Сергей Донской - Битва президентов
Понятно, что они переживали. Но с ними приключилась бы настоящая истерика, знай они, что участь их уже решена и что участь эта очень незавидная.
Через пару минут после того, как пуля сразила кролика, в кабинет Шахашвили постучал начальник Службы безопасности и, услышав невнятный отклик, открыл дверь. Президент в банном халате на голое тело сидел на диване перед телевизором и смотрел запись своего очередного обращения к народу.
Реальный Шахашвили был небрит, нечесан, от него исходил запах перегара, и он имел такой вид, что его появлению не слишком удивились бы в клинике среди пациентов, находящихся на излечении от нервного истощения. Виртуальный же Шахашвили, вещающий с телевизионного экрана, смотрелся более чем респектабельно и мог бы расположить к себе не один десяток женских сердец. Сурово и уверенно он утверждал, что в стране нет никакого политического кризиса, что правительство работает консолидированно и что экономической катастрофы не произошло. Сменив строгое выражение лица на улыбчивое, он призвал все политические силы вступить в конструктивный диалог.
– Господин Шахашвили, – подал голос начальник Службы безопасности.
– Погоди!
Отмахнувшись, президент предпочел любоваться собственной персоной.
– Но предупреждаю сразу, – угрожающе произнес телевизионный двойник, – по всем вопросам мы не договоримся. Есть радикалы, с которыми у меня есть фундаментальные разногласия.
– Кролика я пристрелил, – буркнул начальник Службы безопасности, – а другого им взять негде. Скоро угомонятся.
– Это хорошо, – кивнул Шахашвили. – А то совсем разболтались.
– У нас есть государство, – сказал его двойник, – и это не безвольное правительство экс-президента Эдуарда Шеварднадзе. Пять лет назад мы были на уровне Нигерии, сейчас мы на уровне Голландии и Дании, мы не банановая республика, чтобы проводить каждый год выборы. Кому могла взбрести в голову такая безрассудная идея? Проведение внеочередных выборов в условиях экономического кризиса непозволительно.
Начальник Службы безопасности, выслушавший на своем веку немало напыщенных президентских речей, кашлянул в кулак.
– Гм! Я насчет девочек пришел.
– Каких девочек? – рассеянно поинтересовался Шахашвили.
– Украинских.
– А… И что они?
– Отдать бы их надо, господин президент.
– Кому? – удивился Шахашвили, не отрывая налитых кровью глаз от экрана.
– Моим джигитам, – ответил начальник Службы безопасности.
– С какой стати?
– Им два месяца зарплату не выдавали. Волнуются парни. Надо бы их задобрить. Побалуются с девочками, сразу обо всем забудут.
– Да, девочки – это… – Недоговорив, Шахашвили причмокнул.
– Так как? – спросил начальник Службы безопасности.
– Что как?
– Отдавать девочек?
– Что ты ко мне привязался? – заорал Шахашвили, спрыгивая с дивана так порывисто, что халат едва удержался на его круглых, покатых плечах. – Не знаю я никаких девочек, ясно? В глаза их никогда не видел. Ни украинских, ни польских, ни латвийских. Я женатый человек. – Он ударил себя кулаком в мягкую грудь. – Если у моих людей какие-то шашни на стороне, то это их личное дело, а меня в это впутывать не надо.
Сообразительный начальник Службы безопасности просиял.
– Понял, – сказал он. – Спасибо, господин президент. Разрешите идти?
– Разрешаю, – царственно махнул рукавом Шахашвили. – И пришли сюда Тутахашвили. Он уже проснулся?
– С шести часов утра на ногах, господин президент. Ждет аудиенции.
– Приглашай. И распорядись, чтобы стол накрыли. Так, легкий завтрак. Крепких напитков не подавать, а вот вина… – Шахашвили зевнул. – А вот вина я, пожалуй, выпью.
Ничуть не удивившись этому, начальник Службы безопасности кивнул. Вина в солнечной Грузии всегда хватало. Дефицитом были девицы славянской наружности, но благодаря президенту и их стало гораздо больше. Предвкушая тысячу и одно удовольствие, начальник Службы безопасности покинул кабинет.
2
Тем же утром, за тысячи километров от Тбилиси, в польском городе Варшаве проснулся Мирослав Корчиньский. Он протер глаза, сделал несколько глотательных движений и понял, что простудился.
Накануне он долго гулял по городу в сопровождении двух телохранителей, следовавших за ним на почтительном расстоянии. Если бы кому-нибудь взбрело в голову напасть на Корчиньского, то он не имел ни малейших шансов остаться в живых, однако никто и ничто не помешало бывшему премьер-министру пройтись пешком по Старому городу.
