Борис Климычев - Корона скифа
— Помню, спрашивали вы, почто столбы не завершены? Грейте воду, делайте раствор, сейчас и завершим кладку, фонарей принесите.
Холод, снежок, промозглость. Мелькание фонарей, дымящийся раствор, тяжелые камни. Петька-Гвоздь спросил:
— Кого из них в какой столб поместить?
— Всё одно, только побыстрее, — ответил Рак. Зевнул и добавил, — чей-то разморило, спать пойду, вы уж тут меня без меня управляйтесь, за главного будет Гвоздь.
Гвоздь думал. Отчего так? Атаман их нынешний — урод, калека, махонькой, соплей перешибешь, а все его боятся. Одного его слова достаточно, чтобы человека жизни лишить. Взбунтоваться? Убить карлу? Убьешь, как раз! Тут тебя мигом другие кончат. Рак такую паутину сплел, что в ней сотни людей сидят, и с полицией у него связь, и с тюрьмами. Ничего в нем нет, кроме большой головы и глаз рачьих, навыкат. Вот и получается, что голова важнее тела. Вон какие могучие мужики перед ним дрожат…
Когда Рак удалился, один из бандитов сказал:
— Может, пришить их, чтобы долго не мучились?
Гвоздь на него прикрикнул:
— Делай, что велено, а не выдумывай что ни попадя. Тащите Фомку по лестнице на столб, опускайте внутрь. Мало бы что брыкается, закладывай камнем. Теперь Ваську в другой столб помещайте… Прощевай, Васька, как говорят, не вспоминай лихом!..
Еще какое-то время метались во дворе фонари. Но вот все люди ушли в дом, и всё стихло, только луна с далеких небес с полным равнодушием смотрела на дела рук человеческих.
В то же самое время в губернаторском дворце было весело и шумно. Душой общества был новый редактор газеты "Золотое Руно". Это был потомок славного гусара Дениса Давыдова, Дмитрий Павлович Давыдов. Он приехал в Томск из Ачинска, где служил в суде. Кроме того, он был изрядным изобретателем новых машин. Душка Давыдов издал в Иркутске книгу стихов, он же был музыкантом. О, такие люди редки! Томские золотопромышленники доверили издание своего журнала достойнейшему человеку.
На возвышении с двумя роялями Дмитрий Павлович читал свои стихи, потом присел за один из роялей, и спел сочиненную им песню "Славное море, священный Байкал…" Шершпинский, слушая песню эту, невольно смахнул с ресницы слезу. Может, вспомнил юность, и собственный побег с каторги.
Герман Густавович одобрительно похлопал артисту.
Потом Давыдов прочитал еще одно свое стихотворение, где были такие строки: " И легкий челночок, с прибором из гальванических листов, по воздуху нестись готов… "
С этого стихотворения началась его лекция. По словам Давыдова, граф Калиостро предсказал казнь Марии-Антуанетты за семь лет до события.
Давыдов общался с учеником Калиостро магнетизёром Карлом Бриндгом. Есть нечто, перелетающее, через пространство и время. Аэронавтами были некоторые атланты, летавшие на зерне. Умели из тысячи колосков выбрать несколько зерен, которые поднимали и перемещали людей.
Челнок из гальванических пластин — не пустая мечта. Модель уже была опробована, просто не хватило денег…
Купец и городской голова Тецков в этом месте лекции, ухмыльнулся, и шепнул стоявшему рядом князю Кострову:
— Выходит, без денег никакая гальваника не поможет, а при деньгах и без гальваники можно очень хорошо перемещаться.
Давыдов развернул принесенный им рулон. Это была большая географическая карта. Он её укрепил на гвоздях на стене. В точку, которой был обозначен Томск, воткнул острие огромного циркуля. Повернув раствор циркуля на восток, он уперся им в пролив Дежнева, неподалеку от американского континента. Развернул циркуль на юг и раствор его уперся между Индией и Цейлоном. Еще поворот, раствор циркуля помещается между Англией и Ирландией.
— Вы видите, господа? Томск — в центре мира! — воскликнул Давыдов. Сейчас он в центре водных и сухопутных путей. И связывает только Европу с Азией. Но воздушным путем мы сможем летать и перевозить грузы хоть в Индию, хоть в Америку, хоть в Африку. Не помешают ни леса, ни горы, ни болота. Дайте мне достаточно денег взаймы, я построю большие летательные корабли. Это будет расцвет торговли, это будет новая страница цивилизации! Выпьем господа за Томск — центр мира, и за славный город Ачинск, в котором я родился, и который я обязательно прославлю!
Шершпинский слушал редактора "Золотого руна" с расширившимися глазами. Гальванический челнок, возможность свободно перемещаться, уйти от всех недругов, если потребуется. И глядеть сквозь пространство? Время? Да! Это не Полинины штучки, хотя и Полина приносит ему огромную пользу.
