Михаил Серегин - К строевой - годен!
Леха почесал под левой подмышкой. Кителя на нем не было, стоял он в майке, и доктор видел, как здоровая лапа скребет под клоком черных волос.
– Чего это такое, ваше чувствие?
– Недоразвитие? – Капитан с неподдельным интересом впялился в черные глазищи.
– Обижаете, у меня член до колен.
– Шутишь, рядовой. А вот отрежу тебе половину.
Простаков искренне обиделся.
– Вас, военных, ничем не удивить. А пацаны еще в деревне бегали глядеть на меня, когда я в баню ходил. И не надо говорить, что я не развитый.
Резинкин зевал на солнце и любовался родными просторами.
– Самочувствие?
– Доктор, плохо мне.
– Да?... Что-то не вижу.
Резинкин схватился за голову.
– А так?
– Не катит. Плохо получается. Здоров ты, воин. Головка болит?
– Ага, постоянно хочется, особенно когда подышишь в палатке через противогаз.
– Понимаю. Могу посоветовать от болей в головке следующее: наденьте обтягивающее белье, попытайтесь сменить аромат духов, побрейтесь, сделайте пирсинг, слушая песни двух любящих друг друга девушек, внушите себе, что вы лесбиянка. И нужда в головке отпадет сама.
– Спасибо, доктор, вы так добры ко мне.
– Деточка, я добр ко всем.
– Я чувствую, что поменялся, может быть, мы, как две девушки, встретимся как-нибудь в кустиках?
– Пшел вон, смерд! Следующий!
* * *– На-а-ррряд! Смирррнооо! – последнее «о» вышло позорно-затяжное. Может, подполковник спишет на небольшой срок службы?
Лейтенант Мудрецкий вовремя не заметил, как за каким-то лешим подошел Стойлохряков – комбат и местный царь. Просто царь.
Нижняя тяжеленная челюсть за массивными свисающими щеками едва уловимо ходила вверх-вниз, раздался рык, и на молоденькие деревца, стоящие за спинами построенных в шеренгу бойцов, налетел майский ветерок. Рядовой Резинкин, торчащий в середине, позволил себе вернуть на место сдвинувшуюся набок кепку. Этот красномордый, огромнопузый, с выпученными глазами мужик обладал природным даром замечать недостатки и недостаточки. Обязательно что-нибудь, да найдет, до кого-нибудь, да докопается.
Услышав за спиной рык вожака стаи, молодой самец Мудрецкий принял принудительно-уставную стойку.
Неловко приложив к полевой кепке руку, Юра хотел что-то там доложить, но брошенное толстыми сухими губами «Вольно!» отодвинуло его на два метра назад. Пространства как раз хватило, для того чтобы власть смогла повернуться к бойцам лицом.
– Когда домой, Агапов? – Комбат уставился на известного в батальоне дембеля, проявлявшего чрезмерную любовь к одеколонам, душистым шампуням, увлажняющим кремам для кожи, фирменным бритвенным станкам и прочим гигиеническим средствам.
Сто восемьдесят два сантиметра армейской красоты зашевелили еще более толстыми, чем у комбата, губами:
– Варя!
Замыкающий строй Бабочкин Валера, попросту Баба Варя, сделал шаг вперед и доложил звонким голосом:
– Товарищ подполковник, его «высокоблагородию» старшему сержанту Агапову, чести и совести нашего взвода, осталось находиться в расположении всеми нами любимой воинской части, к его счастью и нашему сожалению, всего тридцать девять суток.
Баба Варя, шагнув назад, вернулся на прежнее место.
– Значит, тридцать девять, «ваше благородие». Пожалуй, округлим до сорока.
– Товарищ подполковник... – замычал толстогубый теленок.
– Молчи, а то округлю до пятидесяти, а там и до ста.
Старший сержант потух, словно хлипкая свечка в торте под дуновением взрослого дяди.
– Дисциплина! – хмыкнул Стойлохряков. Натренированное лопать жрачку пузо колыхнулось.
Мудрецкий густо покраснел. Ему показалось, что после этой фразы его вогнали в землю по колено.
– Спасибо, Агапов, просветил. И справочная хорошо работает. На сельской ферме не хочешь оставшиеся дни провести?
Агапов не хотел, он уже никуда не хотел, кроме как домой. Мудрая воинская наука научила его вперед не лезть, поэтому спрашивать «зачем?» он не стал.
Подполковник объяснил сам:
– Пошел бы коров доить, потренировался бы девкам сиськи мять. А то придешь из армии, а квалификации никакой.
Из всех присутствующих хмыкнуть решился лишь стоящий первым сержант Батраков, остальные позволили себе лишь улыбнуться, да и то про себя. Агап засечет, сутки покоя не даст.
