Илья Рясной - Наше дело — табак
— У меня хватит ума распорядиться семейным имуществом, — тоже немного резче, чем надо, произнесла она, и Ушаков понял, что надавил на ее больное место. Да, дама получила то, о чем мечтала, — это видно невооруженным глазом и это не скроет маска скорби и траурное платье от Кардена. Чего она сейчас боится больше всего на свете? Потерять все это. И на эту болевую точку надо давить.
— Теперь слушай меня, Инесса, внимательно. — Ушаков вышел из за стола, присел на стуле напротив гостьи. Он перешел на отечески заботливый тон и на «ты». — То, что ты с нами не желаешь откровенничать, — я понимаю. Ты считаешь, что разберешься с делами «Востока» сама. Только ты еще не въезжаешь, в каком кипящем котле оказалась. И какие черти водятся в нашем табачном омуте. Те, кто убил твоего мужа, могут однажды прийти и к тебе.
Брови ее сдвинулись. Она немного растерянно протянула:
— Я же не знаю…
— Ты теперь наследница. И у тебя будут проблемы. Тебе нужна опора. Нужны люди, которые тебе помогут.
Она улыбнулась и едва заметно подалась к нему навстречу — не так чтобы нарочито, но читался в ее движениях намек на то, что затворницей после смерти мужа она быть не стремится.
— Я понимаю, — произнесла она, потупив глазки.
— Ничего ты не понимаешь, — резко бросил Ушаков. — Тебе нужно выложить все, что знаешь, и не пытаться вести свои игры, Инесса. Иначе кончишь, как муж. А ты за час беседы не сказала ничего… Думай, наследница состояния. Думай…
Она зло посмотрела на него, опять сжав сумку.
— Еще вопросы ко мне?
— Нет больше вопросов. И подумай о нашем разговоре. И вспоминай, вспоминай, Инесса. Чтобы потом не жалеть.
Она посмотрела на него с яростью…
Когда она ушла, начальник уголовного розыска несколько минут просидел неподвижно в кресле и задумчиво разглядывал обитую деревянными панелями стену напротив него. Интересные пироги получаются. Инесса ненавязчиво, но упорно мечтала его притянуть на свою сторону. А так как другими науками не владеет, то решить эту проблему собралась одним, так хорошо известным и безотказным способом. Отсюда вопрос — на черта он ей сдался? Уж не из-за его мужских достоинств — тут он лишними иллюзиями себя не тешил, зная, что таким женщинам нужны богатые, удачливые мужчины, а не тощие безденежные кобели, как он. Тогда что? Поддержка? Власть? Какая такая особенная власть у начальника розыска? Вывод напрашивался сам — ей нужно быть в курсе хода расследования. Зачем? Значит, ей есть что скрывать.
— Поговорили? — спросил Гринев, появляясь в кабинете.
— Она знает больше, чем говорит.
— Обычное дело. Все эти сволочи знают больше, чем говорят. И никогда не поделятся с нами, пока им пальцы в тиски не зажмешь.
— Пальцы в тиски, — усмехнулся Ушаков. — Неинтеллигентно.
— Зато эффективно, — сказал Гринев, шутки эти были в его репертуаре. — Знаешь, с кем она от нас уехала?
— С кем?
— Села в «триста восемнадцатый» «БМВ», а, за рулем — Дон Педро.
— Ха, недострелянный, — хлопнул в ладоши Ушаков.
— Он самый.
— Обхаживает, значит, вдову.
— Получается так.
— Интересно получается-то, Михалыч. Интересно…
Глава 5
КЛИНИКА ГУМБОЛЬДТА
Через несколько дней Арнольд начал более-менее ясно соображать, кто он такой и где находится. Он лежал весь в проводах в отдельной больничной палате, рядом пиликала, как в рубке межзвездного корабля, какая-то сложная аппаратура, раскладывая состояние пациента на кривые и графики. Медперсонал над ним толковал по-немецки.
Лена тоже была здесь. Она осунулась, под глазами залегли синие круги.
— Я жив, котенок… Жив, — прошептал он.
— А что с тобой случится? — через силу улыбнулась она и осторожно, едва касаясь, провела тонкими пальцами по его груди. — Ничего.
— Где мы?
— В Германии. В клинике имени Гумбольдта.
— Как я попал сюда?
— Казимир нанял самолет. На нем тебя доставили сюда.
— Доставили, — причмокнул Арнольд, будто пробуя слово на вкус. А оно означало, что из молодого, полного сил и энергии мужчины, ходящего, где захочет, и занимающегося тем, чем заблагорассудится, в миг он превратился в какую-то вещь, в безвольный предмет, как чемодан, — теперь не он идет, куда захочет, а его доставляют, везут, пакуют. — Мне больно… Я не хочу…
Он всхлипнул. Его затрясло.
