Георгий Овчинников - Изверги
Даже сейчас, понимая всю подлость с её стороны, она была дорога ему и, вспоминая её часто просящую наивно-невинную улыбку, его сжигала тоска даже сейчас, когда смерть за этими дубовыми воротами уже ждала его. Всё равно он желал бы сейчас хотя бы напоследок увидеть Наташеньку. Он посмотрел на стакан с водкой, который приготовил для себя давеча, потянулся за ним… но тут вдруг загремел замок… грохнул, упав засов… и в помещение вошёл здоровенный красивый (как ему тогда показалось) с атлетической фигурой молодой человек. Геннадий Николаевич всколыхнувшись, встал как бы в ожидании чего-то страшного и немного растерялся, спрятав по-детски почему-то руки за спину, смотрел теперь затаив дыхание на мужчину. У него в этот момент вообще как бы пропала любая способность: думать, анализировать или хотя бы более менее осмысленно рассуждать в собственных мозгах. Ноль — абсолютный ноль!
Даже двигаться телом, как бы шевельнуться и переместиться им, теперь почему-то не мог как парализованный. И только страх потихонечку вероломно подкрадывался, даже уже не подкрадывался, а мерзостно неприятно щекоча плоть сначала где-то в ступнях. Но затем, поднимаясь жгучими мурашками постепенно — пробежав холодком по коленям — всё выше и выше обретая уже леденящую остроту, наконец, пробрался через шею туда в мозг, где и начал свой титанический разрушающий труд.
Геннадий Николаевич вспотел, но внешне совершенно не выказал своего страха. Он почему-то теперь смотрел на мужчину во все глаза, пытаясь как бы понять к чему этот визит.
— Здравствуйте! Это, вы, тот дедуля, который хочет сразу много заработать денег? — вдруг спросил мужчина, нагло и открыто разглядывая его сквозь едкую улыбку как некую вещь, выставленную на продажу. Геннадий Николаевич упорно молчал. Не потому что боялся. Со страхом он наоборот постепенно как раз начинал справляться. А ему просто как нарочно, как бы даже назло не хотелось лишний раз говорить, ибо чувствовал, что слегка мелко дрожащая невольно челюсть, если он её откроет, однозначно не даст ему достойно вести беседу. Поэтому он молчал.
— Дедушка, а как вас хоть звать-величать-то? — вроде как, удовлетворившись предлагаемым товаром, снова пробасил пришелец.
— Геннадий Николаевич. (Сквозь зубы процедил он)
— Вот и замечательно… — пробурчал пришелец, горестно вздохнув и как бы тут же задумавшись о чём-то своём. Сначала как бы полностью погрузившись в какую-то глубокую целую ямищу тяжёлых раздумий и при этом отрешённо глядя куда-то в пустоту, как показалось Геннадию Николаевичу. А потом всё-таки тут же, как бы уже встрепенувшись и наконец, вроде как, вылезая даже от туда, а вылезши! — чего-то, наконец, решил для себя уже. Вроде как само собой, решившись на что-то совсем капитальное, что только что — как бы вообще тока только что вспомнил, что об этом оказывается давно уже собирался у кого-то спросить… тяжело переместив пустой и в то же время совсем не бессмысленный, но и никак всё-таки необъяснимый свой «свинцовый» взгляд ему прямо в глаза…
— Геннадий Николаевич, вы, мне вот что скажите… Вы, верите в Бога? — спросил мужчина совсем как-то — вдруг! — неуместно (такого вопроса Геннадий Николаевич совершенно даже предположить не мог!). Тот стоял перед ним, как бывало нередко стояли раньше перед ним студенты, не знающие чего отвечать по заданной теме. Профессор не видел, не чувствовал в нём почему-то врага или такого вообще в нём человека, от которого надо опасаться какой-нибудь неординарной и не здравомыслящей выходки. Но всё равно — он бы сам с удовольствием теперь задал бы свой — единственный вопрос. Тут его внимание привлёк перстень на руке этого человека. Великолепная золотая печатка с изображением, бросающимся прямо в глаза оскалившегося волка. Некоторое время было абсолютно тихо. Казалось, что сейчас должен быть слышен даже стук их сердец. Подавляющая или даже скорее всего разительно угнетающая теперь тишина резала слух Геннадия Николаевича. И совершенно вдруг ни с того ни с сего как будто вот только-только сейчас что-то похожее на то что как будто бы его укусило! — и укусив прямо в самое сердце совсем не причинило ему ни зла ни боли какой-то там, а скорее это было как бы вроде использования дефибратора при реанимации остановившегося сердца. Тут он даже сразу как-то встрепенулся. Его будто осенило! Ему как бы дан был толчок!
— Бог?! Вы, молодой человек, хотите узнать, Кто Такой — Бог… так слушайте!
