Илья Рясной - Ловушка для олигарха
Приглашенные разбрелись по фойе лопать разложенные на подносах и тарелках бутерброды и пирожные и трескать дармовое шампанское — чаще без особого удовольствия, по старой привычке, из-за неистребимого душевного людского свойства, называемого любовь к халяве, хотя половина приглашенных без убытка для кармана могла приобрести цистерну этого самого шампанского.
Самым здоровым аппетитом отличались журналисты, которые настолько привыкли к фуршетам и халяве, что иные из них давно забыли, как зажигается плита у них дома и что продукты закупаются в продуктовом магазине. Одного из журналюг известная рок-звезда пичкала бутербродами, приговаривая:
— Ешь, малыш. Не стесняйся. И толстый малыш двух метров росту не стеснялся. В фойе все было как обычно — у кого-то брали интервью, кто-то с кем-то знакомился, намечались контракты и контакты. Кто-то красовался перед телекамерой и блаженно жмурился от фотовспышек.
Полуобнявшись, профланировали два депутата — толстый и тонкий. Тонкого я когда-то видел по ТВ и не знал о нем ничего. А толстый — личность известная.. Депутат — адвокат, который в доперестройку работал в хозяйственном управлении МВД СССР, при этом не забывая подрабатывать стуком на КГБ. Тогдашний небожитель, генерал МВД, прознавший о его невинных чудачествах, заявил: «Нам ни стукачей, ни голубых не надобно». Вот такие нарушения прав человека тогда процветали. В политику он попал, когда его взяли в команду по запрету Коммунистической партии. Он удачно обвинил современных коммунистов в свержении царского режима, терактах в начале века (которые, кстати, совершили левые эсеры), во всеобщей тюрьме народов 37-го года и гибели урожая 89-го года. Он добивался запрета организации, именующей себя КПСС, за что получил кличку «человек, именующий себя Муравьевым». Адвокат он был дрянной, дела все успешно губил, не добился, понятное дело, и запрета КПСС, Решил попробовать себя в политике и мздоимстве, на этой почве сейчас процветал.
Вот под ручку прошли еще двое, низенькие, при галстуках и похожи друг на друга, как братья. Один — бывший министр иностранных дел, страдающий таинственным психическим заболеванием, — он до печенок ненавидел всех без исключения союзников России и в кулуарных беседах призывал западных партнеров отбомбиться по ним побыстрее. К сожалению, эти мечты начали сбываться, когда коварная стихия выкинула его из кресла министра и зашвырнула в вице-президенты английской игрушечной фирмы.
Второй — тоже известный дипломат Валерий Котиков. Он был одним из руководителей в Администрации Президента, а позже послом в Монако — самом маленьком государстве мира площадью меньше квадратного километра. Прославился тем, что под крышей Администрации Президента организовал на одной из штаб-квартир притон для голубых, что выплыло наружу. И во время круиза Большого Папы по реке Волге за эти фокусы по высочайшему повелению он был выброшен за борт охранниками, и по тому же повелению потом милостиво извлечен обратно. Он обтек, подсох и поехал послом в Монако, где разродился кляузой на весь Кремль в форме мемуаров. Сегодня снова в тусовке, ему все простили, и он вращается наверху, на небритой физиономии вечно озабоченное мировыми проблемами выражение, а глаза жадно шарят по атлетическим фигурам охранников.
— Привет, старина! — бросился я к знакомой тощей фигуре.
«Старина» отшатнулся, не узнав меня.
— Тебе чего? — недружелюбно мазнул он по мне неприязненным взором.
Я взял его за руку, притянул к себе и растревоженной гадюкой грозно прошипел:
— Ты чего, придурок, не узнал?
«Придурок» скривился, как будто съел ложку крысиного помета, и прошептал:
— Тим?
— Для тебя я сейчас Витя. Понял? — продолжал шептать я ему мило на ушко, ловя на себе сочувствующие и завистливые взгляды гомиков — они завидовали чужому счастью. Двое нашли друг друга, и бурная ночь любви им обеспечена.
— Понял, — прохрипел он. — Но тебя же ищут! Я по телеку видел.
— Вовчик, забудь, если не хочешь погибнуть насильственной смертью, — хмыкнул я.
— Хорошо, — прошептал Вовчик, явно не желая погибать от пули или кинжала. Он меня боялся, как чумы. Достался он мне от знакомого — бывшего опера КГБ, выкинутого из конторы еще в девяносто первом. И Вовчик успел оказать мне немало неоценимых услуг.
— Ну так делай вид, что рад мне.
Он жестянно натянуто улыбнулся.
— Пошли, хряпнем шампанского, — предложил я, Долго уговаривать его не пришлось. Он был халявщик болезненный.
