Богдан Сушинский - Золото Роммеля
Фон Шмидт насторожился: «О чем же тогда?»
– Вам наверняка известно, сколько всякого добра оказалось в наших заметно отяжелевших обозах.
– Смею предположить, что известно далеко не все. Моя фантазия, очевидно, слишком убога для этого.
– Не только ваша. Еще недавно все эти сокровища мы ценили не дороже литра горючего или фляги воды.
– Чаще всего, дешевле. Вода здесь, правда, исключительнейшее дерь-рьмо, тем не менее…
– Однако истинную цену всех этих богатств нам дано будет постичь только тогда, когда они окажутся достоянием рейха.
– И не раньше, – лаконично поддерживал монолог фельдмаршала фон Шмидт.
– Только потому, что вы понимаете это, я назначаю вас главным хранителем сокровищ Африканского корпуса.
– Меня? – по-идиотски хихикнул барон, воспринимая это, как плоскую шутку.
– Что вы так удивленно уставились на меня?
– Не пойму, почему вы остановились на моей личности?.. Я – и «хранитель сокровищ»… До сих пор я всегда гордился тем, что могу считать себя фронтовым офицером. И потом, странноватая какая-то должность – «хранитель»…
– Хотите уведомить своего командующего, что таковой должности не существует? Тогда назовите мне армию, которая имела бы в обозе все то, что имеем мы. И в таких несметных количествах. Ни один султан не способен сравниться теперь своими сокровищами со мной. Ни один, это вам, барон, понятно?
– Тогда что мы с вами делаем в этих песках? – осторожно принялся прощупывать почву фон Шмидт. Он произносил это с ироничной ухмылкой на устах, которая позволила бы в любую минуту свести весь разговор к шутке. Однако это была всего лишь маска. – Следует сейчас же подумать, как бы получше распорядиться этими драгоценностями. Для начала значительную часть следовало бы, по пиратской традиции, припрятать, памятуя о том, что когда-то же наступят и более… скудные, хотя и более спокойные, дни.
– Пока что я памятую только о том, что во время первого же серьезного поражения мы можем все это потерять, – совершенно не воспринял его пиратский пассаж фельдмаршал. – Все эти картины, иконы, изумруды, сотни всевозможных золотых украшений, стоимость каждого из которых значительно превосходит стоимость самого золота.
– То есть хотите сказать, что все ваши сокровища следует как можно быстрее переправить в Германию?
– Иначе не затевал бы с вами этого разговора.
Шмидт рассеянно как-то кивал головой, понимая, что «пиратский абордаж» его в самом деле не удался. С этой минуты он остается наедине с «сокровищами фельдмаршала», не имея в союзниках их реального обладателя.
– Когда, куда и каким образом вы намерены переправлять эти драгоценности?
– Дату мы определим. Пока же следует сохранить и приумножить все то, что имеем. Приумножить, барон, приумножить.
– Пребывая здесь, в песках?
– Ваша команда, – не отреагировал на его замечание Роммель, – будет состоять из тридцати человек. В основном там будут собраны люди, знающие толк в живописи и драгоценностях и, как минимум, умеющие отличить золото от надраенной медяшки.
– Что весьма существенно, – изобразил некое подобие улыбки фон Шмидт, – поскольку сам я различаю их с огромным трудом. С огромнейшим трудом, господин фельдмаршал!..
– Сначала, – проигнорировал его стенания Роммель, – будем переправлять отдельными партиями, «с корабельной оказией», старинные картины, статуэтки и прочие безделушки…
4
Октябрь 1943 года. Средиземное море.
Африканский конвой Роммеля.
Борт линкора «Барбаросса»
…Когда радист вновь сообщил командору, что конвой вот-вот может оказаться в эпицентре урагана, тот, как всегда, внимательно осмотрел горизонт и самонадеянно проворчал: «Опять эти гадалки из метеостанции лгут!»
– А если не лгут?.. – встревожено усомнился фон Шмидт, успев подняться на ходовой мостик.
– Да что они смыслят в морском климате, эти береговые лабораторные крысы?! Для того чтобы понимать море, нужно «слушать» его сердцем, как это делают по-настоящему опытные моряки. Точно так же, как опытные летчики «слушают» и понимают небо.
– И все же я поостерегся бы вон тех багрово-черных тучек, которые сгущаются где-то в районе тунисских берегов.
В бинокль командор внимательно осмотрел горизонт, открывавшийся им на северо-западе, по левому борту корабля, пожал плечами, перевел взгляд прямо по курсу, а затем снова навел бинокль в сторону Туниса.
