Сергей Зверев - Спасти Париж и умереть
Он еще некоторое время рассказывал о задумках Менгеле, стараясь подобрать самые выгодные для доктора выражения.
Спустя четверть часа Менгеле и Курт вышли в коридор. Менгеле долго тряс руку Мейера.
– Нет слов, чтобы выразить мою благодарность… – сказал доктор. – Вы так много для меня сделали…
Курт молчал. Звонок принес неожиданные результаты. Но если немецкий штандартенфюрер Курт Мейер мог быть озадачен этим звонком, то советский разведчик Иван Денисов пребывал в полном отчаянии… Гиммлер приказал пустить «Циклон-Б» в парижские катакомбы – уничтожить партизан. Деятельность военного коменданта города фон Маннерштока по подготовке взрыва Парижа была признана образцовой.
В такой обстановке надо было думать, что делать дальше.
Отправив Менгеле, Курт вспомнил о Фредерике Лагранже. Ученого уже перевели в камеры на авеню Фош. Курт снял телефонную трубку.
– Будьте добры, ответьте, как там наш заключенный? – обратился он к дежурному.
– Переведен в двадцать седьмую камеру, господин штандартенфюрер, – ровным голосом доложил офицер.
Лагранжа сперва поместили в камеру, где сидел один из подпольщиков. Результат был неожиданный – Лагранж отказался от еды.
– Хорошо, – сказал Курт. – Приведите его ко мне для допроса.
Он сидел и думал, что скажет этому человеку. Сразу изложить суть дела, открыться? Вернее всего было ничего пока не говорить. Сперва надо было познакомиться.
Через некоторое время к нему ввели заключенного. Лагранж оказался седым старцем, сутулым, как бы согбенным под жизненными проблемами. Однако он вполне молодо смотрел из-под кустистых бровей.
– Садитесь, – сказал Курт. – Вас зовут Фредерик Лагранж, – добавил он после того, как старик расположился на стуле.
Человек поднял и опустил брови.
– Совершенно справедливое наблюдение.
– Вы родились… – Мейер назвал дату, вычитанную в досье. Продолжил читать: – Тема ваших исследований…
– Вот этого не надо! – сурово сдвинув брови, ответил старик. – Не утруждайте себя, господин штандартенфюрер, перечислением терминов, которые вам чужды! Математика – удел весьма узкого круга людей, разбросанных по земному шару… И если один из этого замкнутого множества людей делает что-либо такое, чего не сделали другие из этого же множества, вокруг начинается какая-то дикая малопонятная свистопляска…
– Вы странным образом словоохотливы! – вставил Курт. Его начал интересовать этот человек.
– Вы зажгли меня! – отрезал заключенный. И продолжил, словно давно ждал возможности выговориться: – Мне кажется, люди, поднимающие шум, сами не знают, чего они хотят… Они радуются, как радуется ребенок приходу отца с работы…
– Или обещанию купить новую игрушку, – добавил Курт. – Или моменту, когда отец целует его мать… Они сами не знают, что за этим последует, однако все ждут чуда…
Старик осекся. Он некоторое время молча разглядывал Мейера.
– Вы слишком проницательны для штандартенфюрера.
– Вы не только математик, Фредерик, – сказал Курт. – Вы талантливый инженер. Вы проводили исследования по устойчивости сооружений, когда под городом прокладывали коммуникации метрополитена, вы изучали катакомбы… – Говоря так, Мейер рассматривал лист бумаги, где у него были записаны основные научные заслуги Лагранжа. – Помогите мне…
– Если вам нужны советы, как уничтожить город… Это меня не касается! В Париже есть сотни людей, которые могут помочь вам. Обращайтесь к ним. Я стар и немощен.
– Хорошо, не будем говорить на научные темы, перейдем к более прозаическим, бытовым темам, – сказал Мейер. – Почему вы отказались от приема пищи?
Собеседник пожал плечами.
– Я не отказывался, – сказал ученый. – Я случайно обнаружил, что меня кормят не так, как остальных. Я изъял из своего рациона лишние продукты, только и всего. Хочу быть, как все.
– Послушайте… – Мейер вздохнул, откинулся на спинку стула.
Вообще-то можно было переходить к сути дела (Курт чувствовал себя подготовленным к этому), однако надо было добиться, чтобы инженер проявил хоть толику доверия.
– Собственно, чего вы добиваетесь таким своим поведением? – выжидая, спросил Мейер.
– Я? – удивился Лагранж. – Ничего! До войны я жил своей скромной жизнью, никого не трогал, и тут вы меня арестовали. Вы. Чего-то хотите – опять-таки вы…
– Кто – мы?
– Вы, немцы. А я даже не причисляю себя к этой нации.
Мейер вздохнул. Да, перед ним был трудный орешек. По сути, ученый поднялся в моральные выси и хотел, чтобы перед ним извинились.
