Георгий Овчинников - Изверги
— Простите меня, Кирилл Антонович, но мне всё-таки надо домой. Я как раз вспомнила. Не могли бы вы меня подвезти на своей машине к моему «Опелю».
Наверно с минуту Кирилл Антонович смотрел на Татьяну Ивановну, совершенно ничего не понимая. Как будто она только что проговорила всё это на другом совершенно незнакомом ему языке — да что там! — казалось, если бы она сейчас, в самом деле, ему что-нибудь сказала на чисто китайском языке — он бы и то меньше удивился. А тут?
— Ты что мля, дура?! — чего только и смог, наконец, выдавить он из себя. Поэт в нём угасал на глазах, и взамен появлялось что-то новое: холодное и страшное… На его побагровевшем лице вдруг чётко выразилась ненависть обнажённое презрение и какая-то излишняя — настырная! — лезущая на показ надменность явно не предвещающая ей ничего хорошего.
— В общем, слушай меня сейчас внимательно — я сейчас выйду… покурить, а когда приду, ты уже раздетая должна будешь меня здесь в этой постельке ждать. Наведи лоск, плюмаж, вон там вон ванна… и всё остальное там тоже есть… — и он неторопливо с выражением на лице, будто оплёванный вышел. Татьяна осталась одна; мало того что она находилась в шоке от быстрой такой перемены в своём отношении к ней Кирилла Антоновича, ей никак не верилось в происходящее глядя в его честные благородные голубые глаза, а к тому же ещё в ней как бы тоже внезапно — как бы совсем-совсем к тому же — проснулось какое-то странное чувство. Видимо дремавшее в ней последние эти полгода. И вот на тебе! Так неожиданно оно: ядовито и нестерпимо больно вцепилось теперь, как острыми когтями где-то внутри её — в её же плоть, отчего у неё обильно полились слёзы. И совсем не от физической боли она сейчас страдала, а от боли — более страшной и мучительной — душевной. В этих слезах было всё: и какая-то обида и угрызения совести и даже жалость к себе. Ей вспомнились её деточки: такие милые, такие добрые нежные… Она даже как наяву сейчас увидела их прелестные, чистые и счастливые улыбки. Вспомнила, что не виделись они уже так давно, давненько просто даже не беседовали. Последнее время она даже не интересовалась их отметками в школе… И так ей стало тоскливо! — что она откровенно была готова сейчас рвать на себе волосы: за то, что была такой невнимательной ни к детям, ни к собственному мужу… Эх, какая она дура!..
Он зашёл голый, даже без плавок и его достоинство свободно вися, болталось из стороны в сторону (выглядя совершенно безобидно). Он был абсолютно уверен в том, что всё, что им было приказано ей — само собой уже выполнено и та покорно ждёт его уже голенькая в постели. Но каково было его изумление, когда он её обнаружил всё в том же одетом виде, как и оставил её давеча.
— Ты что, курица, поиздеваться надо мной решила?! — еле сдерживаясь от эмоционального взрыва, прошипел он, глядя предельно ненавистно ей прямо в глаза. Казалось, сейчас он подойдёт к ней и медленно, очень медленно задушит её, наслаждаясь её смертью… Она бесстрашно и бесстрастно встретила его взгляд и выдержала его до конца, но потом… что-то мелькнуло у неё в голове. Что-то как бы щёлкнуло: что-то недоброе, может быть, даже необдуманное и поспешное — весьма опрометчивое! Но она, к сожалению, уже не могла остановить себя. И вот как бы весь накопившийся ужас в её сердце — негодование… Сейчас просто всё это выплеснулось из её души в какой-то, может быть даже весьма глупой форме необдуманного поступка. Может быть, в какой-нибудь другой ситуации она бы никогда не поступила бы так. Но она тоже, как бы уже мстя ему за своё унижение. Показывая пальцем на его предмет гордости (не то чтобы он там какой-то был особенный, нет, абсолютно такой же, как и у всех обычной формы и размера — нормальный) и яростно хохоча — аж захлёбываясь смехом, проговорила как бы несколько удивлённо. А скорее всего у неё была просто истерика:
— И что? Вот этой вот… штучкой… ха-ха-ха!.. Ты хотел меня… ха-ха-ха!..
Она не закончила того чего хотела договорить. Охватившая его ярко обнаруженная ненависть вдруг перелилась в дикое несусветное буйство. Он теперь подсознательно где-то там — далеко в мозгах! Даже уже боялся убить её. Потому как не хватало ему ещё каких-нибудь неприятностей от этого действия. А карьеру свою и собственно говоря, саму жизнь ставить на карту он совершенно не собирался, а поэтому он едва всё-таки сдерживаясь, проорал:
— Уматывай отсюда, мразь! Быстро! Быстро, сука! Убью, млять! Ты у меня ещё пожалеешь… приползёшь, сука!.. Будешь умолять, тварь! — дать тебе его отсосать, падла!..