Обходя стороной кафе и ресторанчики, Корчиньский постоял на Замковой площади у колонны короля Сигизмунда III, а затем почтил своим вниманием спонтанную художественную галерею под открытым небом. Особенно понравились ему портреты Коперника и Шопена, а вот собственного изображения Корчиньский, как всегда, не обнаружил. Соотечественники по-прежнему не видели в нем личность исторического масштаба. Ни один из художников не бросил на него восхищенного взгляда, не сказал доброго слова, не встал при его появлении. Оскорбленный таким равнодушием лидер ведущей оппозиционной партии «Право и справедливость» Мирослав Корчиньский еще долго ходил пешком, но уже быстрой, порывистой походкой, а потому вспотел и расстегнул пальто, подставляя тело апрельскому ветерку.
Результат не замедлил сказаться. Этим утром, приблизившись к окну, Корчиньский не ощутил запахов цветущей черемухи и сирени. Нос был заложен, гортань саднило, словно по ней провели наждаком. Вызвав горничную и велев ей принести градусник, Корчиньский отправился в ванную комнату.
Полчаса спустя, когда, напичканный всевозможными лекарствами, Корчиньский зашел проведать маму, она все еще спала, желтая, как восковая кукла из музея. Кот Алик, устроившийся у нее в ногах, взглянул на вошедшего холодно и презрительно, как бы давая понять, что в этой комнате настоящим любимцем является он, а не человек. Погрозив коту пальцем, Корчиньский на цыпочках приблизился к телевизору и выключил DVD-плеер. Как всегда, мама до поздней ночи смотрела какой-то фильм, а потом ее сморил сон, и она уснула с пультом в сухонькой руке.
По-прежнему ступая на цыпочках, Корчиньский направился к двери, но был застигнут тихим окликом:
– Стасик?
Спина Корчиньского похолодела от разбежавшихся по ней мурашек.
– Нет, мама, – отозвался он, оглядываясь через плечо. – Стас все еще продолжает свое турне по Европе и Америке. Это я, Мирослав.
– Доброе утро, Мирек. Ты уже завтракал?
– Да, – соврал Корчиньский, которому вовсе не хотелось получить свой завтрак в этой затхлой, пропахшей лекарствами комнате. – Я завтракал, и очень плотно. А теперь мне пора работать. – Он пошевелил пальцами поднятой руки. – Пока, мамочка. Загляну к тебе позже.
– Ты видел этот фильм Анджея Вайды? – спросила мать, никогда не считавшая работу сыновей важной до такой степени, чтобы не отвлекать их по пустякам.
– Вайда? – переспросил Корчиньский, заставляя себя не морщиться. – О каком фильме ты говоришь? У Вайды много фильмов.
Выяснилось, что ночью мать пересматривала «Катынь». Что касается самого Мирослава Корчиньского, то он, разумеется, побывал на премьере «Катыни» в 2007 году, однако с трудом досидел до конца сеанса. По правде говоря, фильм показался ему скучным, затянутым, а четыре сюжетные линии были запутаны настолько, что на середине Корчиньский уже перестал понимать, кого из героев видит на экране.
– Это гениальное кино, – молвил он, глядя в глаза матери. – Шедевр. Меня потрясли все четыре истории польских офицеров и их родственников.
– Позвони Стасу и скажи, что фильм Вайды должен быть обязательно показан в России. Обязательно, слышишь? После этого русские уже не будут верить сталинской пропаганде.
Корчиньскому сделалось грустно. Его покойный брат находился там, куда не дозвонишься ни по мобильнику, ни по телефону правительственной связи.
– «Катынь» уже показали по российскому телевидению, – сказал он.
– Неужели? – восхитилась мать. – И что? Русские ужаснулись? Кинулись в церкви замаливать свои грехи?
– Не все так быстро, мама, – произнес Корчиньский. – Ты же знаешь эту страну. Россия позиционирует себя как наследницу великих империй, а потому не может так просто осудить собственную историю.
– Но немцы сделали это, Мирек! Они отреклись от Гитлера. Почему же русские до сих пор не втоптали в грязь своего Сталина? Почему они упорно отказываются признавать расстрел в Катыни геноцидом польского народа?
– Да потому что они не любят польский народ, мама. Не любят они поляков, понимаешь?
Корчиньский и сам не заметил, как перешел на крик. По неизвестной причине неприязнь русских к полякам представлялась ему возмутительной, хотя Варшава на протяжении всей истории только и старалась вызвать к себе лютую ненависть соседей.
