческие чувства и качества, всячески поддерживая псевдохудожников и псевдописателей, которые станут насаждать и вдалбливать в человеческое сознание культ секса, насилия и предательства. Расшатывая поколение за поколением, мы сделаем из некогда великого народа кучку циников, пошляков и космополитов. Таким образом, вытравится, исчезнет духовный стержень, после чего надломится и встанет на колени целая нация. Эпизод за эпизодом будет разыгрываться грандиозная трагедия гибели самого непокорного на земле народа, окончательного и необратимого угасания его самосознания, — закончил Даллес, отложив трубку, и устало посмотрел на Питерса. — Вам пора, молодой человек.

Первокурсник Принстонского университета Джонатан Питерс встал со стула и, пожав Даллесу руку, вышел.

Уже во дворе, он, сев на ступеньки, дописал последние, но не высказанные мысли Даллеса: «И лишь немногие, очень немногие будут понимать, что происходит. Но таких людей мы сделаем беспомощными, превратим в посмешище, найдем способ их оболгать и объявить отбросами общества».

После того как входная дверь за Джонатаном Питерсом захлопнулась, Даллес снял трубку телефонного аппарата и набрал номер действующего директора ЦРУ Джона Маккоуна.

— Да? — раздался голос Джона на том конце провода.

— Здравствуй, — кашлянув, поприветствовал бывшего коллегу Даллес.

— Аллен! — довольно воскликнул Маккоун. — Аллен Уэлш Даллес, сколько лет?! Не сидится спокойно на пенсии?

— Есть немного. Но Джон, я по делу, у меня для тебя есть неплохой кандидат. Джонатан Питерс — первокурсник Принстонского университета. Присмотрись к нему, если я не разучился разбираться в людях, а я, поверь, не разучился, — и он улыбнулся, польщенный данной самому себе оценкой, — то за этим молодым человеком может быть большое будущее.

Глава: 1979 год

ГДР, Восточный Берлин (округ Лихтенберг)

Офицер, сидевший на контрольно-пропускном пункте центрального входа МГБ ГДР, с серьезным выражением лица изучал представленный документ в красной обложке, на лицевой стороне которого по-русски было написано «Удостоверение», и изредка поглядывал на стоявшего рядом улыбающегося высокого мужчину в качественно скроенном костюме-тройке.

Во всем облике мужчины читались чувство собственного достоинства, уверенность и некая внутренняя сила. Эти качества в совокупности с природной статью и выработанным за годы службы в органах безопасности умением держать себя создавали вокруг него ореол притягательной таинственности, присущей разве что мэтрам профессии «плаща и кинжала».

Прямой взгляд его глубоких карих глаз подавлял волю и ласкал одновременно, заставляя теряться от смущения и краснеть. Мужчин этот взгляд лишал воли, женщин — околдовывал, сжигая возбуждением.

— Sieht aus? [1] — не без иронии на хорошем немецком языке спросил мужчина.

Говорил мужчина мягко, при этом четко произнося каждый звук. Его неспешная речь гипнотизировала и обескураживала собеседника: очаровывающая манера разговора никак не сочеталась с уверенным внешним видом.

Между тем офицер на пропускном пункте, нисколько не изменившись в лице, вернул удостоверение, после чего снял трубку одного из находившихся на столе телефонных аппаратов и набрал номер.

— Herr Miller? [2] — спросил он, когда на том конце ответили. — Bitte, Herr Miller, mit dem Telefon [3], — попросил офицер, получив отрицательный ответ.

Когда к аппарату подошел господин Миллер, офицер сообщил, что на проходной ожидает человек, показавший удостоверение сотрудника КГБ СССР, но не значащийся в списках, утвержденных Министром госбезопасности Эрихом Мильке.

— Wie ist sein Name? [4] — спросил Миллер.

Офицеру пришлось заглянуть в журнал, потому как с первого раза он не то что запомнить, выговорить не смог.

— Кри-воу-шиев, — почти по слогам прочел он.

Мужчина слабо улыбнулся.

— Ich komme gleich runter [5], — ответил Миллер и положил трубку.

Дитрих Миллер, оперативный сотрудник американского направления контрразведки Министерства, сразу же вышел к проходной и направившись прямиком к сидевшему на центральном КПП офицеру. Передав ему подписанный директором новый список лиц, имеющих право беспрепятственного прохода в здание МГБ ГДР и тем самым покончив с бюрократическими формальностями, Миллер, крепким объятием поприветствовал старого друга — капитана 2 Главного управления КГБ СССР Кривошеева Константина Сергеевича.

— Нисколько не изменился, — довольно заметил Миллер, — все такой же поджарый, статный москвич с аристократическими замашками.

Кривошеев в ответ улыбнулся:

— Не зная тебя, дружище, подумал бы, что ты ко мне пристаешь.

Дитрих отмахнулся:

— Ты не в моем вкусе, да и прическа ужасная. Разве в Союзе не знают о существовании моды?

— К сожалению, в Союзе много о чем не знают, — ответил Кривошеев, когда они поднимались по центральной широкой мраморной лестнице, устланной красной ковровой дорожкой, на пятый этаж, где располагалось американское направление. — Но ты мне лучше скажи, как поживает фрау Миллер?

В отличие от большинства немцев, Дитрих Миллер, прожив много лет в Москве, будучи, как и Кривошеев, студентом МГИМО, русский сарказм как форму острого юмора понимал. Потому и ответ оказался соответствующим.

— Просто прекрасно! Оттого, что даже не подозревает об этом. — И тут же задал встречный вопрос: — Ну, а как у тебя обстоят дела на личном фронте?

— У нас с браком намного строже, чем у вас, — сказал Кривошеев, хлопнув Дитриха по плечу, — моральный облик сотрудника. Потому своим, как говорят у нас, тылом, я обзавелся. Обычная советская семья чекиста в государственной двухкомнатной квартире.

— Однако, — иронично ухмыльнулся Миллер. — Константин, ты не в курсе, как поживает Светлана, стройная блондинка с переводческого факультета?

— Какая Светлана? — не сразу понял Кривошеев.

Они как раз поднялись на пятый этаж, и Дитрих, чувствуя себя неуютно, остановился.

— Ну-у-у, — протянул он, — Светлана, что стриглась всегда под каре.

Кривошеев мотнул головой:

— Не припоминаю.

— Черный кашемировый свитер!

— А! — воскликнул Кривошеев. — Смирнова?

И Дитрих, улыбнувшись, кивнул, словно ребенок, которому предложили купить конфет.

— Так Светлана и есть моя жена, — не без удовольствия сказал Константин.

В глазах Миллера мелькнуло разочарование: вспыхнувшая в первые годы учебы в МГИМО симпатия к русской девушке Смирновой Светлане за столько лет так и не прошла. И как понимал Дитрих, вряд ли пройдет. Такое сильное чувство возникает лишь однажды и на всю жизнь. Но судьба распорядилась так, чтобы досталась Светлана его лучшему другу.

«Чему быть, того не миновать» — гласила русская пословица.

— Константин, какими судьбами занесло в наши края? — серьезно спросил Дитрих Миллер.

— Работа, — лаконично ответил Кривошеев и добавил: — Такое ощущение, что никуда и не уезжал. Все так же, как и у нас: мрамор, красные ковровые дорожки, даже неприветливые сотрудники на КПП.