Джек Хиггинс - Игра для героев
Выбрав манеру поведения и следуя ей неукоснительно, Фитцджеральд день ото дня становился все более сдержанным и холодным со мной. Он расценивал это как неизбежную муку и расплату за доверчивость. В разговорах он всегда обращался ко мне на «вы», ни разу не забыв добавить «сэр», и всегда принимал в штыки любое мое суждение, даже если речь шла о мелочах. Сержант Хаген и ефрейтор Уоллас, не понимая, что происходит, подстраивались под него, что не улучшало дела.
С Грантом все обстояло значительно проще. Он ненавидел меня за испытанное унижение во время первой встречи, которую не мог забыть. Он испытывал неподдельное презрение к людям маленького роста, типичное для таких крепких верзил, как он сам.
Ничуть не легче было и от того, что несколько дней кряду мы работали со Штейнером и его бранденбуржцами. Штейнер говорил со мной наедине. Фитцджеральду это казалось подозрительным, вернее, он не одобрял наших бесед. Фитцджеральд, наверное, переживал ту историю на пристани, когда взялся помочь немцам обезвреживать мины, им самим установленные. Но то был толчок совести, вызванный холодным цинизмом Радля, – Фитц не мог стерпеть зрелища живых заложников на борту заминированных судов, это было противно его натуре и убеждениям.
Обращаясь со мной официально, он, я думаю, пытался уйти от нетерпимого и неестественного положения дел. Война тут была ни при чем. Увидев впереди мрак, он отшатнулся. Он просто не хотел ничего знать. Услыхав вызов, он дрогнул, но удержался на ногах; он принял вызов – и вернулся к жизни, с честью встретив все, что ждало впереди.
Одно становилось все более ясным – особое положение Штейнера в немецком гарнизоне как среди рядовых, так и среди офицеров. На некоторых – это больше относилось к офицерам – имя его отчима оказывало магическое действие. В меньшей степени это касалось других чинов. Для них он явно был выдающейся личностью, воплощал легендарную храбрость; немаловажную роль играл и его неповторимый внешний облик: например шелковый галстук, который он всегда завязывал узлом, чтобы скрыть свой Рыцарский крест.
Когда я разговаривал по-немецки с саперами Брауном и Шмидтом, которые приносили мне подарки от Эзры – ужасные французские сигареты, – то понимал, что у каждого на уме свое. Эти люди видели «Черномазого» в действии, видели Штейнера и его людей, отважно выходивших на задание на невообразимых «подводных колесницах». Видели, как группа таяла день ото дня. Мужество всегда в цене. Почтительное отношение людей к Штейнеру выводило Радля из себя, а может, он просто по-человечески не любил его. Штейнер был нарушением привычного Радлю порядка. Имея возможность стать офицером, он им не стал – не захотел. Будучи человеком высшего общества, предпочел служить в нижних чинах. Среди всех унтер-офицеров в мире Штейнер был единственным и неповторимым.
Когда мы работали со Штейнером и его людьми, Радль неоднократно появлялся на своей штабной машине, с телохранителями из числа вооруженных до зубов эсэсовцев. Он подзывал Штейнера и спрашивал, как идут дела, и в их разговоре под служебной сдержанностью чувствовалось напряжение.
Первого мая ход мировых событий достиг апогея. Никто из нас не знал тогда, как близок конец войны, хотя кое-что о делах в Европе знали почти все, и не только от Эзры, слушавшего свой припрятанный радиоприемник. Немецкие солдаты из узла связи рядом с плац-комендатурой в Шарлоттстауне тоже были в этом повинны, хотя и могли схлопотать пулю за болтовню о вражеских радиопередачах.
Но на острове Сен-Пьер все шло своим чередом: продолжали возводиться фортификационные сооружения, ставились мины, как и на других островах пролива Ла-Манш. Командующий был намерен продолжать борьбу и после того, как закончится война в Европе.
Как я уже сказал, в первый день мая (это был вторник) нас отвезли в Гранвиль и заставили работать на берегу, рядом со спасательной станцией. Когда мы прибыли, там уже находились около двадцати рабочих «Тодта», а Штейнер и бранденбуржцы появились вскоре после нас. Участок берега рядом со спусковым эллингом был разбомблен в ночь немецкого вторжения, и наша задача заключалась в том, чтобы разровнять площадку для постройки дополнительного блокгауза.
Бранденбуржцы работали по другую сторону колючей проволоки, устанавливая новые мины, хотя берег и так уже был смертельной ловушкой. Именно здесь было одно из немногих удобных мест для морского десанта, пригодных для выгрузки на берег бронетехники.
