Андрей Воронин - Повелитель бурь
Грабарь снова поднял голову, отыскал взглядом верхушку сосны и старательно зафиксировал в мозгу направление, ориентируясь по солнцу. Компас у него был — как же без компаса? — но возиться с определением азимута для того, чтобы пройти несчастную сотню метров, казалось смешным и глупым. Грабарь решительно передвинул за спину свою полевую сумку, снял с плеча ружье — не потому, что собрался в кого-то стрелять, а просто чтобы не цеплялось, — и, заранее пригибаясь, нырнул в кусты.
В густых осиново-березовых джунглях было особенно душно. Воздух, который и на открытом пространстве дороги казался густым и неподвижным, раскаленной массой струился между чахлых стволов. Пахло баней — странной баней, в которой имелось множество березовых веников и сколько угодно сухого горячего пара, но не было ни капли воды. К знойному аромату березовых веток примешивался запах пыли — не измельченной земли, но гнилого, перепревшего и высохшего органического праха, бывшего некогда листвой, травой и ветвями. Жесткие, как проволока, ветки с громким шорохом цеплялись за одежду и все время норовили хлестнуть по лицу. Землю сплошным ковром устилал сухой хворост, который неприятно напоминал кости. Некоторые из «костей» все еще носили на себе следы огня, который бушевал здесь лет десять назад. Грабарь продирался вперед, борясь со странным чувством, будто шагает по бренным останкам миллионов живых существ, по какому-то фантастическому могильнику, куда десятилетиями сбрасывали трупы. Это жутковатое сравнение навело его на мысль о том, чем мог заниматься впереди водитель баклажанной «нивы». Непролазная чаща перепутанного мелколесья, раскинувшаяся на добрых полтора гектара, была идеальным местом для того, кто хотел избавиться от мертвого тела. Даже он, Грабарь, знаток и, можно сказать, хозяин здешних мест, забирался в эту чащобу всего пару раз, и оба раза горько об этом жалел: посещения торфяника неизменно вызывали у него острое чувство собственного бессилия. В своем нынешнем виде эти джунгли представляли собой тлеющий фитиль, вставленный в пороховую бочку; навести здесь порядок было невозможно, потому как дело упиралось в недостаток финансирования. Грибникам здесь ничего не светило даже в хорошую погоду, ягоды тоже не могли пробиться на свет сквозь переплетение мертвого горелого хвороста, так что нога человека ступала здесь предельно редко — можно сказать, совсем не ступала. Сбрось сюда труп, и он проваляется тут до Страшного Суда. А если еще не полениться и выкопать яму, то тело наверняка не обнаружат — никто, никогда и ни за что…
Осененный этой мыслью, Грабарь даже остановился, пытаясь, наконец, решить, зачем ему все это нужно. Нет, в самом деле, ему что — больше всех надо? Он немного поразмыслил на эту тему, точно зная при этом, что, чем больше уважительных причин, оправдывающих его нежелание идти дальше, придет ему в голову, тем вернее он, Андрей Грабарь, двинется по следу, уводящему в чащу осинника. Пожалуй, даже несколько гипертрофированное чувство ответственности и долга было одним из врожденных недостатков, которые мешали Грабарю нормально жить среди людей. Ну не получалось у него жить по принципу «моя хата с краю»!
Грабарь переломил вертикалку и на всякий случай проверил стволы. Медные цоколи патронов весело поблескивали на солнце, вселяя в душу уверенность. Пластиковые гильзы были заряжены картечью — охотой на мелкую дичь Грабарь не увлекался, а что касается самозащиты, то тут он всегда предпочитал психологическому воздействию убойную силу. В окрестных деревнях об этом знала каждая собака, и застуканные с поличным нарушители никогда не рисковали вступать с Грабарем в пререкания, справедливо полагая, что лучше не испытывать судьбу. Кто его знает, черта бешеного, что ему взбредет в его контуженную башку? Еще, чего доброго, и вправду пальнет… Пускай не в голову и даже не в брюхо, а, к примеру, пониже спины — что толку? В стволах-то у него картечь! Снесет ползадкицы, а она, задница, у человека одна.
Конечно, никаких задниц Грабарь никому не отстреливал, потому что до сих пор во всей округе не нашлось героя, который рискнул бы это проверить. Но с заряженной картечью вертикалкой Грабарь все равно не расставался: лес — он лес и есть. Случись что, постового мента не дозовешься, потому что нет его здесь, этого самого постового…
Стволы стали на место с негромким металлическим щелчком. Грабарь поправил фуражку и двинулся вперед, думая о том, что он, наверное, на самом деле «того». Ну с чего он взял, что здесь имеет место какой-то мрачный криминал? В конце концов, владелец баклажанной «нивы» мог просто заготавливать здесь веники для бани, а так глубоко в кусты забрался в поисках веток, которые, по его мнению, были получше, чем те, что растут с краю. Грабарю показался любопытным тот факт, что это, самое простое и естественное, объяснение пришло ему в голову последним.