– Если хотите, я сделаю это, – сказал он. – Я извинюсь перед вами – за весь немецкий народ, который не виноват, что к власти пришел Гитлер… Я не тот, за кого себя выдаю…
– Вы принадлежите к заговору Штауффенберга?
– Господи, нет…
– Вы говорите «господи»? Вы не немец! Гитлер отменил религию! Религии больше нет! Кто же вы на самом деле, загадочный штандартенфюрер?
На него смотрели задорные молодые глаза, и Курт Мейер подумал, что может не вести долгих разговоров с этим человеком. Он доверял Лагранжу и хотел открыться ему.
– Послушайте, Фредерик, – сказал Курт. – Прошу вас верить мне… – Он сделал паузу и словно бросился головой в омут: – Я не принадлежу к заговору полковника Штауффенберга, вы правы… Я… Я не вправе открываться перед вами, однако скажу, что у нас с вами есть общие друзья. Ваш друг, которого я прекрасно знаю, он жил в Париже до войны. Вы помните садовника Жюля Ришара, господин Лагранж? Его особняк стоял рядом с вашим.
– Жюль Ришар? – Математик прищурился. – Э-э-э… А, собственно…
– Он живет сейчас в Берлине под именем Вильгельма Краузе, – продолжил Курт, радуясь, что его собеседник проявил признаки заинтересованности. – Он писал вам… Он просил меня помочь вам…
– Очень интересно, – буркнул старик. – Все бросились мне помогать…
– Он просил передать вам, что ваша дочь Лаура вне опасности. Она сейчас в Соединенных Штатах Америки.
При этих словах лицо Лагранжа перекосилось.
– Кто вы такой, чтобы говорить мне об этом? – яростно воскликнул он. – Не смейте…
– Призываю вас не кричать, – сказал Курт. – Я повторяю – я не тот, за кого вы меня принимаете. Я также знаю, что вы не дали согласие на эвакуацию в Москву, которую предлагал Ришар, опасаясь репрессий Сталина…
Курт посмотрел на ученого и не поверил глазам. Фредерик втянул глову в плечи, как-то съежился на стуле… Казалось, перед Мейером сейчас вовсе не тот человек, кто сидел пару минут назад.
Пауза. Длинная пауза.
– Господин штандартенфюрер, – наконец заговорил, дрожа голосом, Лагранж. – Произошла какая-то чудовищная ошибка. Я ничего не знаю. Гестапо напрасно теряет время.
– Я не из гестапо! – повысил голос Курт, одновременно косясь на дверь.
Он осознавал, насколько смехотворна ситуация. На нем был мундир штандартенфюрера. Контакт с Лагранжем не получался. Француз не верил ему ни на йоту.
– Если хотите, я освобожу вас… – начал Курт.
– Как?
– Как? Устрою вам побег.
– Хотите, пойду на откровенность? – перебил Лагранж, и глаза его засветились. – У вас ничего не получится, – решительно заявил он. – Я знаю, что гестапо дорожит мной. Они держат меня, чтобы переправить в Берлин. То есть я представляю интерес. И тут появляетесь вы. – Лагранж откинулся на спинку стула, улыбнулся. – Не знаю, кого вы представляете… и зачем придумываете, будто у вас есть контакты с советскими представителями. Если вы задумаете куда-нибудь вывезти меня, я, честное слово, подниму крик, и часовой арестует вас!
– Вы не верите мне?
– Я не верю никому.
В конце концов Курт отдал команду увести Лагранжа. Для себя он твердо решил в следующий раз добиться правды.
Столик был расположен под большим полосатым зонтом на улице Шантэ. Стояла ветреная и теплая погода. Адель и Павел сидели за столиком, держа друг друга за руки.
– Ты все обдумал? – спросил Адель.
– Да, милая, я все обдумал, – тихо ответил Павел. – Если меня убьют, я, как ты говоришь, останусь во Франции навсегда.
Адель не успела выговорить ему за мрачный юмор. К столику подошел мальчик. Адель подняла голову. Она узнала мальчика-министранта – этот мальчик прислуживал священнику в соборе Парижской Богоматери. Мальчик наклонился и что-то прошептал девушке на ухо.
Та кивнула, и министрант ушел. Она собралась рассказать новость Павлу, но взгляд Адель вдруг окаменел. По узкой улочке, направляясь к кафе, шли три французских жандарма – из числа полицейских, сотрудничавших с прогитлеровским режимом Петена.
Полицейские остановились у крайнего столика. Там сидела компания молодых людей – двое юношей и девушка. Полицейские стали так, чтобы сидевшие за столом не могли убежать, третий строгим голосом попросил документы.
Адель беспомощно оглянулась. Она знала, что Павел имел французский паспорт, но акцент выдал бы его с головой. Что делать? Можно было выйти на авеню и затеряться в толпе, но узкая улица, на которой располагалось кафе, была пуста. Любое резкое движение вызвало бы подозрение; было бы подозрительно, даже если они сейчас встали бы и потребовали счет.