Неожиданно один из рабочих «Тодта» поднял тревогу: заметил что-то в море и заорал во всю глотку. Я взглянул в ту сторону и увидел в воде, футах в трехстах от берега, беспомощно барахтающегося человека в надувном спасательном жилете. Скорость отлива достигла уже четырех-пяти узлов; плывущего кружило и вертело в несущихся, как лавина, потоках. Беда была в том, что на противоположной стороне залива встречное течение подхватило бы его и унесло в открытое море. Нужно было что-то срочно предпринять, но не со стороны Гранвиля – к берегу нельзя было спуститься из-за минных полей и проволоки. Услышав шум, из своего дома вышел Эзра Скалли.
Он все понял с одного взгляда и сказал Штейнеру:
– Самое верное – выслать лоцманский бот из Шарлоттстауна, но мне понадобится помощь. Пусть ваши парни отвезут меня туда на машине и помогут на борту.
Штейнер вызвал Ланца и Шрейбера; не успел он дать указания, как на узкой улочке появился штабной «мерседес» и остановился у эллинга.
Вышедший Радль разглядел незадачливого беднягу в заливе.
– Кто это?
– Точно не знаю, – сказал ему Штейнер. – Вероятно, летчик. Похоже, на нем летная куртка. Я высылаю Ланца и Шрейбера вместе с мистером Скалли на лоцманском боте.
– Удивляюсь вам, Штейнер, – со вздохом сказал Радль. – Сколько раз вам говорить, что я распоряжаюсь в пределах бухты? Все, что происходит за волноломом, – дело моряков.
Он был прав и не прав, как всякий службист, упершийся лбом в устав и инструкцию. Вряд ли он жаждал спасти утопающего – ему хотелось подтолкнуть Штейнера, заставить его сделать ложный шаг, подставиться.
– Осмелюсь напомнить господину полковнику, – тихо сказал Штейнер, – что проект «Черномазый» подпадает под непосредственное управление военно-морской группы «Запад».
– Дорогой Штейнер! «Черномазый» больше не существует. Вы и ваши люди – снова солдаты. Доводы ваши неубедительны.
Наступило зловещее молчание, и я услышал, как Хаген шепнул Фитцджеральду:
– Бога ради, сэр, скажите, что происходит? Неужели никто не хочет ничего сделать для того несчастного?
Фитцджеральд пропустил вопрос мимо ушей и подошел ко мне. Он побледнел, смотрел напряженно и смятенно.
– Сделайте хоть что-нибудь! Кажется, вас здесь слушают.
Раньше он так не говорил.
– Что именно? – серьезно спросил я.
Думаю, он меня вмиг возненавидел и даже собрался ударить, но ему претило драться. Вместо этого он направился нетвердой походкой к Радлю, то и дело спотыкаясь, – никак не мог рассчитать длину шага при скованных ногах.
– Полковник Радль, – четко сказал он по-немецки, – должен предупредить вас, сэр, что я намерен доложить о вашем поведении соответствующим властям при первой же возможности.
Радль не обратил на него внимания, прошел мимо так, будто его и не было. Вынув портсигар, он аккуратно достал сигарету, зажал в зубах и взглянул на Штейнера. Штейнер вынул старую зажигалку, которой он обычно пользовался, ту, которая была сделана из винтовочного патрона, и поднес к сигарете огонь.
– Спасибо, Штейнер.
Наступило безмолвие, только ветер посвистывал в проволочных заграждениях. Небо быстро затягивали тучи, серые и набухшие от дождя. Человека в воде, подхваченного течением, быстро относило к дальней оконечности залива. И вдруг что-то произошло там, в таинственных глубинах вод, – фигура в спасательном жилете по большой дуге начала приближаться к берегу.
Кто-то пронзительно вскрикнул, по-моему, рабочий «Тодта», – и все затаили дыхание одновременно.
Прибоя не было; утопающего повлекло к берегу, а затем выбросило на сушу в полусотне ярдов под нами.
Это был летчик. Штейнер не ошибся. На нем были летные сапоги и кожаная куртка. Он упал лицом вниз на отмель, а потом перекатился на спину.
– С Божьей помощью, Штейнер. Теперь он наш, это наша проблема, – сказал Радль.
«Проблема» – точнее слова было не подобрать. Полоса белого песка по ту сторону колючей проволоки была нафарширована смертью. Мне вспомнился холодный рассвет на берегу залива Лошадиная Подкова.
– Какие будут приказания, господин полковник? – спросил Штейнер.
– Дорогой мой Штейнер, – удивленно поднял брови Радль, – подобные дела – ваша специальность. Не смею указывать. – Он пожал плечами. – Надеюсь, что вы не проделаете такую дыру в заграждениях, как там, в заливе. Ясно?
– Так точно, – щелкнув каблуками, ответил Штейнер. – Разрешите приступить?