– Разговор-ч-ч-чики! – прикрикнул Мудрецкий, переминаясь с ноги на ногу, чтобы удержать равновесие.
Это была его очередная попойка. Не минул и месяц службы, а он уже не помнил дня, когда бы не принимал внутрь. Так часто на гражданке он не хлыстал. Но сегодня давали зарплату, как раз в обед. Первую, настоящую. Подъемные не в счет. Потом в первой половине дня они были в поле и испытывали новые противогазы. Хоть Юра в палатке с дерьмом не сидел, но выгонять из организма вредные вещества все равно надо. Может, чего ветром надуло в их сторону. Никто ж не знает.
На данный момент начальник штаба батальона майор Холодец представлялся Юре Мудрецкому садистом. Во-первых, он заставил его выпить целую бутылку, а во-вторых, пока он пил, закусь сожрали остальные. Соорганизовались всего полтора часа назад. Все, что съел в обед, давно ушло. Пил, получается, на пустой желудок. Чего от него вообще хотят сейчас? Наряд? В парк? А он против, резко против. Догадывался ведь, что служба – это жопа, но чтобы такая!
– Командир у вас строгий, – подполковник посмотрел на качающегося при полном штиле Юру. Амплитуда колебаний тут же стала меньше.
Лейтенант знал, что и подполковник получил деньги, он и пил вместе с подчиненными. Более того, Стойлохряков, судя по всему, только встал из-за стола, но с окружающим миром он был в полной гармонии. Опыт – сын ошибок трудных.
– В первый раз в парк, да?
Лейтенант поспешил с ответом:
– Никак нет.
– Странно, а технику безопасности не соблюдаете. Застегните ширинку, товарищ лейтенант, а то вредные насекомые, проснувшиеся от зимней спячки, и находящиеся на них болезнетворящие бактерии попадут в половые органы, что вызовет выход вас из строя на неопределенно продолжительное будущее.
Мудрецкий наклонил голову вниз и ширкнул рукой под кителем. Амуниция была в порядке. Что касается бактерий, то в этом он разбирался куда лучше подполковника, успев проучиться почти год в аспирантуре биологического факультета. Только здесь это никого не колышет.
Лейтенант стиснул зубы, для того чтобы из него невзначай не выпрыгнул интеллигент.
– А вы, товарищи солдаты, по дороге в машинный парк подумайте, как я, старый воин, догадался, что ширинка у лейтенанта Мудрецкого расстегнута, хотя и не видел ее за полами «афганки».
Алексей Простаков – здоровый сибиряк, стоящий в строю сразу после сержанта Батракова, также украдкой поинтересовался, в порядке ли его обмундирование, что ниже пупка. Леша не дорос до подполковника всего несколько сантиметров. И хорошо, потому что всех, кто выше, император предпочитал отправлять из батальона в другие части.
– У тебя все нормально, – комбат не мог не заметить склоненной вниз самой здоровой головы. – Незастегнутые ширинки – это привилегия младшего офицерского состава.
Мудрецкому нестерпимо захотелось, чтобы комбат свалил куда-нибудь и моральная экзекуция закончилась.
– Как служба, Простаков? Под мамин подол не тянет?
– Тянет, товарищ подполковник, – забасила башня, – только не под мамин.
У Лехи было всего четыре класса образования, больше он не смог высидеть в местной школе. Остальное приписали перед призывом в военкомате. Из школы выдали справку о том, что прослушал, удостоверились в умении расписываться и отправили служить. За словом Леша в карман не лез и отвечал как есть, не желая признавать армейские порядки. Ему было наплевать, сколько звезд на погонах у того, кто перед ним стоит.
Комбат не скрывал улыбки.
– Ничего, Простаков, скоро желание пропадет.
Комбат находился в добродушном настроении. Вслед за Простаковым открыл рот и Батраков:
– Подсыпают, наверное, нам брома в столовой, чтоб не хотелось.
– Вот видите, товарищи солдаты, теперь вы точно знаете, кому у вас во взводе не хочется.
После этих слов деду Жене ничего не оставалось, как припухнуть и заткнуться. Вид у сержанта стал немного пришибленный.
– Но-но, не тушуйся, я надеюсь, что у тебя все наладится. После службы и ты будешь способен.
Игорь Агапов выдавил из себя насмешливое «А-а-а-а!».
– Не надо так, – царь покачал головой. – Вот сержант думает, что ему подсыпают антистояковое средство в столовой, а кто-то, для того чтобы отвлечься, натирает себя парфюмом. Тоже метод. Помните, товарищи солдаты, тяжело в терпении, азартно на гражданке. Не стихи, но обнадеживает.
Взвод стоял и спокойно выслушивал увещевания своего командира. Если кого-то немного подташнивало, то каждый думал, что только его, и терпел. Чуть ломило виски и становилось как-то уж очень весело.
