Настоящая фантастика – 2014 (сборник) - Гусаков Глеб Владимирович
Разница в образовании сгладилась и стала незаметной. Олесю часто казалось, что лигирянка в интеллектуальном плане больше не уступает ему. Иногда он отчетливо чувствовал, что Лайма в следующую секунду скажет или сделает, и неизменно угадывал. Сначала Олесь удивлялся неожиданно открывшимся способностям к ясновидению, потом перестал. В конце концов, он прожил с Лаймой бок о бок без малого два года и за это время достаточно хорошо ее изучил.
За месяц до расчетной даты прибытия Олесь обрезал палец, зацепившись за зазубренную скобу в трюме, когда проводил плановую инспекцию груза. Вернувшись в каюту, он обнаружил, что палец у Лаймы также залеплен пластырем. Тот же, что у него – указательный, на правой руке.
Вот оно что, понял Олесь. С ними стали происходить одни и те же вещи. Мало того что они зачастую хором произносили одинаковые фразы на одном языке. Иногда Олесь даже видел, о чем Лайма думает. Не глазами видел, а иным, внутренним зрением. У них образовалась синхронность в поступках, в событиях, в мыслях. Или, скорее, даже не синхронность, а близость. У них даже зубы ныли одновременно.
Еще через неделю Аолла слегла с головной болью. С ней это происходило не впервой, кибернетический доктор поставил привычный диагноз «мигрень» и прописал покой. Однако на этот раз вместе с Аоллой слег и Шандор, голова у которого в последний раз болела лет семь назад, когда на нее свалилась плохо закрепленная пудовая балка в трюме. Через пару дней, впрочем, мигрень у обоих бесследно прошла.
Олесю было не по себе. Он чувствовал, что начинает понимать, о чем говорила Лайма, когда речь заходила о вериле. Но только лишь начинает.
На Гимероте дальнобойщиков ждали и приняли со всем радушием. Поселение на экваторе планеты отчаянно нуждалось в технике. В людях, впрочем, оно нуждалось еще больше.
– Может, останетесь? – уговаривал мэр на следующий день после того, как «Одиссей» состыковался с орбитальной станцией и встал под разгрузку. – Здесь прекрасный климат, плодородная земля и богатые месторождения металлов. Каких-нибудь двадцать лет, и колония превратится в центр галактического масштаба. Мы все станем богачами, но сейчас каждая пара рук на счету. Вы, парни, ко всему с женами – подумайте, ваши дети…
– Не будем об этом, – прервал мэра Шандор. – Мы с напарником хотели бы спуститься в селение.
– Да-да, конечно, я распоряжусь.
Колонисты устроили прибывшим торжественный прием в недостроенном вертолетном ангаре: с праздничным столом на полтораста персон, взращенными в местных теплицах овощами и фруктами, ягодными наливками с настойками и танцами до утра. Аолла с Лаймой пользовались бешеным успехом, так что вскоре Олесь даже почувствовал нечто вроде ревности. Конкуренцию лигирянкам составляла разве что стройная жгучая брюнетка, из желающих потанцевать с которой выстроилась очередь.
– Это доктор Нильсен, – сообщил мэр. – Единственная незамужняя дама на всю колонию. И, между прочим, весьма строгих правил. Она у нас главный хирург в госпитале.
– Да? – заинтересовался Шандор. – В самом деле строгих?
Дождавшись перерыва между танцами, он растолкал толпящихся вокруг докторши колонистов и отвесил церемонный поклон.
Месяц дальнобойщики провели в безделье, наслаждаясь лучами местного светила, естественной силой тяжести и свежим, насыщенным кислородом воздухом. В поселении им отвели два сборных домика на окраине, колонисты обитали в таких же.
А может быть, и вправду остаться, думал Олесь, обнимая за плечи прильнувшую к нему Лайму и глядя на буйствующие краски заката. Уговорить Шандора и остаться. Мэр прав: пара десятков лет, и здесь будет райское местечко, а пока работа для них с Шандором найдется. Что, собственно, еще нужно. Любовь… любви, наверное, нет, страстей тоже никаких нет, впрочем, откуда им взяться, да и нужны ли страсти мужику, разменявшему уже четвертый десяток. Зато есть пресловутый вериль. Лайма настроена на него, как тень… Если в этом и состоит вериль – чем плохая штука?.. Они вполне могут прожить многие годы вместе, пускай и без детей.
