Михаил Нестеров - Возмездие: никогда не поздно
— У твоего предания есть окончание?
— Да. Дьявол послушал угольщика и не стал его искушать.
— Он ушел?
— Думаю, да.
— И тебе пора. И больше не искушай меня.
Маевский вернулся на свое место, но мысли его витали вокруг Юонг. Трудно представить себя на месте Биленкова, но Андрей не был уверен, что вовлек бы в это смертельно опасное мероприятие свою подругу. И вот Ким — уже инструмент, которым он собрался получить доступ к паре укрепленных друг другом боевиков. Он рисковал ею, но другого выхода не видел. Что касается Ким — она, конечно, играла на стороне Биленкова. Они были партнерами в самом широком смысле этого слова . Эта сволочь выковал себе пару и закалил, как меч. Она прикрывала его спину и в то же время всегда оставалась на виду. Почему?
Почему?
И журналист нашел ответ: потому что Ким представляла куда большую опасность, чем все, вместе взятые, боевики из его спецгруппы. Их он убьет без жалости, может, даже подумает об этом в стиле Старого Хэнка: «Умерщвление — не убийство», — а как быть с Ким, если она узнает правду? Именно ту часть правды о ней самой: как он лепил ее с совершенного образца, который привиделся ему в полумраке детской комнаты. Биленков боялся потерять ее, потому что любил как дочь, как жену, как любовницу. Он боялся этой страшной тайны.
А Старый Хэнк? Он мог внятно ответить, почему жил такой мерзкой жизнью, похожей на обрывок из страшной сказки?
Их всех объединяло одно: не сам страх, а взгляд на него широко распахнутыми глазами.
МоскваИгорное заведение в Измайловском парке культуры и отдыха никто из его завсегдатаев ни разу не назвал подпольным. Все солидно, со вкусом, рассчитано на долгое время. Время текло здесь неспешно и только по наручным часам: как в любом другом казино, настенные часы здесь отсутствовали.
Здание было поделено на несколько помещений. Самое большое и шумное — с игровыми автоматами. Как правило, те, кто дергал за рычаг «однорукого бандита», относились к самой нервной категории игроков. Они просаживали здесь последние деньги, очередные кредиты, мечтая сорвать банк и страшась психушки. Это помещение было и самым задымленным: сто процентов нервных курящих людей.
Иная атмосфера царила в зале с игровыми столами: рулетка, покер, блэк-джек — пожалуй, самая популярная и скоростная карточная игра по всему миру, и другие.
Перекатывая в пальцах фишку с номиналом в сто долларов, Шевкет Абдулов бросал взгляд на соседний стол, за которым собрались четверо игроков в покер: три интеллектуала и один профессионал. Шевкет на девяносто процентов был уверен, что куш сорвет профессионал — с неподвижными и непроницаемыми глазами. Он имел навыки шулера, но использовал их редко и исключительно вне стен этого казино.
Шевкет поджидал своего приятеля и двух новых клиентов, считай, двух новых членов клуба. Они должны были появиться с минуты на минуту и принести, как минимум, многообещающее начало вечера.
Он поднял глаза на человека лет около сорока, походившего на актера Олега Даля: сухопарый, с выразительным ироничным взглядом.
— Один коньяк, — сделал Кравец заказ подоспевшему официанту, одетому в белую рубашку и бордового цвета жилет. И только потом поздоровался: — Ну, здравствуй, Шевкет.
Абдулов рассмеялся. Только голос помог ему в «идентификации Кравца». Ему показалось это забавным, как розыгрыш… начавшийся на берегу Яузы спустя час после убийства генерала Болдырева.
— Кравец!.. Глазам не верю!
— У меня имя есть. Спасибо, — поблагодарил Игорь официанта, снимая с подноса пузатый бокал с коньяком.
— Черт! — щелкнул пальцами Шевкет. — Забыл… Олег?
— Дурака валяешь?
— Нет, серьезно, забыл. Напомни.
— Игорь, — чувствуя себя болваном, назвался Кравец.
— Точно — Игорь! Извини, брат, столько воды утекло.
— Ты даже не представляешь — сколько. — В голове Кравца зашумело, и он помассировал виски кончиками пальцев — обычно этот прием помогал, и боль уходила. Помогло и в этот раз: боль ушла, но шум — шум воды, которая несла его вдоль берега, заполонил уши. Вот сейчас его развернет ногами по течению, снова развернет, и так будет кружить до тех пор, пока он не уткнется головой в песок. И если бы напор воды перевернул его безвольное тело со спины на живот, он бы захлебнулся… Он лежит с открытыми глазами, в висках пульсирует боль. Странное, дикое чувство: голова горит огнем, а тело сковано льдом. На миг сознание уходит… Потом он подтягивает под себя одну ногу, другую, выпрямляет их, выползая на песчаный берег, столько усилий, и все ради одного дюйма пути. Он повторяет движения, и смерть отступает от него еще на один дюйм. Пройдет много времени, и он поднимется на ноги. Но вспомнит об этом только после того, как его ослепит вспышка, после озарения в самом широком смысле этого слова — спустя пятнадцать лет. Вспомнить бы еще одного человека, чей смутный образ не отпускал Кравца ни днем, ни ночью, тогда он смог бы назвать это событие контактом, а в себе обнаружить дополнительные силы — сверхспособности.
