Лев Константинов - Схватка с ненавистью (с иллюстрациями)
Ганна старалась не терять времени даром. Она вела инструктаж Леси тщательно, продуманно, по схеме, заимствованной у Мудрого.
Главная задача — отыскать Беса и сообщить ему о судьбе Ганны. Вытащить ее отсюда не удастся — это ясно. Поэтому не стоит тратить силы. Лучше использовать их для намеченной операции. Бес поможет Лесе избавиться от прошлого. У него подготовлен для Ганны комплект абсолютно настоящих, не «липовых», документов. Леся может ими воспользоваться. Когда она уйдет от своего прошлого, убедится, что осела крепко, тогда надо приступить — очень осторожно — к поиску нужных людей, созданию небольшой, но сильной группы. После выполнения этой задачи поручить Бесу сообщить за кордон о готовности к операции.
Леся слушала, кивала. Да, она все поняла. Хорошо, сделает так, как требует Ганна. Нет, ей непонятно, что это значит: сообщить о готовности к операции. К какой операции? Бес знает о ней?
— Ему известно только, что операция предстоит особо важная. Не больше этого…
— Тогда он мне не поверит…
— Почему?
— Представь: к тебе приходит неизвестная девица, предъявляет пароль и взамен требует назвать такие вещи, которые дозволено знать только особо доверенным. Кто она такая? Курьер закордонного провода? Нет. Известна ли она лично Бесу? Нет. Кто ее знает из доверенных людей? Рен? Но он погиб… Ах, сидела вместе с курьером в одной камере? Ясно, ясно… Два слова на ушко охраннику, и… приказала девица долго жить…
— Пожалуй, ты права.
— Что бы ты сделала с подозрительной особой, требующей связи, явок, людей? Что бы ты сделала с такой незваной гостьей?
— Ликвидировала бы, — жестко сказала Ганна.
— А я погибать не хочу…
— Тогда где же выход?
— Я должна знать столько же, сколько и ты. Тогда я пойду к Бесу спокойно и сумею доказать, что я — твой человек. Референт — не хлопчисько, он и не в таких переплетах бывал. Первая его мысль будет о том, что тебя перехватили чекисты и на него вышел подставной курьер.
Ганна признала, что Леся права. Она хорошо знала, что подполье ОУН держится на принципе недоверия; кто бы к тебе ни пришел — не верь ему, проведи через все возможные испытания, просей через три решета.
— Хорошо, я посвящу тебя в детали будущей акции. Думаю, это требуется для пользы дела. Так получилось, что без твоей помощи она все равно вряд ли состоится…
На это ушло еще несколько дней. Ганна, поверив Лесе, много и откровенно говорила о себе, о своих друзьях, оставшихся за кордоном. Необходимость долгое время молчать вызвала неожиданную реакцию: надо было выговориться, выплеснуть все, что накипело на душе.
Леся оказалась и старательной ученицей, и внимательной слушательницей. Она умела неназойливо подчеркнуть интерес к рассказам Ганны, с неподдельным увлечением расспрашивала о подробностях ее опасных рейсов, кое-что поведала подруге о себе.
Естественно, Ганна обходила те детали, которые касались центра, направившего ее сюда, взаимоотношений с Мудрым, Круком, Боркуном. Молчала она и о том, кто ее родственники там, за кордоном. Говорила больше о тех, кто погиб, кому ее откровенность уже не могла повредить. Новая «легенда», придуманная на ходу, была простенькой: с пятнадцати лет — активный член организации националистов, «члонкиня»[16], курьер надрайонного провода. Рейсы на «земли», выполнение разовых специальных поручений. Круглая сирота — одна во всем свете, как былинка в поле.
Даже раскрывая смысл будущей акции, Ганна почти не рисковала — к ее началу Лесю многократно проверят Бес и СБ центрального провода.
Если что-то вызовет у коллег подозрения — девушку просто уберут, в СБ работают люди решительные. Но появился шанс на то, что операция все же состоится в срок. Этим пренебречь было нельзя.
Ганна верила, что чутье ее не подводит. Случайно увиденное у следователя «дело», знание пароля, близость к Рену — все это убеждало ее в том, что Леся свой человек.
А в перерывах между доверительными разговорами были допросы, вызовы к следователю, изнурительная тяжесть бессонных ночей.
Наконец пришел такой день, когда Лесе сказали!
— Чайка, с вещами на выход.
Леся попрощалась с Ганной, подхватила заранее собранный узелок.
— Прощай, Ганна. Свет широкий — свидимся.
— Не забывай меня, подружка. — Ганна готова была расплакаться.