Геннадий Николаевич медленно заговорил. Сначала ему совершенно как бы отстранённому от реальности показалось, что это кто-то другой — сидящий там где-то внутри его — заговорил самостоятельно вне зависимости от него. Но слова лились, и ему как бы некогда было теперь выяснять всех туманных тонкостей этой ситуации; некогда сейчас уже разбираться…
Двенадцатая глава: подонок
Она стояла в вестибюле и ждала его: о чём он её и попросил. Там в глубине помещения где-то за этими смешными побрякушечками и висюльками над входом в зал в мерцании разноцветных огней вовсю продолжал играть музыкальный ансамбль. Люди, в полумраке копошились и кривлялись как марионетки. Дивный вечер ещё был в самом разгаре. Да! весьма своеобразный человек — этот новый её знакомый. Такой солидный представительный и дружелюбный Кирилл Антонович (для неё как он сказал: можно просто Кирилл). С каким глубочайшим почтением многие к нему здесь обращаются. Некоторые прямо-таки даже лебезят перед ним. Угодливо заискивают, видимо уважают его сильно. Кто интересно он такой? Как приятно и своевременно было с ним познакомиться, а уж тем более подружиться. Если это правда что о нём говорила ей сегодня Генриетта то… она даже подумала: а может это судьба? Но тут её вдруг отвлёк от её мечтаний и грёз полупьяный немного резковатый разговор двух весьма респектабельных на вид молодых парней, которые видимо только что вышли из-за стола, чтобы здесь покурить, и случайно видимо вынесли сюда свой застольный диспут.
— Ты представляешь, Боря? Какую он сумму стервец запросил… — тут он как бы ни желая, чтобы кто-нибудь посторонний услышал их чаяния немного полуслепо пошарил слегка осоловелыми глазами по сторонам. Затем вполне удовлетворившись отсутствием около них кого бы то ни было могущего подслушать, а в вестибюле вообще было пусто и только лишь несколько поодаль, от них стояла сама Татьяна Ивановна, не представляющая из себя, как тому видно показалось ничего опасного. Тем не менее, он всё равно злобно шепнул своему товарищу действительно видимо уж совсем какую-то конфиденциальную цифру на ушко от чего тот в состоянии явного изумления (аж чуть-чуть присвистнув) покачал осуждающе головой. А этот с ожесточением в голосе продолжал уже вслух:
— Вот так вот, Боря, надо «бабки-то» делать! Я — за эту сумму год пахать должен, а он — сволочь — за одну свою резолюцию столько просит. Ведь знает скотина, что если мне нужна эта грёбанная аренда, я выложу ему эту сумму. А главное была бы она его — хотя бы личная — его площадь-то, а то ведь государственная площадь-то! Знает стервец, что всё равно она мне нужна, а значит дам я ему на лапу — всю сумму — до копеечки выложу. Даже ежели сам без штанов останусь, а всё равно выложу! А ведь там ещё и официальная ежегодная плата есть… Так и готовы мрази всё до последнего забрать… так вот и думай Боря!
— Да! Петя, так оно и будет… А что ты хотел? У нас всегда к власти одни подонки лезут! Зря всё-таки наши предки себе на свою шею варягов из-за моря посадили, чтобы они правили имя. Ведь жили же до этого безо всякого государственного устройства. Жили, не тужили и вопросы как-то свои решали. И не всегда же методом ограбления друг дружки… Нет! им надо было обязательно кого-то посадить себе на шею — на горб! А самое главное эту государственную систему, — и он раздражённо подкрепил свои слова шлепками раскрытой ладошкой по своей же шее состряпав при этом на лице недовольную гримасу, — нет, Петя, мы-то конечно вряд ли уже доживём, но вот — гадом буду! — лет этак через сто не будет никаких государств. А то — вообще-то может быть даже и совсем скоро. И будут тогда люди жить: спокойно и радостно… сами себя кормить будут… и обеспечивать во всём. Поверь мне!
Татьяна Ивановна дальше уже не могла подслушать беседы, так как появился Кирилл Антонович. Причём тот грациозно кружась и одиноко вальсируя, элегантно нёс в своей руке великолепную розу (где он её тут мог сейчас взять???). Подошёл или скорее всё-таки плавно подплыл, и разлюбезнейше поклонившись и даже исполнив всё так же с безупречной грацией реверанс, в том же поклоне покорно склонил пред ней свою с модной причёской голову брюнета. Он торжественно протянул ей цветок и поэтично проговорил:
— Мадам!.. Я весь у ваших ног… Хотите, я рассыплюсь в бисер?..
Она, слегка покраснев от удовольствия — польстившись его поступком и словами, приняла из его руки розу и с улыбкой смущения, но и не без апломба проворковала:
