Андрей Дышев - Час волка
Ник что-то прокричал мне, наверное, он сильно расстроился из-за резинки, но я не принял его ругательство близко к сердцу, потому как был поглощен расчетом скорости падения и расстояния до верхушек деревьев.
– Держи шланг! – орал мне Ник. – Лезь сюда и зажми его, чтобы не подсасывал!..
Раньше я относился к летчикам с трепетом и благоговением, наивно полагая, что всякий пилот регулярно проходит медицинский контроль на предмет слабоумия, о котором упоминалось на рекламном плакате. Теперь у меня сложилось иное мнение.
– А ручку чем я буду держать?!…?! – проорал я, назвав часть своего тела, которая, займись я патрубком, оказалась бы к ручке управления ближе всего.
Ник снова выругался на малопонятном мне летном жаргоне, сполз на свое рабочее место, с трудом удерживая трепещущие как знамя трусы на уровне колен, выровнял аппарат, который уже чиркнул колесами по макушке бука, и, увеличив подачу топлива до форсажного режима, погнал нашу ласточку вверх.
Я сплюнул вниз, но попал себе на грудь. «Сколько не жалко!» – вспомнил я слова директора летного аттракциона и подумал о том, что за такое удовольствие и штуки баксов не жалко.
Мотор стал чихать. Ник повернул в мою сторону почерневшее лицо и, тщетно пытаясь натянуть трепещущее знамя на себя, хрипло заорал:
– Шланг на патрубке зажми, камикадзе!!
Пришлось мне лезть к мотору. Этот трюк здорово щекотал нервы и немного напоминал катание на цеповой карусели, когда тебя несет по крутой дуге, а ты еще вращаешься вокруг своей оси, и все смешивается в один коктейль: ветер, мелькающие верхушки веревьев, надрывно гудящий пропеллер, скалы, обрывы и изумрудно-синее небо.
Обхватив спинку сиденья руками, прижавшись к ней грудью, я свесился над мотором, дрожащим и орущим, словно он был в агонии, и попытался отыскать этот самый шланг. Чудовищный ветер, усиленный всасыванием пропеллера, делал бурю на моей голове и мешком надувал майку, и она все время норовила наползти мне на голову. Аппарат болтался, словно лодка на шаловливой волне, и я на всякий случай обхватил сиденье ногами, как бока коня.
– Этот? – крикнул я, ухватившись рукой за короткий шланг, едва сидящий на патрубке и не закрепленный хомутом.
– Что?! – не расслышал вопроса Ник.
– Где твой шланг, черт тебя подери?!
– Черненький такой!
Шланг, который я держал, был черненький, и я попытался поглубже насадить его на патрубок. Наверное, я плохо рассчитал силу, и шланг, полностью заглотив патрубок, соскочил с другого конца. Я увидел, как из медного наконечника брызнула маслянистая жидкость. И в этот самый момент через узкую щель между спинкой сиденья и кожухом двигателя, прямо под собой, я заметил витиеватую дорогу, разрывающую плотный ковер леса. По ней несся белый «Лексус».
– Эй! – заорал я, поворачиваясь к Нику. – Она под нами! Давай за ней!
– Кто? – не понял Ник.
– Машина!.. Вот она! Правее бери!
– Да пошел ты! – огрызнулся Ник и, увидев в моей руке черный шланг, быстро изменился в лице. – Ты что?! Взбесился?! Поставь его на место, покойник!
– Я поставлю! – орал я. – Ты за машиной следи!
– За какой еще машиной!? – в тон мотору выл Ник. – Место для могилы подыскивай!
Мотор гудел все слабее, лопасти вращались толчками, аппарат дергался, словно его тащили на буксирном тросе.
Я снова полез к мотору, от которого нестерпимо пахло жженым металлом и бензином, прицелился к патрубку, из которого, как из тюбика с зубной пастой, все еще вытекало густое масло, надел на него шланг и тут почувствовал, как Ник ударил меня кулаком по почкам.
– Прыгаем! – заорал он.
Я подумал, что это специальный летный термин, который означал, к примеру, какой-то особый, толчкообразный режим полета, и в ответ кивнул головой:
– Давай!
Заметно снижаясь, аппарат парил рядом со скальной стеной, обросшей карликовой сосной, и тень от него скользила по камням. Дорогу и «Лексус» я потерял из поля зрения и, ухватившись за растяжку, уже без надежды смотрел вниз. Ник вел себя странно, мне казалось, что он придает слишком большое значение сбоям в моторе. Он накренил аппарат, под нами проскочил скальный хребет, и я увидел, что лесной массив резко обрывается над морем.
– Пошли! – крикнул Ник, когда аппарат полетел параллельно песчаному склону, снижаясь уже настолько быстро, что я ощущал легкость в животе.
