Алексей Баскаков - Золотая чума
— Где?
— Если бы я знал… Только вокруг этой россыпи, что ни свидетель — то мертвый.
Мельников молчал, задумавшись. Вроде бы ничего нового он не услышал. Но вдруг его осенила совершенно сумасшедшая мысль:
— Константин Георгиевич, а как вы думаете, сегодня есть троцкистское подполье?
Еляков задумался.
— Я думаю, есть. То есть они давно уже растеряли свои идеалы. Они просто думают — что бы сделать плохого нашей стране.
Тут резко зазвонил телефон. Звонок был междугородный.
— Ох, Серега, беспокойный ты человек. Вот чует мое сердце, это по твою душу.
Еляков отправился в прихожую и взял трубку.
— Еляков. Да. Здравия желаю. Да, Мельников у меня. Есть.
Хозяин появился в комнате.
— Я ж говорил, это тебя ищут. Иди, докладывайся своему начальству.
— Мельников.
— Это я. — Капитан услышал в трубке голос своего непосредственного начальника — полковника Григоряна. — Вот что. Заканчивай в темпе вальса свои дела и срочно возвращайся в Москву. Тут мы кое-что накопали, надо бы и тебе поглядеть.
8 мая 1966 года, Москва, Октябрьское РУВД
Известно, что милиционеры и работники КГБ не слишком-то любят друг друга. А если точнее, то совсем не любят. Комитетчики относятся к ментам несколько свысока. Мол, мы Родину защищаем, а вы кражи белья с чердака раскрываете. Работники милиции отвечают им взаимностью. Дескать, командой в двадцать человек, обладая такими возможностями, легко ловить одного несчастного шпиона. А вы попробуйте-ка побороться с ворами и бандитами… Говорят, такое противостояние подогревалось и подогревается специально нашими мудрыми вождями. В самом деле, если две силовые структуры придут к соглашению, то это будет сила, которая может делать все, что угодно. Потому пускай уж они лучше ссорятся.
Как бы то ни было, но работники конторы и менты общаются друг с другом без радости. И только по делу. А уж тем более редко люди из главной комитетской конторы спускаются до районных управлений. Но Мельникову пришлось. Он вышел из машины и прошел под обшарпанные своды местного опорного пункта порядка и социалистической законности. Дежурный, занятый чтением газеты «Советский спорт», не обратил на вошедшего никакого внимания.
— Простите, я к старшему лейтенанту Лавриновичу.
— Второй этаж, кабинет восемь, — буркнул тот, не отрываясь от спортивной прессы.
В кабинете находился лысоватый и потный старший лейтенант, чей вид говорил, что работа его замучила и в свободное время он любит побаловаться пивком.
— Здравствуйте, я капитан Мельников.
— Здравия желаю. Прошу, — Лавринович кивнул на видавший виды стул. Вид у старлея был кислый. Еще бы! Кому понравится, когда к тебе сваливаются, чтобы задавать вопросы с таких — притом еще и чужих — вершин? Да еще по поводу уже раскрытого дела, которое выеденного яйца не стоит.
— Я подготовил материалы, которые вас интересуют.
— Но, может, вы расскажете своими словами?
— Хорошо. Итак, 29 марта сего года было совершено ограбление квартиры № 21 но улице Пятницкая, дом 14. Преступник проник через дверь, применив технические средства, и похитил следующие вещи. Вот список, — старлей протянул Мельникову бумажку.
Капитан не слишком разбирался в тонкостях работы уголовки и специфике столичных краж. Но не надо было обладать особым опытом, чтобы увидеть: по крайней мере на первый взгляд, это была обычная уголовщина, какой полно в любом городе мира. В числе похищенного: приемник «спидола», золотые серьги, два десятка серебряных ложек, женская шуба из натуральной лисы, костюм мужской из бостона.
— Как видите, набор довольно обычный, — прочел его мысли Лавринович. — Разве что награды… Там, в списке, дальше: орден Красного Знамени и орден Красной Звезды, плюс медали. В квартире раньше жил ветеран, ваш, кстати, но он три года назад умер от сердечного приступа. Теперь живет его вдова. То, что награды украли, — это тоже дело обычное, к сожалению. Ничего для сволочей святого нет… Кстати, именно на этих наградах мы его и взяли. Неделю назад он попытался их продать одному барыге, скупщику краденого. А тот с нами сотрудничал… В общем, у вдовы остались удостоверения — по ним и вычислили. Теперь сидит у нас.
— Кто он?
— Игорь Рыжов, по кличке Рыжий. Тридцать второго года рождения, был судим за мелкую кражу. Газетный ларек с дружками ограбил.
— Значит, рецидивист?
— Баклан…
— Простите?