Надо, надо получше с этим поэтом познакомиться, надо ему деньжат подкинуть, что ли, сухая ложка рот дерёт, известно. Ну, и в карты его обыграть, и Анельку ему подсунуть, или Ядвигу, кто ему лучше понравится. Ничего. Наш будет! Поэт! Музыкант! Поэты, они все такие! И до баб охочи, и до вина! Нет, не вывернется! Точно!
22. КАТАНИЕ В КАРЕТЕ
У зимы свои забавы и потехи. Детишки, а иногда и взрослые катаются с гор, на санках, на лыжах, на коньках, а то и на берестяных лукошках, облитых водой и замороженных.
На Томи в это время расчищают санную дорогу и устраивают санные бега и штурмы снежных городков. А то, было, лошади тянули цугом, поставленные на сани печи, а на тех печах, на сковородках, шипели блины. Налетай, получай, с пылу, с жару!
Ехали веселые санные поезда.
На новый год немцы возле кирхи нарядили в сусальное золото привезенную из чащи пушистую красавицу-елочку. Всю зиму опять на Томи и Ушайке сияли ледяные дворцы и стояли рядом с ними ледяные слоны и жирафы.
Богатые любят кататься по Почтамтской и Миллионной в каретах. Чьи лошади лучше? Быстрее? Чья карета красивее? Иногда смотрят сквозь кисею, их-то самих не видно, а они видят.
В гости ли мчат? Из гостей ли? Поди, угадай. Есть карета, есть кони, и надо куда-то мчать.
Когда отпускает мороз, возле биржи базара всегда толпится народ. Торгаши, нищие, юродивые, бродяги, дезертиры, мазурики, воры, фабричные и дворовые люди. Кого только нет! Азямы, армяки, картузы, шляпы. Вон в круглой фуражке с красным околышем и без козырька, усач с медалью на груди, кричит:
— Гас-па-да! Пожалуйте что-нибудь герою обороны Севастополя!
Кто его знает, может, и в самом деле участвовал. Недавно выпустили
медали юбилейные и раздали всем, кто во время знаменитой этой обороны был в совершенных летах.
— Гас-па-да!..
Приостановилась пролетавшая мимо карета, в окошечко высунулась тонкая ручка в длинной лайковой перчатке, бросила на снег монету. Дохнуло на миг французскими духами, и карета умчалась.
А вот черная карета, и занавесочка алая. А Кони! Красавцы, буланые жеребцы. На козлах — нарядный кучер. Эта карета тоже затормозила возле усача. И дверца приоткрылась, и выглянул из неё маленький, и тоже усатый. В цилиндре он и в галстуке-бабочке, с сигарой в зубах. Это был Рак. Он потянул к себе крикуна:
— Вчера только третью часть выручки отдал. Думаешь, не знаю, сколько на самом деле было? Я к тебе глаза приделал! Еще раз обманешь, загрызу! Давай навар!
Дверца кареты захлопнулась. Маленький усач, спрятал деньги в карман, вытащил из него бумагу, развернул, прочитал: " Предъявитель сего господин Отто Шнайдер есть агент Волжско-Камской пароходной компании". Маленький оскалил коричневые зубы, ухмыльнулся. Да, бумага совсем, как настоящая. По первому классу сработано. Тоже можем кое-что!
А мимо приметная черная карета с золотыми орлами! Вот это да! Сам губернатор по Почтамтской катается. Ну, ясно, что кони у него лучше, чем у Рака, губернатор всё-таки, его превосходительство!
И ошибся Рак, думая, что в карете сидит губернатор, его там вовсе не было. В карете вообще никого не было. А всё это придумал Шершпинский. Люди пусть думают: вот едет губернатор по Почтамтской.
А губернатор-то в этот самый момент сидел в простенькой на вид, плотно зашторенной карете. Она стояла возле мастерской известной шляпницы Мадам Ронне. На вывеске написано, что мадам приехала из самого Парижа. Какая женщина утерпит! Ну, как же не заказать модную шляпку к весне!
Мадам Ронне понимала, что её обман, не обман, а просто — реклама. Ну, не из Парижа она приехала, а с прииска, кому, какое дело? Шляпки она шьет самые настоящие французские.
Верочку определила в пансионат. Так лучше. Мадам заработает шитьем денежки Верочке в приданое, а девочка пусть живет на всем готовом в гимназическом пансионате. Там уже есть у неё подружки. Да и мадам встречается с ней всякий день, вот Верочке и не скучно.
Губернатор сидел в карете на широком надушенном сиденье и выглядывал в маленькую щелочку меж штор. Что-то долго сидит там, у шляпницы, Акулиха. Вот бабы! Тряпки, фигли-мигли! Но хороша! Брунгильда!
После того вечера, не раз с удовольствием вспоминал он купеческую жену. Но как было вновь встретиться? Не ехать же с визитом? И этот её гласный, простоватый бородач, может оказаться дома. И шуму будет на весь город: зачем приезжал? К купчихе? И не приглашать же её к себе? Да и как? Под каким предлогом? Губернатору трудно. Он слишком заметен в этом небольшом городе.