Татьяна Ивановна быстро даже ни о чём, не задумываясь, тотчас выскочила на улицу и бегом направилась в сторону города с туманной надеждой поймать в такое время ночи какую-нибудь попутную, да и собственно — любую машину…
Тринадцатая глава: Геннадий Николаевич говорит о Боге
— …Бог не только бесконечно многогранен, но и настолько всеобъёмен и всемогущ, что ЕМУ не зачем доказывать: мне, тебе, им, нам — своё присутствие. Многие почему-то представляют себе Бога в облике человека, которого можно: потрогать, увидеть или даже чем-то обидеть при желании… И который где-то прячется почему-то ото всех в виде такого степенного слегка уставшего от всего, однако, очень строгого дедушки. Но тут они глубоко ошибаются потому, как Бог-Отец не может быть исполнен в образе всего лишь одного человека. Ибо — это НЕ ЧЕЛОВЕК, а Великая Сущность Истины, иначе говоря, вездесущий ДУХ. А представляют себе Бога строгим дедушкой люди исключительно только своими: ограниченностью и невежеством.
Да, Сын Божий — Иисус Христос один из тех, который сошёл в ад с небес в образе Бога-человека, чтобы человек осмыслил. Наконец постиг, что Господь Бог заботится о нём. ЕГО высочайшее присутствие само собой разумеет, что любой из нас — рано или поздно, но, в конце концов, вернётся именно к НЕМУ. Потому как любой из нас является ИМ или ТОЙ ничтожно малюсенькой частичкой САМОГО ЕГО, которая вселилась в сегодняшнее тело любого из нас. И которую мы уже ошлифовываем — как себя.
Он вдохнул в нас жизнь, дал — эти тела. Только ОН мог создать ВСЁ!.. ОН сотворил этот мир: землю, небо, природу… всё-всё-всё до мельчайших микроскопических подробностей. И если вдруг кто-то скажет, что сей мир — несовершенен. Ох, как он ошибётся! Потому как — всё — в этом мире подвластно ЕМУ, как и во всей Вселенной. Мало того ОН и есть — Вселенная! Хотя и не весь космос… Напротив наш мир — это верх совершенства. Необычайно взаимосвязаны его составляющие. Рассматривая космос: с минус бесконечности (то есть вывернутого её состояния) перетекающую через слом — центром которого является каждый в отдельности индивидуум вселенной — уже минуя звёзды — созвездия! — чёрные и белые «дыры» потусторонних миров (с бесконечностью их измерений) в плюс бесконечность, а в целом: бесконечность всех бесконечностей…
Не может случиться у Бога, так как происходит иной раз у нерадивого «папочки», которого по недоразумению ослушался «сынок». Тот же Сатана брат Иисуса Христа тоже выполняет свою миссию и в том несёт опять своё испытание… Свою трагедию! Ангелы тоже видимо бывает, грешат. Но Господь Бог и ему скорей всего давно уже простил потому, как непременно знал уже всё наперёд. (Ничто так не облагораживает добра — как зло.) И во всём этом, но прежде всего поначалу на этой земле мы проходим и каждый по-своему и вместе и в отдельности своё ИСПЫТАНИЕ.
В каждом теле присутствует то, что мы называем душой. По своему незнанию мы ассоциируем душу — как вроде с чем-то посторонним или нечто в какой-то степени только относящееся косвенно к нам или даже просто — как некий бесплотный орган, но, никак не видя в ней самих себя. Ибо самими собой мы непрестанно считаем в первую очередь именно свои физические вот эти грубые тела. С ними связываем и ассоциируем своё присутствие в этом мире и вселенной — как истинную сущность… И это! в то время когда тело как раз-то в наименьшей степени и относится-то к нам; мало того — оно вообще нам неприсущее. Оно временно. А главенствующую роль играет наше теперь уже вечное Я, но и вечное-то оно только рядом с Богом! (Без Бога — там — мы вообще будем: слепы, глухи и немы… лишь сознание…) Так вот это наше — Я и есть — Искра Божья. Именно она в каждом из нас и есть — мы. Каждый из нас. Поэтому для Бога нет среди нас избранных. Как нет у нас самих: ненадобного пальца, глаза или какого-то другого органа или части тела. А сами мы — то, что мы сами накопили (для себя сделали!) за время своего пребывания, здесь начиная с нуля (от микроорганизмов до млекопитающих) в том или ином теле. Затем в целой очерёдности разных человеческих уже тел проживая в них определённые жизни, обогащаясь познаниями и опытом, несём уже это в новое следующее тело: в виде здоровья или немощи; положения или неустроенности; удачливости или невезения… И всё это! В зависимости от своего благоразумия в прошлом теле — и так: плача, болея, смеясь, тоскуя, любя и ненавидя… и в сложном переплетении других чувств — находим себя. И наконец, становимся самими собой каждый в своём — Я. Человеческое тело — есть уникальное устройство для сбора и хранения всей информации прошлых воплощений с последующей её реализацией.