Лавринович постепенно оживлялся. То ли он по-настоящему любил свою работу, то ли ему приятно было чувствовать себя на своем поле, где он понимал все лучше, чем пижон из КГБ. Мельников старательно ему подыгрывал: изображал всяческую заинтересованность. Тем более что мужик-то перед ним сидел непростой…
— Баклан — это из уголовного жаргона. Мы, сыскари, грешным делом тоже его употребляем. Известно — с кем поведешься, от того и наберешься… Так вот, этот Рыжов — шпана, хулиган. Из тех, кто четко встал на преступный путь. И попался, как они все, на глупости. Но в тюрьме к ворам то ли не прислонился, то ли они его не взяли. В общем, вернувшись, выпендривался перед малолетками. Я, мол, такой крутой, из тюрьмы. Болтался по пивным, хулиганил. Два раза был на пятнадцати сутках. А теперь всерьез попался. Но вот что странно…
Лавринович помолчал, выдерживая эффектную паузу, а потом достал из сейфа небольшую железку.
— Вот чем он дверь открыл.
При виде ее Мельников чуть не присвистнул. Это была профессиональная отмычка. Не та, которой пользуются опытные домушники, — а по-настоящему профессиональная. Такие применяют сотрудники спецслужб. Опять запахло родимой конторой. А Лавринович, судя по всему, сказал еще не все.
И Мельников решил играть в «откровенность».
— Слушайте, старший лейтенант. Я понимаю, что вы нашу контору недолюбливаете. Но это очень серьезное дело. Очень. Скажу вам по секрету — вот об этой штуке. Я такие видел — их изымали в сорок первом у фашистских агентов, которых тогда много забрасывали. Мы не всех отловили. До сих пор ловим.
Это Лавриновича проняло. Война — она для всех была одна. Тем более, что Москва в то время полнилась слухами об этих агентах. О них не рассказывали разве что вороны.
— А, так я же сам был постовым, в сорок первом их ловил. Тогда мы их к стенке ставили, без разговоров. Не всех, значит…
— Выходит, не всех.
— Тогда конечно. Я ведь почему вам говорить не хотел? Потому что не уверен был. Всякая там дедукция — это ведь только у Шерлока Холмса. Квартиру этой штукой вскрывали два раза. Я по царапинам возле замка сообразил.
— А что вор говорит об этой штуке?
— Говорит, купил в пивной за кружку пива у алкаша. И все. Никаких мол подельников у него не было. Он баклан, но не дурак. Зачем ему себе срок накручивать?
— Так… Мне с этим Рыжовым надо бы побеседовать.
— О чем разговор? Он в КПЗ вас дожидается.
Теперь Лавринович был преданным союзником. Он рванулся к двери и заорал:
— А ну-ка Рыжова ко мне! Быстро!
— Товарищ старший лейтенант, не возражаете, если я с ним всерьез поговорю?
— Какие вопросы! Мы на фронте с пленными тоже разговаривали по-всякому.
Минут через десять арестованного доставили. Он вошел развинченной походочкой и нагло уставился на старлея.
— Гражданин начальник, ну что вы меня все таскаете на допросы? Я все вам сказал.
Лавринович был прав в своей оценке этого типа. Эдакий блатарь по жизни, который, отсидев три года, понял, что дом его — тюрьма, и старательно усвоил все блатные понятия. Кумир сопливых мальчишек, балдеющих от воровской романтики.
— Вот, Рыжов, допрыгался ты. Тобой уже КГБ заинтересовалось.
— А че… — в глазах арестованного загорелось беспокойство.
С такими лучше всего действуют быстрота и натиск. Прыжком Мельников сорвался со стула и ударил ногой в грудину Рыжову. Тот грохнулся, впилившись спиной в загрохотавший несгораемый шкаф.
— Ты, падла, слушай! Я капитан КГБ, ты понял? Нет, ты ничего не понял. А не понял ты того, что у нас разговор пойдет другой. Потому что старший лейтенант работает пусть с дерьмовыми, но гражданами СССР. А мы ловим врагов народа! У меня, знаешь, кто был начальником? Лаврентий Павлович Берия! Тебе в лагере ничего об этом душевном человеке не рассказывали? А сейчас я приехал с Магадана! О таком милом месте ты слыхал?
Искоса Мельников заметил, что Лавринович смотрит на него во все глаза. Что же говорить о Рыжове — тот уставился на капитана, как на демона из преисподней. Капитан старательно играл бериевского сокола — такого, который прочно вошел в набор русских народных ужастиков.
— Так я слушаю.
Рыжов теперь представлял из себя сплошной Котуль. Он часто всхлипывал, видимо, уже представляя себя в подвалах Лубянки, где у него будут долго и со вкусом вытягивать все жилы.