– Куда? – уточнил я, но Ник вместо того, чтобы ответить, вдруг вывалился из сиденья, теряя в полете свое пальмовое знамя, упал голой задницей на песчаный склон, тотчас вскочил на ноги и как бритая обезьяна большими прыжками побежал вниз.
Аппарат, освободившись от груза, завалился на правый бок, и я судорожно схватился за ручку, плавно сдвигая ее влево. Как раз в этот момент мотор издал какой-то неприятный металлический лязг и затих. Сбив колесами ветки деревьев, он бесшумно пролетел над обрывом, узкой полоской дикого пляжа и, завалившись набок, пропорол краем крыла большую покатую волну. От удара меня вышвырнуло из сиденья. Секунду я еще парил над водой в свободном полете, а затем с головой зарылся в волнах.
Глава 20
Сморкаясь и сплевывая воду, я выплыл на поверхность, посмотрел по сторонам, над собой, будто надеялся еще увидеть парящий в небе дельтаплан, и, ударив кулаком по воде, закричал:
– Вот это полетали! Мягкая посадочка!
Мне очень хотелось разделить свой восторг с кем-нибудь еще, но волны качали меня в ста метрах от берега, который выглядел пустынным и необитаемым, а рядом со мной медленно дрейфовало оранжевое крыло с торчащими вверх дюралевыми кронштейнами. Мотор, пропеллер и люльку с сиденьями оторвало при ударе о воду, и несчастный летательный аппарат, превратившись в доску для виндсерфинга, плыл за мной, как обласканная бродячая собака.
Я ухватился руками за каркасную трубку, подтянулся, выполз на поверхность крыла и, сидя на нем, как на спасательном плоту, осмотрел берег. Слева громоздилась серая туша горы Алчак, справа узкой ящерицей вонзался в море мыс Меганом. Берег представлял собой каменный завал с небольшими песчаными бухтами. Прямо напротив меня по обрыву проходила глубокая промоина с пологим спуском, и по ней, поднимая белую известковую пыль, медленно скатывался «Лексус».
Интересно, кто кого преследует, подумал я, сиганул с крыла вниз головой и, стараясь не мельтешить над водой руками, поплыл к берегу. В намокших кроссовках и джинсах это было не так легко, и я изрядно вымотался, пока подплыл к черным скользким камням, которые угрюмыми монументами нависали над водой.
Покачиваясь, ступая по «живым» донным булыжникам, обросшим зелеными водорослями, скользкими, как мыло, я выбрался на сухой камень, покатый, как панцирь черепахи. Вокруг меня высились обломки скал, раздробленные катаклизмами далекого прошлого, всевозможных форм, острогранные, с верхушками, как у египетских пирамид, разъеденные солью и ветрами, они были выкрашены сверху белым пометом чаек и смахивали на уменьшенные копии горных вершин с белоснежными шапками.
Я стащил с себя мокрую одежду, выжал ее и для того, чтобы она быстрее просохла, майку накинул на плечи, а джинсы повязал на манер набедренной повязки.
Начиналось самое интересное. «Лексус», спускаясь по промоине к морю, остановился где-то недалеко от меня, за полосой циклопического каменного мусора. Я был далек от мысли, что удачно выследил любовников, приехавших в этот безлюдный уголок. Во-первых, для этого не надо было ехать так далеко – вокруг Нового Света, в заповеднике, есть более живописные места, где можно почувствовать себя Адамом и Евой. Во-вторых, Инга и Черновский были слишком озабочены и скорее напоминали партнеров по бизнесу, чем любовников, предвкушающих романтический отдых. И, в-третьих, собираясь приятно провести время, Черновский наплевал бы на джип, севший ему на хвост.
Прыгая с камня на камень, не выпрямляясь во весь рост, я беззвучно пробирался по лабиринту в глубь суши. Время от времени я останавливался и прислушивался, но ничего, кроме плеска воды в темных, кишащих мокрицами и крабами гротах и крика встревоженных чаек, не слышал.
Я шел по каменному хаосу достаточно быстро до тех пор, пока путь мне не преградил белый истукан размером с пяти-этажный дом. Перепуганные чайки носились надо мной, как «мессершмитты» над Сталинградом, пикировали, сбрасывали помет, крутили белыми, гладкими, как яйца, головами и, раскрывая желтые тяжелые клювы, издавали звуки, напоминающие издевательский хохот. Некоторое время я стоял под истуканом, прикидывая, с какой стороны мне его удобнее обойти, как вдруг услышал голоса. Прижавшись к стене, я медленно пошел вдоль нее, сошел с камня в воду, протиснулся сквозь узкую щель в сумрачный грот и, распугивая полчища гадких насекомых, облепивших мокрые камни, на четвереньках полез под низким сводом.
По камням, как по ступеням, я поднялся вверх настолько, насколько это вообще было возможно, лег в каменной нише у небольшого отверстия и, осторожно приподняв голову, выглянул наружу.