— Что ты делаешь здесь? — демонстративно оглянулся Кравец. — Работаешь, отдыхаешь?
— Получаю и бабки, и удовольствие.
— Ты прямо как девка. Вижу, в азарт впал. Лечиться не пробовал?
— Ты ошибся, брат. В азартные игры играют в первом зале. Вот им нужна помощь. Другой вопрос, захотят ли они ее принять? Я игрок… в покер, — с небольшой задержкой продолжил Шевкет. — И результата достигаю не ловкостью рук. Покер для меня — творческая деятельность. Это искусство… находить партнеров для партии.
— Ну, а дальше — дело техники: сноровка, ловкость, умение.
— Высокая степень умения, — сделал существенную поправку Шевкет, не замечая иронии в голосе собеседника. — И это тоже искусство.
— «Нынче счету нет артистам».
— Что?
— «Нынче счету нет артистам», — повторил Кравец.
— Чьи это слова? Сто процентов — не твои.
— Некрасова.
— Ты читаешь Некрасова?! — удивился Шевкет. — Наверное, когда других книг нет, я прав?
— Я не один месяц провалялся в больнице, перенес несколько операций. Больные уходили и приходили, а я, казалось, прописался в клинике навечно. Одни приносили с собой книги и уносили их, другие их оставляли. Когда настала пора и мне выписаться, я собрал неплохую библиотеку. Зачастую пациенты в больницах отчего-то детективам предпочитают классику: Гоголь, Некрасов…
— И прочие, — перебил его Шевкет.
— Наконец я понял — почему. Потому что классику не жалко дать почитать соседу или даже оставить в клинике, а вот чтиво — жалко. Люди скупают и ставят на полки современную глупость, а мудрость классиков забывают в метро, клиниках, в парке на скамейках.
— Я не узнаю тебя…
— Разумеется. Когда мы познакомились, мне было двадцать с небольшим, а сейчас — тридцать с лишним.
— Ну да, ну да… Слушай, а та стопка книг — ты забрал ее с собой или оставил в палате?
— Я оставил ее на остановке. Подошел мой автобус. Сестра поторопила меня, а у меня с головой — ну, ты понимаешь, еще не все было в порядке: тут помню, там не помню. В общем, я оказался не на высоте, сравнялся с теми, кто оставляет классику в общественных местах.
— Из твоих слов я понял одно: чтобы поумнеть, нужно потерять разум и попасть в больницу.
— Точно, — улыбнулся Кравец.
— Одно «но», брат, одно «но». В голове тебе многое поменяли, но ты не соответствуешь современным требованиям. Тебя как будто вытащили из советской эпохи и забыли встряхнуть. Вместо того, чтобы пересесть на более дорогое место, ты выбираешь экономкласс. Странные у тебя вычислительные возможности.
— Ты женат? — Кравец перевел разговор в другое русло.
— Развелся.
— По какой причине? Жена начала тебе изменять, или ты ей?
— Ни то, ни другое. Она начала полнеть не по дням, а по часам — проблемы с генетикой. Распухла вдвое прежнего. А зачем мне две жены? Кстати, по чьей рекомендации ты пришел?
«Он что, решил отсрочить более важный вопрос: «Как ты меня нашел?» Или для него важнее чистота клуба?» — подумал Кравец и, пожав плечами, ответил:
— Чем круче крыша, тем шире двери. В соседнее казино без предварительного звонка от поручителя не сунешься. Двери в этот игровой дом мне открыло твое имя. Все же ты Шевкет Абдулов, а не Вася Пупкин.
— Ты что, обошел все столичные казино?
— Мне повезло — в дневнике Хэнка я нашел интересный лист бумаги. Он собрал материалы на нашу опергруппу, и начал он с тебя.
— В каком плане его могла заинтересовать моя личная жизнь? Кто предупрежден, тот вооружен? Или он надумал убрать меня? Это смешно.
— Двое оперов захотели его смерти, он-то чем хуже? Единственный шанс остаться в списках живых — сыграть на опережение.
— Да, да, — согласился Шевкет. — И что же интересного было в той бумаге?
