Фридрих Незнанский - Бубновый валет
— По свидетельству старухи, которая его помнит, — доказывал Турецкий, — комендант города Вальтер Штих пощадил Бруно Шермана, чтобы тот написал портрет жены коменданта с детьми. Тот самый портрет, который сейчас хранится во Львовской картинной галерее. «Белокурая женщина…»
— Кто изображен на картине, вопрос спорный, — отверг довод архивист. — Мало ли белокурых! Но даже если написал, что из того? Сегодня написал, а завтра пожалуйте в газовую камеру. Чего с ним нянчиться, еврей и есть еврей.
Турецкому послышалось в голосе архивного детины сдержанное ликование. Видно, труженику старых документов не нравились картины Шермана. А может, его национальность. А может, его коммунистические убеждения. Во всяком случае, скорбеть о художнике он не собирался.
— Что вы еще хотите узнать? — спросил архивист.
— Я хочу узнать, что за человек был комендант Вальтер Штих. По-моему, в этом разгадка всех недоразумений. Если Бруно Шерман был любовником жены немецкого коменданта, он наверняка оставил след если не в официальных, то в неофициальных документах, сохранившихся во Львове после оккупантов. Не располагает ли архив личной перепиской или дневниками коменданта Вальтера Штиха?
Архивист агрессивно, по-бычьи, вздохнул, испытывая желание послать заезжего любознательного типа на любом доступном ему языке. Но тип был другом начальника уголовного розыска… Архивист, числящий себя законопослушным гражданином, не стал искушать судьбу и попросил Турецкого обождать полчаса.
Через полчаса его постигло разочарование: архивариус голосом, полным ненависти неизвестно к кому, сообщил, что, согласно каталогу, располагал львовский архив если не письмами, то дневником Вальтера Штиха, это точно. В середине двадцатого века было модно вести дневники. Но, как ни прискорбно, в бурные недавние годы формирования украинской независимости дневник в числе других документов оккупации изъял и не вернул Павло Кречинский, возглавляющий местную радикальную националистическую организацию «Львивськи мысливцы».
— Мыслители? — переспросил Слава Грязнов, слушая этот диалог в пересказе Турецкого.
— Нет, охотники, — перевел Турецкий.
— А-а… Очень трудный этот украинский язык.
Найти «львовских охотников» не составляло труда: в условиях жилищной напряженки организация занимала солидный особняк неподалеку от оперного театра. В особняке кипела жизнь: постоянно входили и выходили люди в возрасте примерно от шестнадцати до тридцати пяти лет, одетые в форму, которую составляли коричневые рубашки и галстуки в желто-голубую полоску. За цветом брюк, очевидно, не следили строго. В нагрудные карманы рубашек были воткнуты перья — наверное, на манер тех, которые обычно носили раньше охотники на шляпах. Вид красочный и устрашающий… для тех, кого надлежит устрашать.
— Они тебе никогда тетрадь не отдадут, — разочарованно махнул рукой Грязнов. — Стоит им только узнать, что ты русский, живым не выйдешь.
— Спокойно, Слава! Я знаю, как с ними обращаться.
— Что, думаешь, через подставных лиц?
— Почему? Самолично. Как миленькие отдадут.
— Смотри, Санек, ты с ними все-таки поосторожнее.
Павло Кречинский сегодня оказался на своем рабочем месте поздновато, но только потому, что с утра исполнял свой долг в военно-полевых условиях: проверял готовность к митингу, посвященному памяти лесных братьев, отстаивавших на стороне германских победителей самостийность родной Западной Украины. Митинг состоится на кладбище, где подростки, добивающиеся чести быть принятыми в число «львовских охотников», неделей раньше изрисовали надгробия русских солдат-завоевателей свастиками и матерными словами, сходно выглядящими на обоих языках. Кречинский, конечно, не был настолько неосторожен, чтобы делать подобные вещи руками членов организации. В меру усталый, он ввалился к себе в кабинет, и тут же секретарь доложил, что командора (такое звание присвоил себе Павло) дожидается посетитель.
— Нехай ждэ, — отреагировал командор.
Вместо просьбы ускорить процесс рассмотрения посетитель отодвинул секретаря с дороги и вошел в кабинет. Павло привскочил, готовясь послать непрошеного гостя. Лицо посетителя блистало арийской отчетливостью черт и выражало холодную учтивость.
— Entschuldigen Sie bitte, herr Kretschinsky,[4] — с места в карьер начал посетитель.