«Война не отпускает, — решил он. — Уж сколько лет прошло, а до сих пор жмурики мерещатся. С таким мировоззрением вам, товарищ сержант, в лесу самое место».
Перед ним возник высокий, чуть ли не по пояс, вал, состоявший из кое-как набросанных толстых сосновых стволов — трухлявых, гнилых, местами обугленных, уже наполовину превратившихся в землю, густо заросших крапивой и малинником. Грабарь знал, что обходить этот вал бесполезно — он тянулся в обе стороны как минимум на полкилометра. Рискуя переломать себе ноги в опасном переплетении скользкого гнилья, он преодолел преграду.
Здесь мелколесье было пореже, и древесный мусор под ногами почти исчез. Грабарь узнал это место: пару лет назад тут пытались-таки навести порядок. Восемь человек в поте лица вкалывали здесь целую неделю, собирая гнилые ветки в кучи, чтобы потом вывезти их на какую-нибудь пустошь и сжечь от греха подальше. Но потом, как водится, возникли перебои с горючим, машины не пришли, и начальство махнуло на все рукой: гнил этот мусор десять лет, и пускай себе гниет дальше.
Грабарь распрямился, сориентировался по солнцу и, стараясь не шуметь, зашагал в избранном направлении. Он сомневался, что водитель «нивы» дожидается его, сидя у сосны, но никаких следов на земле обнаружить не удалось, так что волей-неволей приходилось придерживаться намеченного маршрута. Грабарь сознавал, что запросто может разминуться с человеком, которого искал, но это его не беспокоило: в конце концов, никто не ставил перед ним задачи непременно изловить водителя «нивы». Грабарю нужно было убедиться в том, что лесу ничто не угрожает, а что до машины и ее водителя, то в случае необходимости их можно будет разыскать по номеру.
Вскоре впереди показалась широкая прогалина, посреди которой стояла та самая сосна. Теперь Грабарь окончательно вспомнил это место: именно сюда в позапрошлом году он и нанятые лесхозом рабочие стаскивали сухой валежник. Под ногами у него теперь не было ничего, кроме сухих кочек, что давало ему возможность подобраться к прогалине, не производя шума. Не то чтобы он крался, но и заранее предупреждать водителя «нивы» о своем приближении ему не хотелось.
Пройдя еще метров десять, он вдруг остановился и принюхался. Так и есть: в горячем неподвижном воздухе чувствовался запах дыма — на сей раз вполне реальный, горький и едкий запах беды. Грабарь торопливо двинулся вперед и, дойдя до прогалины, осторожно раздвинул осиновые ветки.
Человек, которого он искал, сидел на корточках спиной к нему перед большой кучей сухого валежника и, старательно размахивая каким-то журналом, раздувал лениво лизавший мертвые ветки огонь.
***
Иван был доволен жизнью, хотя и понимал, что радоваться, по большому счету, нечему. Нет, в самом деле, смешно: взрослый, самостоятельный, неглупый мужик, а радуется, как пацан, которому добрый дядя дал порулить. А впрочем… Впрочем, насчет своей самостоятельности Иван в последнее время начал сильно сомневаться, да и насчет ума тоже. Уж очень упорно ему в последнее время не везло — так упорно, что он поневоле начал задумываться: полно, да в невезении ли дело? Если здоровый, крепкий мужик к тридцати пяти годам ухитрился растерять то немногое, что у него было, то ему, наверное, есть о чем задуматься. Самостоятельный человек не пошел бы на поводу у приятеля, который втянул его в поганую историю и был таков. Умный нашел бы выход из положения. Да и не попал бы он в такое положение, умный-то… Что там еще осталось? Взрослый, да? Эх!.. Взрослый человек — это тот, кто способен отвечать за свои поступки, тот, кто может постоять за себя. Некоторые и в двенадцать лет достаточно взрослые, чтобы не нуждаться ни в чьей помощи и покровительстве, а некоторые — вот, как Иван Зубов, к примеру, — так и помирают от старости, не успев войти в настоящий разум.
Подобное самобичевание, не свойственное здоровой натуре Зубова, было вызвано вполне тривиальными причинами. Пару лет назад он ударился в мелкий бизнес — то есть, попросту говоря, заделался челноком. Поначалу дела у него шли прилично — не хуже, во всяком случае, чем у иных прочих, — но потом черт его дернул связаться с дружком. Дружок убедил его, что бизнес надо расширять, заставил взять в банке приличный кредит под залог недвижимости — Ивановой квартиры, — а потом слинял вместе с денежками, да так основательно, что не нашелся по сей день.