Глава XVI
Осталось для Боркуна навсегда тайной, кто встретил его ночью на старинной площади. И не знал он, кому отплатить за удар рукоятью пистолета по затылку, за те минуты острого, все сметающего страха, которые пришлось ему пережить. Он пытался было навести справки, но выяснить не удалось ничего. Беспокоила пропажа записной книжки — в умелых руках ее страницы кое-что могли все-таки рассказать.
У Боркуна было несколько мелких агентов, о которых он знал, что в «затишье» добывают они себе средства к существованию отнюдь не законными способами. Боркун приберегал их для тех случаев, когда требовалось незаметно и бесшумно войти в чужую квартиру, умело взмахнуть ножом, в «пьяной» драке искалечить строптивого. В лагерях для перемещенных лиц жизнь была не сладкой, и многие опускались на самое «дно». Обычно это были рядовые националисты, которые в сотнях привыкли к грабежу, к безнаказанности. Воспитанные лесом, они очутились за кордоном без копейки и профессии и принялись за то ремесло, которое только и было им известно, — бандитизм. По вечерам вся территория вокруг лагеря пустела — даже самые смелые обыватели обходили ее стороной.
Боркун поручил своим подручным выяснить, кто из «коллег» выходил в ту ночь на «дело». Агенты пошатались по баракам, по пивным, поговорили с приятелями и… вернулись ни с чем. И все-таки, припоминая славянский акцент одного из грабителей, Боркун был уверен, что отделали его свои.
Он не ошибся. Более того, он пришел бы в еще большую ярость, если бы узнал, что ограбил его, можно сказать, коллега по профессии.
Щусь, один из инструкторов Златы Гуляйвитер, в эти дни крепко сел на мель. Мизерный заработок, мелкие подачки помогли бы как-то свести концы с концами, если бы Щусь не пил.
А он уже не мог обойтись без спиртного, он чувствовал себя человеком только после доброй порции шнапса. Было продано все, что можно продать. Перекочевали к другим «реликвии», вывезенные с родной земли, — вышитая сорочка, гуцульский посошок-топорик, редкое издание «Кобзаря». И теперь уже бывший приятель Щуся рассказывал каждому, у кого была охота слушать, как шел с топориком (вот он, не могу расстаться с этим спутником тревог) и автоматом по Карпатам через облавы.
Щусь остался даже без надежды, потому что не мог появиться перед очи «соратников» — не в чем было выйти из каморки, которую снимал.
Он позвонил Макивчуку, сказал, что заболел.
— Выздоравливай, — равнодушно ответил тот.
Щусь сидел в каморке, именуемой «комнатой», и тупо смотрел в стену. Хотелось выпить. Казалось, стопка спиртного прояснит мозги, и тогда удастся найти выход. Очень хотелось выпить, и ради этого Щусь готов был на все.
В «схрон» Щуся, как по привычке именовал свою каморку, вот в такую минуту и ввалился старый приятель, известный среди полууголовного эмигрантского люда под кличкой Козырь. Псевдо, которое когда-то в годы оккупации Мыкола Янчук выбрал, вступая на шлях борьбы за «национальные идеи», стало здесь, на Западе, уголовной кличкой, а его владелец — «лыцарем» ночных улиц.
Козырь пришел с приятелем.
— Доходишь? — спросил он участливо Щуся, заметив, что тот находится в состоянии полной отрешенности, от которой один шаг в мир иной.
По стенам каморки крупными грязными каплями проступила сырость. В углах повисла паутина. Колченогий столик был пуст — Щусь подобрал даже крошки.
Хозяин не ответил на приветствие. Пришли посмотреть на упавшего? Ну и пусть смотрят…
Козырь был человеком энергичным. Вместо всяких там слов сочувствия он извлек из кармана плаща плоскую флягу, нашел среди грязной посуды стакан, плеснул в него.
Щусь выпил и какое-то время сидел неподвижно, давая телу ожить. Взгляд его приобрел осмысленность, на лице проступили красные пятна.
— Ну вот, подзаправили хлопца, — удовлетворенно сказал Козырь приятелю и принялся философствовать: — Человек ведь та же машина. Есть горючее — работает, пыхтит; Нет — хоть на свалку…
— Дякую, — хрипло сказал Щусь.
— А помнишь, как ты меня втолкнул в эшелон, когда москали поджарили нам пятки? Советы были совсем рядом, а немцы в эшелоны никого не пускали, только своих. Ты мне тогда паперы стоящие добыл — смог я смыться из пожара. Помнишь?
— Когда то было…
— Добро не забывается.
— Это в наши дни товар тухлый.
— Не скажи. Козырь, — приятель иногда любил говорить о себе в третьем лице, — все помнит и свои долги отдает.