– Похоже, что это в районе мыса Эт-Тиб, – вынужден был он наконец признать правоту фон Шмидта. – Большинство штормов, терзающих в эту пору года Сицилийский пролив, зарождаются именно там, над мысом Эт-Тиб и Тунисским заливом. Не зря же местные рыбаки называют эти шторма «Карфагенским проклятием» – вроде бы и не очень свирепые, но бесконечно долгие, а потому изматывающие.
– Вам виднее, командор: «карфагенским» – так «карфагенским». Признаюсь, что моя сугубо сухопутная душа привыкла прислушиваться не столько к морю, сколько к приказам командования; не имеет значения – морского или сухопутного. Кстати, не меньший грозовой фронт формируется и вон там, у северного прибрежья Сицилии.
– Точнее, в районе Эгадских островов, – и на сей раз вынужден был признать его правоту командор, и лишь после этого, немного поразмыслив, приказал рулевому изменить курс и держаться поближе к берегам Сицилии.
Шмидт, основательно изучивший перед выходом конвоя в море всю карту маршрута и его возможные угрозы, прекрасно понимал: приближение ко всемирному гнездовью мафиози тоже небезопасно. И не потому, что здесь по-прежнему промышляли местные пираты; куда опаснее было то, что в любое время в проливе можно было напороться на рейдирующие между Мальтой и Сицилией английские субмарины. Однако и эту опасность Аугштайн счел слишком нереальной, чтобы тревожиться за судьбу конвоя.
И вообще, чем больше оберштурмбаннфюрер фон Шмидт узнавал этого «моремана», тем больше утверждался в мысли, что линкор «Барбаросса», умудрившийся за всю войну не получить в борт ни одного осколка, выживает не благодаря мудрости и опыту своего командира, а вопреки его безалаберности; по воле некоего небесного заступника.
То же самое происходило и сегодня. Приняв чуть южнее от курса, конвой умудрился проскочить штормовой фронт между двумя его мощными порывами и таким образом оказался лишь под слабым восточным крылом.
– А вот теперь мы двинемся строго на север, – азартно молвил командор, осмотрев в бинокль мощный, от моря до небес, вал из туч и волн, отходящий все дальше и дальше, к берегам Туниса. – По лезвию стихии, как по лезвию судьбы…
– Вы правы, отныне все мы, кто причастен к этой операции, будем ходить по лезвию собственной судьбы.
– Как всегда, преувеличиваете и обостряете, оберштурмбаннфюрер, – привычно прохрипел Аугштайн, однако тут же оторвался от бинокля и с удивлением взглянул на эсэсовца.
– Понимаю, самое время спуститься к себе, освежить продрогшие кости, – не стал вдаваться в подробности фон Шмидт.
Тем не менее, забросив на голову капюшон прорезиненного плаща, он еще какое-то время стоял на корме корабля под защитой орудийной рубки и всматривался в черноту горизонта. То, что происходило сейчас между морем и небесами, напоминало бурлящий вулканический кратер, извергающий клубы дыма и пепла. И редкие молнии, прорезающие горизонт где-то у восточной оконечности Сицилии, лишь дополняли эту картину.
От качки фон Шмидта основательно замутило, и самое время было прислушаться к словам пробиравшегося мимо него флотского унтер-офицера, посоветовавшего уйти в каюту и принять горизонтальное положение.
– Или же остаться в вертикальном, – огрызнулся фон Шмидт, – но только вниз головой.
– Такое тоже случалось, господин оберштурмбаннфюрер, – невозмутимо заверил его унтер-офицер. – Уж поверьте старому моряку.
Барон и сам понимал, что надо бы укрыться в каюте, поскольку пребывание на палубе все равно не имеет смысла. И все же продолжал оставаться там, твердо решив, что, коль уж этот, как его называли моряки, «сухопутный позор» должен случиться, пусть случается здесь, а не в каюте, где к тому же обитал подполковник Крон. Линкор явно не был рассчитан на такое количество «пассажиров», а потому с мечтой об отдельной каюте фон Шмидту сразу же пришлось распрощаться.
С того времени, когда Шмидт получил повышение в чине и был назначен командиром охранного отряда, мысли его все чаще начинались с той точки отсчета, которой он раньше попросту опасался, дабы не дразнить рок: «Вот закончится война…» Но теперь, когда он оказался причастным к появлению сокровищ Роммеля, это загадывание на будущее становилось все более тревожным.
Шмидт действительно не мог понять, как произошло, что командиром отряда «африканских конквистадоров» Роммель назначил именно его. Кажется, это случилось на следующий же день после того, как Лису Пустыни был присвоен чин фельдмаршала. Во всяком случае, сразу же после отлета из Тобрука фельдмаршала Кессельринга, «короновавшего» Роммеля фельдмаршальским жезлом.