— Bitte sch?n,[5] — смог выдавить из себя Павло, сознавая, что его запасов немецкого языка недостаточно для ведения содержательного диалога и прикидывая, кто из «охотников» в состоянии служить переводчиком. — А вы… пробачьте, будьте ласка…
— Я в состоянии говорить по-русски, — с неотчетливым акцентом выговорил посетитель.
— Я очень рад, — сознался Павло. Откровенно говоря (и этот факт он тщательно скрывал), русский язык был для него привычнее родного украинского.
И тогда они уселись за стол переговоров.
Выяснилось, что гость, для конспирации именовавший себя Александром Борисовичем Турецким, действовал по поручению арийцев, не забывших своего героического прошлого. Организация, которую он представляет, называется «Имперские орлы» и в настоящее время находится в подполье из-за ряда смелых акций, получивших негативную оценку развращенного современного мира. Акции сопровождались человеческими жертвами, но что поделать: не разбив яиц, не приготовить яичницы.
Павло беспокойно заерзал на стуле. О чем мечтал, то и свершилось: его пришли вербовать выходцы из прошлого, овеянные славой темно-вишневых, цвета венозной крови, знамен со свастикой. В первую минуту его это обрадовало, затем испугало: ему было слишком удобно здесь, на периферии, во главе своей компании, когда прошлое оставалось прошлым, а Гитлер со товарищи — мифом.
— А позвольте узнать, — откровенно перебил гостя Кречинский, — каковы сейчас направления вашей деятельности? И что вы от нас хотите?
— Лично от вас, — пришелец простер к нему руку в жесте, излюбленном памятниками всего мира, — я хочу, чтобы вы продолжали проявлять ваш гений руководителя. Среди «львовских охотников», я верю, найдется достаточное количество смелых и инициативных молодых людей, которые умеют владеть автоматом, обращаться с взрывчаткой, готовы пожертвовать жизнью во имя торжества полноценной расы…
Выходец из прошлого стал разворачивать перед ним какие-то самодельные брошюрки по-немецки, цитируя основные положения устава «Имперских орлов». Кречинский уже не слушал. Погромы на кладбищах не были для него самоцелью: это делалось главным образом для приобретения известности, которая позволит со временем подкорректировать имидж и с обновленным, хотя и национально-украинским, лицом войти в Раду. Не хватало ему связи с настоящими террористами!
Павло, обиняками, но решительно, дал понять, что организация «Львивськи мысливцы» сейчас очень молода, нуждается в средствах, к тому же и ряды недостаточно крепки… Со временем, когда она развернется и очистится от случайного, пришлого элемента, возможно, ей удастся помочь «Имперским орлам». Вероятно. Но не раньше.
Догадавшись, что его миссия не удалась, гость покачал головой, пробормотав что-то по-немецки. Ему очень жаль, что организация пока не собралась с силами, но он надеется, что рано или поздно это произойдет. Пускай пока господин Кречинский занимается патриотическим воспитанием львовских арийцев на примерах прошлого. Одной из героических фигур этого прошлого, как, должно быть, известно господину Кречинскому, является доблестный сын немецкого народа Вальтер Штих. Немецкий народ благодарен господину Кречинскому и возглавляемой им организации «львовских охотников» за то, что они сохранили замечательный документ, дневник коменданта Львова. Вальтер Штих является его родственником, двоюродным дядей по материнской линии, и он был бы счастлив, если бы эта реликвия вернулась в семью…
Услышав, что речь теперь идет о старом документе, Павло отключил самый беспокойный участок своего мозга. Ну разумеется, немецкий народ имеет право получить дневник Вальтера Штиха! Жаль было бы отпустить ни с чем соратника по борьбе. И Кречинский собственноручно вынес что-то, что сперва показалось книгой большого формата или старинным альбомом фотографий в потертом бархатном переплете. Но внутри оказалась линованная бумага, исписанная по-немецки тощим угловатым почерком, напоминающим готические соборы.
Немецким Александр Борисович владел, но в основном разговорным. Что ж, не беда! Купить в львовском книжном магазине немецко-русский словарь не составляло проблемы. Больше времени ушло на то, чтобы разобраться в особенностях написания автором дневника отдельных букв. Кляня учителей кайзеровской Германии, приучивших Вальтера к замысловатой каллиграфии, Турецкий постепенно разбирался в напластованиях строчек.
