Гэвин Лайл - Успеть к полуночи
— Что вы будете?
— Шерри, пожалуйста.
— Извините, но французы не пьют шерри.
— Тогда слабое виски с содовой.
Я вытащил бутылку шотландского и смешал ему коктейль, себе же налил чистого на три пальца.
— Какие у вас теперь планы, мистер Кейн? — отхлебнув, спросил Маганхард.
— Завтра рано утром, перед самым рассветом, я хочу перейти границу близ Женевы.
— На рассвете? А почему не раньше?
Я выудил из кармана мятую пачку «Житана» и закурил.
— Нам придется переходить границу скрытно — ведь теперь мы не посмеем предъявлять паспорта. Значит, придется дожидаться ночи. Если мы перейдем границу сразу как стемнеет, то застрянем в Женеве на всю ночь; в такое время машину напрокат взять невозможно, а я очень не люблю ночные поезда. Ночью швейцарцы ездят редко, и мы будем выглядеть подозрительно. Но если мы перейдем границу на рассвете, то не будем болтаться без дела у всех на виду. На улицах появятся люди, и мы сможем передвигаться быстро и без помех.
Маганхард нахмурился, глядя в стакан.
— Насколько я понимаю, месье Мерлен сказал, что приедет в Женеву. Если сейчас ему туда позвонить, он может устроить так, что нас уже будет ждать машина. Так что можно переходить границу сразу как стемнеет.
Я устало покачал головой и подумал, что ему не понравится то, что я собирался сказать. А может быть, черт возьми, он просто мне не поверит.
— Многое изменилось с тех пор, как я вчера разговаривал с Мерленом. Кто-то нас выследил, и это можно было сделать, прослушивая его телефон. А раз так, то почему бы не сделать то же самое и в Женеве?
— Но вы же сказали, что полиция не решится шпионить за известным адвокатом!
— Это не относится к вашим конкурентам, а выследили нас именно они.
— Неужели так просто прослушать телефон? — удивился он.
— Нет, в городе это довольно сложно, потому-то я вчера и не волновался. Но после того, что произошло сегодня утром, мы знаем об этих людях гораздо больше: если им оказалось по силам нанять такого человека, как Бернар, то от них можно ожидать все что угодно.
— Мистер Ловелл считает, что нас предали люди из Динадана.
— Он просто не подумал как следует. Мелье некому было бы нас предавать, кроме полиции. А заранее с ними нельзя было договориться, поскольку никто не знал, что мы туда поедем.
Он отпил виски, обдумывая услышанное. Потом сказал:
— Месье Мерлен должен быть со мной в Лихтенштейне.
— Да ради Бога, только мы не будем ему звонить, пока не перейдем границу. Отсюда никто никому не звонит. Я полностью запрещаю телефонные звонки из этого дома. — Я залпом допил виски и осторожно добавил: — Впрочем, вчера вечером был один звонок из Динадана…
Маганхард впился в меня взглядом.
— Моя секретарша звонила моему партнеру в Лихтенштейн, — твердо заявил он.
— Это она так говорит.
— Вы хотите сказать, что она могла позвонить кому-то еще? — после паузы сказал он. — Это невозможно.
— Я не слышал, так что откуда мне знать? Но если бы я хотел вас найти, то больше всего мне бы пригодилась помощь одного человека — вашего личного секретаря. — На этот раз я спокойно выдержал его взгляд.
В этот момент открылась дверь и Морис с каменным выражением лица объявил:
— Messieurs sont servi.[54]
За столом нас было только трое: Жинетт, Маганхард и я. Судя по всему у Харви не было аппетита, а мисс Джармен уже спала.
— Луи, что ты сделал с этой девочкой? — нахмурившись, спросила Жинетт.
— Может быть, убивал людей в ее присутствии, — пожал я плечами.
— Сегодня утром?
Я кивнул.
— На нас напали, едва мы выехали из Динадана. — Я глубоко вздохнул. — Одним из них был Бернар. — Она знала его по Сопротивлению.
Но она как ни в чем не бывало продолжала есть свой суп.
— Я слышала, что он и Ален занимаются подобными вещами. Полагаю, после этого не имеет значения, кто убивает их.
Я хотел было сказать, что это дело рук Харви, а не моих, но решил, что она и сама догадалась. В свое время она была высокого мнения обо мне, но вряд ли думала, что я смогу побить Бернара.
Честно говоря, наш разговор не имел ничего общего с веселой непринужденной беседой, во время которой можно было затронуть такие темы, как весенние моды, последние разводы в среде мексиканских аристократов или очередная предвыборная кампания. Покончив с супом, мы принялись за omelete aux fines herbes.[55] За столом царила атмосфера, скорее подходящая для поминок в Приюте Для Неизлечимо Больных.
К тому времени, когда Морис внес жаренную на гриле форель, мне оставалось либо сказать что-нибудь смешное, чтобы разрядить обстановку, либо выйти и посидеть полчаса у печки.
— Слава Богу, что на свете есть рыба. Теперь мне не придется пить этот ваш «Пинель».
Жинетт укоризненно посмотрела на меня, откинувшись на спинку стула.
— Помнится, ты говорил, что форель — это единственная рыба, которую непростительно готовить со сложными приправами и соусами. Потому-то я ее и заказала.
— О, я и сейчас так скажу. Любой, кто готовит форель со всяческими изысками, ничем не лучше осквернителя могил, растлителя детей или карточного шулера. Но здесь они были бы желанными гостями, поскольку это означает, что я не обязан пить твое ужасное вино.
Закатив глаза в шутливом отчаянии, она с улыбкой взглянула на Маганхарда. Тот предусмотрительно не вступал в разговор, разделывая свою рыбу не хуже заправского хирурга, а возможно, и вспомнив, что не далее как вчера вечером назвал «Пинель» «перехваленным вином».
— Какая прелесть! Слушать, как эти англичане высказывают свое мнение о вещах, в которых ничего не смыслят. Да еще с такой твердокаменной убежденностью!
Маганхард быстро сунул в рот кусок форели.
— В сущности, англичане — скромнейшие люди, — парировал я. — Они давно поняли, что было бы верхом высокомерия стараться быть во всем правыми. Поэтому они сосредоточили все усилия на том, чтобы в правдивости их слов никто не сомневался. На том и стоит английская аристократия, общеобразовательная система, да и вообще вся бывшая Империя.
Склонившись над столом, Морис с легкой улыбкой налил мне в бокал белого вина. Похоже, английский он знал куда лучше, чем старался показать.
— А что думают англичане о репутации французов в области логики и дипломатии? — спросила Жинетт.
Я взмахнул вилкой.
— Невыносимое чванство! Как бы то ни было, а британцы в это никогда не верили.
— Я знаю, — вздохнула она. — Они все еще считают, что мы эмоционально неуравновешенные люди, которые только и умеют, что разбивать машины да давить виноград босыми ногами. Но, mon Louis,[56] — она ткнула в мою сторону ножом, что выглядело совсем неподобающим для графини, — теперь у вас появились конкуренты в лице американцев. Они тоже мастера по части безапелляционных высказывании.
— Что верно, то верно. — Я попробовал новое вино — холодное кисловатое белое бургундское. — Но они делают это только на основании исследовательских программ стоимостью в миллионы долларов. Наш способ обходится куда дешевле. Тем более что мы не лезем в вопросы ядерной физики — но зато мы вдвойне правы насчет вина. Миллионы долларов никогда не докажут, что мы здесь ошибаемся. Тебе, Жинетт, стоит съездить в Лондон: ты даже не представляешь, как быстро сама в этом убедишься.
Я взглянул на Маганхарда, но тот с легкой улыбкой уткнулся в тарелку.
Жинетт со стуком положила нож.
— Ах, мы уже это проходили: типично английские интрижки. Когда дела идут плохо, вы все сваливаете на Францию. Старая история. Стало быть, теперь англичане будут нас учить, как делать вино. Очень интересно. Ну-ну, Луи, продолжай, расскажи…
— Моя дорогая Жинетт, положа руку на сердце я бы посоветовал тебе прекратить делать вино и засадить весь этот холм капустой. — Я кивнул на видневшиеся в окне виноградники позади дома. — Однако сотни лет назад де Мари поняли, что им никогда не удастся улучшить свой «Пинель», и тогда они бросили все силы на то, чтобы его прославить. Так что теперь ты могла бы продавать самую дорогую во Франции капусту, а следовательно, позволить гораздо лучшие сорта вин для своих гостей.
Она невозмутимо улыбнулась и позвонила в колокольчик, стоявший у ее тарелки. Появился Морис и, собрав посуду, поставил на стол блюдо с сырами и бутылку «Пинеля». Я скорчил гримасу.
Жинетт повернула бутылку, чтобы показать мне этикетку.
— Луи, что скажешь о новом оформлении?
Изображение замка исчезло теперь это была простая наклейка с золотым тисненым шрифтом на белом фоне, причем уже, но длиннее обычной. Бумага была толстой, но почти просвечивающей, как хорошая бумага с водяными знаками.
— Не узнаешь? — вкрадчиво спросила она.
Я с сомнением покачал головой. Что-то знакомое, но…
— Старые английские пятифунтовые банкноты, — усмехнулась она. — Размер и количество надписей те же самые. Никогда не могла понять, почему вы перестали выпускать такие прекрасные деньги.