Вовчик в свое время, когда еще учился на журналистском факультете в МГУ, промышлял у Большого театра и на Пушкинской. Приторговывал порнографическими кассетами специально для голубых, организовывал интимные встречи, сводил людей. Поговаривают, в безденежные времена подрабатывал проституткой вместе с прогремевшим в свое время Леликом — воздушным существом двадцати лет, который предлагался солидным мужам на Пушкинской, отдавался им на их квартире, а под утро долбил утюгом по голове. Умудрился приголубить насмерть троих, в числе которых были подполковник милиции и секретарь райкома комсомола. Вовчик же одно время занимался схожими вещами, только пользовался не утюгом, а водкой с клофелином. По этому поводу был завербован в КГБ, неистово стучал.
Голубые тех времен поголовно стучали в КГБ. Статья, по которой голубым полагалась решетка, сильно подстегивала стремление к сотрудничеству. А для госбезопасности интерес тут был прямой, поскольку голубые во всем мире — это сила. Среди них и власть имущие, и крупные бизнесмены. Ну, а уж советских диссидентов тех времен взять — так из них половина особей мужского пола наедине с собой перед зеркалом сарафанчики примеряли.
С приходом гласности Вовчик написал несколько статей — воспоминания, как его заставляли стучать, забыв упомянуть, в какой среде. Он хотел слезть с крючка, а засел на него еще глубже. Только работал он сегодня не на спецслужбы, а на меня,
Сейчас Вовчик заведует отделом морали и нравственности в популярном еженедельнике.
— Давай прогуляемся, — я покрепче взял его под локоть. — Покажешь князей.
— Каких князей?
— У кого кровя голубые.
— А тебе зачем? Решил тоже…
— А в пятак?
— Ладно, понял… Вон, содержательница сети бутиков… Розовая насквозь.
— Ясно.
— Вон адвокат, Из конторы, что расположена у Кремля. У него в конторе даже потолки голубые. Вон известный киноартист, ты его знаешь. Играет героев-любовников, а на деле — сам любовница… Танцор… — представлял он, кивая,
Знал он абсолютно всех.
— Танцор? — заинтересовался я. — Бландинц?
— Нет. Чапчиков.
— А Бландинц? Его на такие тусовки не допускают?
— Уж его не допустишь, — засмеялся Вовчик. — Нет его сегодня… Вон его последний любовничек — художник Ростик Кадлюгин. Хмурый, как туча. Я к нему подошел, насчет Бландинца спросил — чего в последнее время тот нигде не появляется. А Ростик, ох, что он мне сказал, — журналист зарделся.
— Что?
— Обругал. За ним не водится. Ростик — мальчик впечатлительный, но не грубый.
— А чего нервничает?
— Я думаю, что-то разладилось. И Бландинц от него свинтил.
— Куда?
— В загул. У него бывает. Погода скачет и скачет. В такую погоду танцора тянет на романтику. Представляешь, встречи при Луне. Дрожащий голос любимого. Сеновал, — расписывал Вовчик, заводясь.
— Значит, Бландинц и раньше пропадал?
— Бывало пару раз.
— Познакомь меня с Ростиком.
— Зачем?
— Делай, что говорят, — я незаметно вытащил стодолларовую бумажку и сунул в карман Вовчику. Он ощупал, ощущая достоинство купюры кончиками пальцев, и довольно улыбнулся. И мы отправились к Ростику — рослому, красивому, в желтом пиджаке и зеленых брюках молодому человеку.
— Я поклонник вашего искусства. У вас такие чувственные картины. Ну такие, — от избытка чувств я с трудом подбирал слова.
— Не колышит, — коротко ответил Ростик.
— Что? — удивился я.
— Не колышит, что они вам нравятся. Они всем нравятся, — он начал отворачиваться.
— Вы не пробовали писать портреты? Вам бы удался портрет Бландинца. Какой прыжок. Какая динамика.
Он резко обернулся.
— Чего?
— Того, — буркнул я. — Это тоже мой кумир… Вы его знаете?
— Отстаньте от меня! — завопил Ростик. Проняло… В этот момент я понял, что дело не в загуле любовника. У Бландинца неприятности. И Ростик в курсе. Возможно, он знает, куда делась его беззаветная любовь.
— Вот, пожалуйста… Здесь две тысячи в капусте, — я протянул Ростику конверт. Он взял его. — Еще пятьдесят тысяч — Бландинцу. Восемь — вам за посредничество.
— За что? — он вперился глазами в конверт.
— Фильм — невинный ролик для одной западной компании. На пятнадцать минут. Танец. Немножко чувств. Немножко эротики.
— Ничего не понимаю.
