Лев Дворецкий - Безоружна и очень опасна
Дамы обрадованно засмеялись, стали его тормошить, убеждать, что это судьба привела его в дом, двери которого с этой минуты для него всегда будут открыты.
Жухов поблагодарил за гостеприимство, за угощение, сказал, что ему тоже очень приятно познакомиться с такой замечательной семьей и он будет рад прийти сюда еще раз, чтобы снова окунуться в атмосферу уюта, теплоты и засвидетельствовать свое почтение. Тем более что живет он один и ни родных, ни друзей в этом большом городе у него нет.
Жухов понимал, что на первый раз важно не переиграть, нужно действовать небольшими порциями, чтобы было все наверняка. Поэтому он, побыв немногим более часа, поспешил раскланяться.
На другой день к вечеру он явился с букетом красных роз, восхитив женщин своим утонченным вкусом. Следующий его визит был с шампанским и огромным тортом. А через неделю, когда Жухов уже был с Татьяной на «ты», он принес три билета в театр. Мать ее идти с ними отказалась, сославшись на головную боль, и они пошли вдвоем. После спектакля допоздна гуляли по московским улицам. Потом был ужин с вином у Татьяны дома и разговоры до рассвета. Жухов, следует воздать должное его выдержке, не допускал никаких вольностей. Он терпеливо ждал своего часа. И дождался. В один прекрасный вечер, когда они завершали свое очередное турне по городу, возвращаясь с последнего сеанса в кино, Татьяна призналась, что любит только его, Георгия.
— А как же муж? — поинтересовался Жухов.
Татьяна ответила, что очень его уважает. Вначале, правда, увлеклась им, потом увлечение перешло в привычку. Так и живут в согласии. Для Жухова это было, как он выразился, точкой кипения. Теперь можно было снимать пенки. Он пригласил Татьяну к себе на ночь, то есть ко мне домой, чтобы потом уже управлять ею по своему усмотрению.
Я поздравил его с победой и спросил, как он думает действовать дальше. У Жухова уже был готов свой план. Лишь только вернется из командировки Татьянин муж, он через пару дней навещает их. Татьяна к этому времени готовит мужа к серьезному разговору. Он, Жухов, приходит, ведет с Филатовым конкретный разговор и вручает ему деньги.
— Сколько? — задал я единственный вопрос, ибо остальное для меня уже не представляло интереса — я не сомневался, что после такой артиллерийской подготовки Филатов будет мягким как воск.
— Для начала тысяч пятьдесят, — уверенно назвал сумму Жухов и подчеркнул еще раз — пятьдесят. Скупиться не следует, можем потерять в сотни раз больше.
Я не возражал, деньги у нас были, на эти цели наши зарубежные коллеги готовы были раскошелиться, лишь бы вышел толк.
Как и договаривались, на следующее утро я уже был готов смотаться на сутки, даже на пару дней. Знакомый фирмач давно приглашал меня приехать к нему за город — пожить на лоне природы и заодно обсудить возможность приобщения его фирмы к нашим делам. В свое время я получил от Пахана на это добро, но все было некогда. И вот теперь выдался удобный момент. Пришлось, правда, немного задержаться перед уходом, телефонные звонки, да еще кое-что по мелочи надо было подсчитать. Выглянул в окно, а они уже вылезают из такси. Не мог не задержать взгляд на женщине. Да, картинка. Везет сукину сыну. Я заторопился, выскочил в дверь и, чтобы ненароком с ними не столкнуться, минуя лифт, сбежал вниз по лестнице.
ИЯМне кажется, в Генрихе сидят два разных человека. Один — строгий, педантичный, к которому страшно подступиться, другой — простой, симпатичный, коммуникабельный. В зависимости от места и обстоятельств, каждый из двух становится сутью цельного характера и соответствующим образом проявляется в мыслях, эмоциях и поступках. В школе он всегда одинаково строг, требователен, непреклонен. Его слово — закон. Вместе с тем он всегда удивительно спокоен, уравновешен, невозмутим. Готов часами терпеливо объяснять и показывать все, что касается профессиональных вопросов. Иных тем здесь для него не существует. Вне школы — это на диво милый человек: мягкий, предупредительный, внимательный, склонный к юмору и шутке. Порой даже кажется, что он очень слабый и каждый может его обидеть.
Это, конечно, мой субъективный взгляд на Генриха. Другие, возможно, воспринимают его по-своему. Но самое удивительное, что «обоих Генрихов» я люблю. Уверена, что руководитель школы боевых искусств должен быть именно таким со своими питомцами, иначе толку не будет. Но мне он ужасно нравится и тогда, когда он сбрасывает мантию педагога и становится другим, неофициальным, что ли.