Лена резко подалась к нему, затравленно заозиралась, глядя, как взвились линии на экранах, и слыша, как тревожно запиликала аппаратура. В палату вбежала медсестра…
Для Арнольда потекли монотонные больничные дни. Постепенно он приходил в себя. Рядом была Лена, он видел, что ей тяжело, она находится на грани нервного срыва, круги залегают под ее глазами все более глубокие, но его почему-то это совершенно не волновало. Были вещи похуже.
Физически ему становилось лучше. После ранения он потерял много крови, едва не расстался с жизнью, но в конечном счете отделался легко и потихоньку шел на поправку. Но этого не скажешь о его душе. Ее стервятниками терзали страхи. Он возвратился с того света, постоял на краю пропасти, и одно воспоминание об этом наполняло его холодным, стискивающим все внутри ужасом. При этом его терзало не столько само сознание того, что человек смертей, и не ощущение того, что он был уже практически за гранью смерти и чудом вернулся обратно. Его терзали острыми осколками от разбитого стекла засевшие в душе мельчайшие детали.
Детали, детали. Когда медсестра принесла ему на завтрак апельсиновый сок, он застонал и сбросил с подноса бокал.
— Нет!
Ему постоянно вспоминался вкус дрянного апельсинового сока на губах. Тогда будто наяву вновь бил по ушам грохот выстрелов, по телу проходила ледяная волна и все вокруг покрывалось налетом отвращения. Тисками сдавливала память о безболезненном ударе пули в грудь. И мысли устремлялись к тому Моменту. Он переживал его вновь. И во сне его тоже безболезненно, и от того еще страшнее, барабанили пули. Он кричал, просыпался, чтобы в очередной раз убедиться — ни пробуждение, ни сон не помогут. Во сне давят кошмары. В яви живут воспоминания и тот проклятый вкус апельсинового сока на губах. Когда его сознание прояснилось, он спросил:
— Лена, что дома? Что с Глушаком?
— Он…
— Говори.
— Он погиб. Умер прямо на месте.
— А герой-любовник?
— Дон Педро? Такие подонки коптят небо долго! — зло воскликнула она. — Я их ненавижу, Арнольд! Это не люди… Это… — Она замолчала, увидев, что муж прикрыл глаза.
Больше они о делах не говорили. Вопросы он не задавал. Ему не хотелось возвращаться в мир, ставший для него источником кошмара. Но он понимал, что рано или поздно возвращаться придется.
Он уже начал вставать и без посторонней помощи передвигаться по своей отдельной люксовой палате. И однажды он решился задать вопрос, который до этого при их разговорах был табу:
— Что сейчас в Полесске?
— Тихо пока, — отведя глаза, произнесла она.
— Что было после стрельбы?
— Что было? — Она закусила губу, чтобы не расплакаться. — Ты не представляешь, что было… Я-на таблетках. Не знаю, что делать. Казимир мечется, как потерявшаяся собака, талдычит про какие-то бумаги и банковские счета. А я вижу: лично ты его совершенно не интересуешь. Свинья! Ты лежишь одной ногой в могиле, а он бабки врачам отстегнул, в палату проник и у тебя номера счетов выспрашивает… Скотина, ненавижу!
— Тише, Ленок. Тише. Плут, он и есть Плут.
— Думаешь, он твою особу настолько обожает, что для тебя самолет нанял? Из-за того, что ты его друг? Да если бы ему было выгодно, он бы тебя своими руками дострелил бы… Ему номера счетов нужны были, чтобы ты их в могилу не унес…
— Счета всем нужны, — криво усмехнулся Арнольд, ощущая, как снова начинает бить дрожь и все теряет четкость, а в голове гудит электрически.
— Ты не представляешь, что это было. Дон Педро очухался, его врачи накололи успокоительными. Он мне звонит и советует из дома не выходить и никому не открывать… Представляешь… Себе охрану нанял — жлобов из охранного агентства, ночью семью вывез в неизвестном направлении, забаррикадировался в офисе — оборону держать. А мне хоть бы одного человека выделил. Я к Нонне дочку сама отвозила, тряслась, боялась, что остановят по дороге, затолкают в машину. — Ее передернуло. — И никому дела нет.
— Педро ничем не помог?
— Помощник. Я слышала, когда все утряслось, больше никого убивать не стали, он через неделю компашку в своем офисе собрал, пьянку закатили, и неделю не просыхал. А потом встретился с Плутом обсудить, как делить твое имущество, если ты умрешь… Представляешь?
— Рано, суки, обрадовались.
— Ничтожества! Я их ненавижу всех, — всхлипнула она. — Ненавижу все ваши дела… Я хочу жить спокойно…
— И сидеть на пятьсот рублей зарплаты в библиотеке! — крикнул он так, что внутри что-то чуть не оборвалось. Он закашлялся. — Хочешь, как людишки все быть? Деньги до зарплаты считать, да? Мечтаешь ездить в общем вагоне? И чтобы дети наши ездили в общих вагонах? Нужно в жизни все брать, пусть силой, потому что никто просто так ничего не дает.
