Андрей Воронин - Инкассатор: Страшный рассказ
Из кухни по-прежнему доносилось бормотание радиоточки. Передавали прогноз погоды на завтра. Прогноз был благоприятный — чистое, безоблачное небо и по-летнему высокая температура. Юрий опять подумал о том, где и в каком состоянии встретит завтрашний погожий денек Ника Воронихина. Жива ли она, свободна ли? Честно говоря, то, что он увидел в этой квартире, основательно сбило его с толку. Ведь он ехал сюда просто для очистки совести, и на дурацкий букет потратился потому, что почти не сомневался: Ника цела и невредима, сидит себе дома и уже думать забыла о том, что есть на свете такой человек — Юрий Алексеевич Филатов. А на поверку оказалось, что и Димочка Светлов, и сам Юрий глубоко ошибались, утверждая, что буйная и мрачная фантазия длинноволосого писаки иссякла, излившись на бумагу в виде рассказа, полученного Никой по почте, и что такие люди, как этот Саша, не способны на решительные действия.
«О! — подумал Юрий, с некоторым усилием преодолев желание звонко хлопнуть себя по лбу. — Ясно же, что он тут искал! Ясно, зачем перевернул вверх дном всю квартиру! Писанину свою решил вернуть, не иначе. Видно, просто напугать Нику ему показалось мало, и он отважился на что-то… Нет, не стоит сейчас гадать, на что именно он отважился, это отвлекает. Главное, что теперь, после исчезновения Ники, эта присланная по почте рукопись изобличает господина писателя, и на его месте любой постарался бы как можно скорее ее изъять. Да, парень, — мысленно обратился он к взломщику, — несчастливый у тебя выдался вечерок…»
Он представил себе господина литератора, стоящего, затаив дыхание, где-нибудь за пыльной шторой, а лучше и впрямь в сортире, между скользкой кафельной стенкой и унитазом, в котором журчит протекающая из неисправного смывного бачка вода, с вытаращенными от ужаса глазами, искаженным бледным лицом и ползающими по всему телу зябкими мурашками, с трудом преодолевающего желание панически завопить и броситься напролом к запертым дверям.
— Выходи, придурок, — поддавшись порыву, негромко, чтобы не услышали на лестничной площадке, сказал Юрий в темноту разоренной квартиры. Квартира не ответила, если не считать ответом доносившееся с кухни бормотание радио. — Не хочешь? Ладно, тебе виднее. Кто не спрятался, я не виноват.
Он двинулся в сторону кухни. Скрипучая половица снова взвизгнула под его ногой, но Юрий не обратил на нее внимания. Свернув за угол, он оказался в узком коридорчике, в торце которого виднелся ведущий на кухню дверной проем, а по левую руку располагались двери туалета и ванной. Все окна в этой квартире выходили на одну сторону, и горевший на улице ртутный фонарь прекрасно заменял луну — квартира была залита его мертвенно-бледным, неживым светом, позволявшим различать очертания предметов. Правда, в ванной и туалете окон не было, и Юрий, заранее щурясь, включил там свет.
Ярко освещенная, по старинке выложенная сверху донизу белоснежным кафелем ванная была пуста. Тот, кто буйствовал в квартире, по какой-то причине не добрался сюда — то ли не успел, то ли просто не счел это вспомогательное помещение достойным своего внимания, — и здесь царил полный порядок. Юрий уловил в зеркале над раковиной отражение своего бледного лица с прищуренными глазами, на всякий случай заглянул за пластиковую занавеску, убедился, что в ванне никто не плавает, и, попятившись в коридор, аккуратно закрыл за собой дверь.
В туалете тоже никого не было. Смывной бачок действительно подтекал, и у Юрия зачесались руки его подправить, тем более что дел тут всего на полторы минуты. Сдержав этот инстинктивный порыв, он покинул сортир и осмотрел кухню.
Кухня также избежала бессмысленных разрушений, которым подверглись спальня и прихожая. Здесь все стояло, лежало и висело строго на своих, раз и навсегда отведенных местах. Прилепленные к магнитной доске кухонные ножи выстроились по ранжиру, и, глядя на них, Юрий невольно вспомнил, что Ника — не просто медицинская сестра, а ассистент хирурга. Падавший из приоткрытого холодильника свет, как в зеркалах, отражался в отполированных лезвиях, все плоскости здесь так и сверкали чистотой, а кухонные табуреты были аккуратно задвинуты под стол и прикрыты свисающей скатертью в красно-белую клетку. Не удержавшись, Юрий приподнял скатерть и заглянул под стол, но там не обнаружилось никого и ничего, кроме уже упомянутых табуретов.
Отдернув занавеску на окне, Филатов обнаружил за ней дверь в лоджию. Дверь была закрыта и заперта; лоджия была до краев наполнена ночной темнотой и напоминала большую прямоугольную ванну с черной тушью. Осененный новой мыслью, Юрий осторожно повернул ручку, почти беззвучно открыл балконную дверь и переступил высокий порог.
Теперь, когда он был снаружи, заполнявшая лоджию темнота уже не выглядела такой густой. Юрий разглядел какой-то шкаф, прислоненный к стене слева, как раз под люком пожарной лестницы, и шеренгу пустых трехлитровых банок, выстроившихся на полу под окном. В противоположном углу стояли выглядевшие очень старыми лыжи без креплений и палок, в остальном же лоджия была пуста, если не считать пригоршни застрявших в водостоке прошлогодних листьев. Стоявший на крышке пожарного люка старый кухонный шкафчик не имел дверей и был вплотную прислонен к стене, так что ни в нем, ни за ним спрятаться было нельзя. Также нельзя было уйти по пожарной лестнице — мешал все тот же шкаф. И, уж конечно, злодей не мог схорониться за лыжами, как тот дистрофик из бородатого анекдота, который спрятался за шваброй.
Ступая стремительно и бесшумно, Юрий скользнул вдоль лоджии и остановился перед дверью, которая вела в гостиную. Она тоже оказалась запертой; запереть ее снаружи было невозможно, следовательно, взломщик действительно находился внутри квартиры. Несомненно, он притаился в гостиной — единственном помещении, которое Юрий еще не осмотрел. Сидел, наверное, забившись в угол, за каким-нибудь креслом и, дрожа, ждал неминуемой расплаты. Обязательно ждал, непременно, потому что уже понял, что Юрий не просто так слоняется по квартире, а ищет его.
Так же стремительно и бесшумно, как скользящая по земле тень облака, Юрий вернулся к двери, что вела на кухню, тихо распахнул ее настежь и шагнул через порог. В то же самое мгновение прямо в лицо ему с шипением ударила струя какой-то отвратительно воняющей дряни. Химический запах родной, знакомой до боли «черемухи» ударил в нос и, как ножом, резанул по глазам, заставив их заслезиться. Кашляя, ничего не видя сквозь мутную пелену слез, Юрий наугад что было сил ударил кулаком и едва не взвыл от дикой боли, угодив по чему-то твердому, угловатому — похоже, что по холодильнику.
Мотая головой и мыча от боли, как бык на бойне, Юрий взмахнул левой рукой, пытаясь защититься от того, что неизбежно должно было последовать дальше. Рука прошла сквозь пустоту, задев кончиками пальцев край подоконника, а в следующий миг что-то тяжелое с огромной силой обрушилось на его затылок. С треском разлетелось и шрапнелью шарахнуло по линолеуму что-то стеклянное — похоже, взломщик гвозданул Юрия по черепу бутылкой. Увесистой какой-то бутылкой — не иначе как из-под шампанского…
Филатов упал на одно колено, угодив им прямо на острый осколок бутылочного стекла, который немедленно, будто только того и ждал, впился в кожу, беспрепятственно пройдя сквозь плотную джинсовую ткань. В молодости Юрий неплохо боксировал, и ощущение, которое он испытывал сейчас, было ему хорошо знакомо — это был глубокий, добротный нокдаун, которому оставалось всего ничего до настоящего нокаута. Непрерывный кашель и ручьем хлеставшие из глаз слезы также не прибавляли боевого духа, и он чувствовал, что на этом его приключения могут закончиться. Вот пырнут его сейчас в глотку горлышком той самой бутылки, которую расколошматили об его же затылок, и весь сказ…
Однако пырять в глотку почему-то не стали. Вместо этого Юрий вдруг ощутил на лице прикосновение чего-то влажного, и в следующую секунду отвратительная химическая вонь забила ноздри, проникла в легкие и начала туманить остатки сознания. Он рванулся из последних сил, но пропитанная тошнотворной пакостью тряпка продолжала прижиматься к лицу, и Юрий выключился, как телевизор, испытав при этом чувство, подозрительно похожее на облегчение.
Глава 6
Закат окрасил мир в теплые медно-красные тона. Все вокруг было красным, рыжим или, на худой конец, коричневым. Сидя на покосившемся, давно нуждавшемся в основательном ремонте крылечке, Александр Дымов любовался закатом и думал о том, что, будь он художником, непременно попытался бы перенести эту красоту на холст. Впрочем, даже восхищение красотой заката не мешало ему осознавать, что и тогда непременно нашелся бы искусствовед, и не один, который во всеуслышание объявил бы, что на самом деле в природе ничего подобного не бывает и что написанная художником А. Дымовым картина — обыкновенная пошлятина, кич и потакание низменным вкусам потребителя. А дальше, как водится, пошли бы многословные, затертые от частого употребления разглагольствования о том, что пироги должен печь пирожник, сапоги тачать сапожник, а писать картины — или детективные рассказы, если угодно, — специально обученный и имеющий на то законное право профессионал. Александр Дымов к числу таких профессионалов, конечно же, не относился и оттого ненавидел редакторов и критиков лютой ненавистью, считая их просто паразитами, пьющими из настоящих творцов кровь и подлежащими поголовному истреблению в каких-нибудь усовершенствованных вошебойках. «Сволочи, — думал он, глядя воспаленными, слезящимися глазами на красный шар солнца, медленно проваливающийся в лес на горизонте, — дармоеды… И ведь они не только художникам портят жизнь! Они ведь еще и народ поучают, что хорошо, а что плохо, на что смотреть, что слушать и что читать. Сами-то шиш с маслом нарисовать не могут, матерный стишок сочинить не в состоянии, а туда же — решать, что такое хорошо, а что такое плохо…»