Надо поговорить с Шандором, решил Олесь. Завтра же и поговорю.
На завтра откладывать не пришлось. Тем же вечером, едва зашло местное солнце, Шандор постучался в дверь сборного домика и поманил Олеся наружу.
– Я оставляю ее, – Шандор отвел взгляд.
– Что? – не понял Олесь. – Кого «ее»? Где оставляешь?
– Послезавтра мы улетаем. Аолла остается здесь.
– Как это здесь? – опешил Олесь. – С кем?
– Ни с кем, – Шандор невесело хмыкнул. – Или с кем хочет. Этот ее чертов вериль слишком далеко зашел. И потом…
– Что потом?
– Знаешь, я уже забыл, как это, когда спишь с настоящей женщиной. Не с суррогатом женщины, а с живой, жаркой, чувственной бабой.
– Понятно. Ты соблазнил докторшу.
Шандор фыркнул.
– Еще вопрос, кто кого соблазнил. Неважно. Если честно, мне скверно, Олесь. На душе погано. Никогда не думал, что расстаться с девчонкой может быть настолько тяжело. Словно кусок от себя отрываешь. С кровью.
С минуту оба молчали.
– Ты уже сказал ей? – прервал, наконец, паузу Олесь.
– Нет еще. Сегодня ночью скажу. Представляешь, боюсь говорить. Сам не знаю отчего.
Кроны высаженных в поселении земных деревьев плыли в темноте, как корабли с расхристанными парусами. Решетчатая конструкция перед вертолетным ангаром походила на разлапистый крест. Заплесневелой монетой на черном сукне застыла в чужом небе болотного цвета луна. Олесю стало зябко.
– Олесь! Вставай! Вставай немедленно!
Олесь разлепил глаза. Перепуганная Лайма трясла его за плечо, ее бледно-песочная кожа казалась сейчас землистой.
– Что стряслось?
– Аолла. И твой друг Шандор. Они…
Олесь кое-как оделся и выкинул себя из сборного домика наружу. Лигирянки ревнивы и мстительны, припомнилось вдруг ему.
Они лежали рядом. На полу, навзничь, касаясь друг друга локтями. Олесь метнулся, оттолкнул хлопочущую рядом с Шандором докторшу, пал перед ним на колени и схватил за запястье.
– Шандор, дружище, – бормотал он, безуспешно пытаясь нащупать пульс.
Докторша накрыла лицо Шандора простыней.
– Бросьте, – сказала она устало. – Они мертвы. Похоже на сердечно-сосудистую недостаточность. Наступила около четырех часов тому. По всей видимости, у обоих одновременно. Подробнее выяснится на вскрытии. Знаете, мы с вашим другом…
– Знаю, – прервал Олесь. – Не надо никакого вскрытия.
Лайма ждала, съежившись в кресле. Олесь двинулся к ней медленно, как сквозь воду. Пол при каждом шаге качался под ногами. В двух шагах Олесь остановился, смерил лигирянку недобрым взглядом.
– Вериль, – отозвалась на незаданный вопрос Лайма. – Это вериль.
Олесь подобрался.
– Рассказывай, – велел он. – Все, что знаешь. Итак: что такое этот чертов вериль?
– Не кощунствуй, прошу тебя, – кожа у Лаймы привычно зазолотилась. – Вериль это великое благо, высшая награда людям, которые… Которые любят друг друга, если говорить на твоем языке. Но вериль может стать великим несчастьем, если не уберечь любовь.
– Вот как… Значит, моего друга убил вериль. Шандор, получается, не сберег любовь, и вериль его покарал, так?
– Вериль всегда карает обоих.
Олесь стиснул челюсти.
– Каким образом вериль умудрился убить двух здоровых, полных сил и жизни людей? Говори, ну!
– Откуда мне знать, Олесь, – кожа Лаймы приняла обычный бледно-песочный оттенок. – Вериль у каждой пары свой. Но он никогда не терпит измены.
На похороны собралось почти все население городка. Олесь поймал себя на том, что с ненавистью глядит на докторшу. Это ведь она виновата, ожесточенно думал он. Похотливая, слабая на передок сука. Окажись на месте Шандора он… Олесь с ожесточением мотнул головой. Нет, докторша ни при чем. Вериль, видите ли, не терпит измены. О какой измене, черт побери, речь? И кому? Шандор никогда не относился всерьез к девице, которую даже походной женой не назовешь. Или все-таки относился?