Вот почему помня о наличии „двух Генрихов», я прямо из аэропорта явилась на занятия и — с чемоданом американских впечатлений и переполненная важной информацией — затаилась в ожидании, когда он, наконец, освободится от груза ответственных школьных дел.
Довольно сухо поздоровавшись, Генрих отправил меня в раздевалку, предупредив, что через несколько дней у меня спарринг с известной голландской каратисткой, приехавшей в Россию показать свое искусство, и что оставшееся время до этой встречи я должна посвятить усиленным тренировкам.
Хотя я и изучила характер Генриха, но его официальный тон меня покоробил. Откровенно говоря, я не просто ожидала, что он обрадуется моему возвращению, но и надеялась увидеть его в аэропорту среди встречающих. Увы, дело для него превыше всего. Правда, я сделала поправку на то, что и наша встреча, и короткий разговор происходили у всех на виду, под внимательными взглядами сидящих вокруг него ребят.
В зале я работала от души. Соскучилась и теперь добросовестно разминала мышцы, с радостью отмечая, что форму не потеряла. Не заметила, как за окном опустились сумерки.
Все, на сегодня хватит, побежала в душ. Освежившись, быстро оделась — и на выход. Где же Генрих? Только успела подумать, как он появился. «Подожди на улице», — шепнул.
Он вышел почти сразу же за мной. Оглянулся — никого. Обнял, поцеловал в губы, даже голова закружилась.
— Пойдем к моим, они о тебе все знают, — сказал он так решительно, что не оставил мне никаких других вариантов, хотя мы были уже не в школе, и он мог бы дать мне возможность покапризничать. С ним случается, когда и в неофициальной обстановке он начинает давить своим авторитетом, зная, что характер у меня покладистый. Если признаться, в душе я давно ждала этого приглашения, но эмоции надо сдерживать.
— Конечно, дорогой, как ты хочешь, — скромно ответила я.
По дороге Генрих поинтересовался, как там, в Америке, и, услышав, что замечательно, был вполне удовлетворен моим ответом. Я чувствовала, что его занимают мысли о моем предстоящем знакомстве с его родителями, и не стала особенно распространяться, понимая, что сейчас не место и не время для дорожных воспоминаний.
Родители Генриха — прелесть. Они расцеловали меня и иначе как «доченька» весь вечер не называли. Они нас уже ждали, готовились. Мать Генриха, Евгения Васильевна, испекла великолепный торт, а отец, Николай Леонтьевич, подал к столу собственную наливку, изготовленную из различных ягод. Оказывается, они уже все решили за нас: будем жить у них в трехкомнатной квартире. Две комнаты нам, одну — им. Генрих улыбался, поддакивал, хитро посматривал на меня. Я тоже кивала на всякий случай, не зная, соглашаться или внести ясность в том смысле, что наши отношения не дошли до такого уровня, чтобы строить совместные планы. Генрих, видимо, не хотел за столом обсуждать эту проблему и потому не мешал старикам помечтать. Ну, а мне ничего не оставалось, как сидеть и помалкивать.
В общем, знакомство состоялось. Не скрою, оно было очень приятным. Теперь по логике я должна была представить Генриха отцу. Я понимала, что Генрих на это надеялся, но по своей деликатности инициативы не проявлял. Мне же не хотелось форсировать события. Нет-нет, к Генриху я по-прежнему относилась тепло, была к нему привязана и не мыслила своей жизни без него. Просто в последнее время отец очень изменился — в глазах тоска, печаль. Домой приходил редко и на мои попытки завязать разговор отмалчивался. Он жил у Татьяны. Я чувствовала, что между ними происходит что-то неладное, но расспрашивать ее или отца не решалась.
Так что именно сейчас возникать перед отцом со своими проблемами было очень некстати.
Я откровенно призналась Генриху, что для нашего визита к отцу сейчас не самое лучшее время, не сложившиеся отношения с молодой женой повергли его в настоящую депрессию. Генрих все понял и сказал, что не нужно подгонять лошадей, пусть все идет своим чередом.
Побывав в гостях у родителей Генриха, мы отправились ко мне домой. Развалившись на диване, я начала подробную исповедь о своем житье-бытье в Штатах, стараясь не упустить ни одной детали. Когда дошла очередь рассказать об Игоре, предупредила Генриха, чтоб крепче держался за стул, так как сейчас будет самое интересное. И, не дав ему как следует осмыслить сказанное, спросила:
