Марина Воронина - Катюша
Она бесшумно проскользнула обратно в прихожую и затаилась за дверью, заранее занося над головой свое смехотворное оружие и изо всех сил стараясь унять противную дрожь в коленях. Надежда на то, что ей удастся как следует воспользоваться тем единственным шансом, который будет у нее, когда взломщик войдет в квартиру, была ничтожно мала — она почти не ощущала своего вдруг ставшего каким-то чужим тела, — но это, поняла она вдруг, была ее единственная надежда. От этого понимания легче ей почему-то не стало, хотя, если верить все тем же голливудским сценаристам, должно было стать. Руки по-прежнему оставались не своими, и она начала бояться, что, пока взломщик будет возиться с замком, онемевшие пальцы разожмутся, и топор упадет ей прямо на голову.
Замок, наконец, уступил с будничным, тысячи раз слышанным Катей щелчком, и дверь сразу открылась. Катя почти задохнулась от адреналинового взрыва, сотрясшего каждую клеточку ее тела. Она стояла за открывшейся дверью, и когда в поле ее зрения появились широкая, округлая спина с жирными плечами и показавшийся ей ненормально плоским, заросший спутанными рыжеватыми волосами затылок, она шагнула вперед и изо всех сил обрушила свое оружие на этот затылок.
Она тут же убедилась в том, что недооценила противника. Эта огромная гиппопотамья туша, как выяснилось, обладала весьма тонким слухом и по-звериному быстрой реакцией. В последний момент вошедший успел развернуться и своей окорокоподобной лапищей смахнуть Катину руку вместе с топориком в сторону. Проделано это было так, словно он от мухи отмахнулся, но Катю развернуло вокруг своей оси и впечатало лицом в стену, а вырвавшийся из ее руки топорик, ударившись о дверь, безобидно отскочил на середину прихожей.
Взломщик пинком закрыл дверь и, схватив оглушенную ударом Катю сзади за волосы, швырнул ее в комнату. Она с грохотом ударилась плечом о запертую створку двустворчатой двери и, потеряв равновесие, боком влетела в комнату и упала на спину. Что-то затрещало — не то дверь, не то ключица, — и ее звоном посыпалось разбитое стекло. Катя с трудом приподняла голову. Лицо онемело и казалось плоским и опухшим, как оладья, плече невыносимо ломило. Катя почти ничего не видела из-за застилавших глаза слез, а шум в голове мешал соображать. Откуда-то из дальнего утла комнаты стал наплывать милосердный чернильной густоты мрак, и перепуганное сознание приготовилось ускользнуть в этот мрак но тело, все еще хотевшее жить, возмутилось таким предательством, и в голове у Кати немного прояснилось — во всяком случае, настолько, чтобы во всех подробностях разглядеть подходившего к ней мордоворота.
Это был крупный, уже основательно разжиревший, но явно очень сильный и слыхом не слыхавший о каких бы то ни было болезнях самец породы гомо сапиенс в голубом джинсовом костюме. Лет ему было где-то от сорока до пятидесяти, рыжеватые волосы в беспорядке спадали на широкий и низкий лоб. Лицо у него было из тех неприятных лиц, которые, при полном отсутствии каких-либо уродств и отклонений, вызывают, тем не менее, труднопреодолимое желание немедленно отвернуться и никогда больше не смотреть на него. В огромном волосатом кулаке поблескивало длинное и тонкое, любовно отполированное и явно очень острое лезвие ножа.
Подойдя к Кате, он остановился над ней широко расставив толстые ноги в стоптанные и замызганных белых кроссовках.
— Пикнешь — зарежу, как свинью, — пообещал он.
Предупреждение было излишним — Катя с каким-то отстраненным удивлением поняла, что не может вымолвить ни звука.
— Значит, план работы у нас будет такой, — спокойно и деловито заговорил незваный гость, обводя комнату рассеянным взглядом заплывших серых глаз с покрасневшими белками. — Сейчас ты отдашь мне фотографии и негативы, а потом расстанемся друзьями.
— Какие негативы? — с трудом шевеля распухшими губами, едва слышно произнесла Катя.
Здоровяк нагнулся, натужно кряхтя, и несильно ударил ее по лицу открытой ладонью. От удара Катина голова мотнулась вправо, а из глаз брызнули слезы.
— Убью дуру, — безразличным тоном сказал взломщик. — А будешь ваньку валять, умрешь медленно. Так где негативы?
— Пленка... на полке... — давясь слезами боли и унижения, выговорила Катя. Вопреки всякой логике, она все еще надеялась остаться в живых, хотя умом понимала, что это вряд ли возможно.
Ее мучитель с трудом разогнулся и бросил в сторону полки задумчивый взгляд.
— Молодец, — как-то странно растягивая слова, сказал он. — Значит, расстанемся друзьями.
Он почему-то медлил, и Катя вдруг с предельной ясностью поняла, почему. Взломщик неторопливо закурил, засунув нож под мышку, выпустил дым из ноздрей и с хитрым прищуром посмотрел на Катю.
— Расстанемся друзьями, — повторил он, и при звуках этого ставшего совсем медленным и тягучим голоса Катя ясно представила свое будущее — так ясно, словно увидела фотографию сродни тем, что делала когда-то сама для своих леденящих кровь репортажей: изломанная мебель, битое стекло, неправдоподобно большая лужа крови на полу и в этой луже голое истерзанное тело — она. Катя, совершенно непохожая на себя, а похожая на подпорченную мясную тушу, слишком долго пролежавшую на складе... Теперь она уже не догадывалась, а твердо знала, что так оно и будет, потому что в лице ее гостя не осталось ничего человеческого.
— Не... надо, — прошептала она, пытаясь отползти назад.
— Как так — не надо? — удивился взломщик, неторопливо расстегивая ремень на джинсах. — Как же мы расстанемся друзьями, если не подружимся? Ты не бойся, на меня еще ни одна баба не жаловалась... да и ни один мужик, коли на то пошло.
Катя поискала глазами — ножа нигде не было видно, зато в руке у ее нового “друга” появилось другое оружие — куда менее смертоносное, но гораздо более противное на вид. Она со всей резвостью, на которую была способна, поползла прочь от него на спине, отталкиваясь локтями, ладонями, пятками и понимая, что ползти некуда. Она вдруг поймала себя на том, что тихонько подвывает, как обезумевшее от ужаса животное, и попыталась замолчать, но ничего не смогла с собой поделать.
— Ну, и куда ты ползешь? Снимай штаны, дура, а то порву!
Тон его был таким властным, что совершенно потерявшая рассудок Катя едва не подчинилась. Спохватившись, она не смогла подавить истерический смешок, внезапно и совершенно неуместно сорвавшийся с разбитых губ. В памяти мелькнуло: а ведь так уже было...
...Его звали Олегом, и он ничем не выделялся из числа остальных мальчишек их класса. По крайней мере, для Кати он не представлял никакого интереса до тех самых пор, пока не начал вдруг оказывать ей подчеркнутое внимание. Он всегда был таким: однажды приняв решение, он двигался к своей цели размеренным походным шагом, всегда кратчайшим и наиболее рациональным путем, неизменно строго придерживаясь установленных правил. Позже, вспоминая о нем, Катя нередко испытывала искушение узнать, что с ним стало — у него были задатки великого человека. “Скорее всего, — думала она, — он сейчас на полпути к какой-нибудь вершине, носит черный костюм и белую рубашку и нигде не появляется без галстука”. Однажды она все-таки не удержалась, навела справки и узнала, что Олег погиб в Грозном в самый первый день штурма.
Но тогда, в последний школьный год, все это было еще очень и очень далеко, и не избалованная вниманием мужской половины человечества худышка Катя, вдруг ощутив себя нужной и востребованной (слово “любовь” было не в ходу среди одноклассников), после очень недолгого сопротивления стала встречаться с серьезным мальчиком Юрой. Они быстро миновали стадию культпоходов и перешли к гораздо более интересной стадии неумелых поцелуев взасос и обоюдного осязательного знакомства с анатомией человека. Катя находила все это довольно увлекательным, но какой-то внутренний тормоз не позволял ей заводить дело дальше перечисленных не слишком высокоморальных, но вполне безобидных действий. И не то, чтобы она контролировала себя сознательно — в таком случае ее невинность пала бы давным-давно, поскольку она имела довольно горячий темперамент и богатую фантазию, — ничего подобного не было. Просто в те годы ее еще согревала мечта лечь в постель с парнем, который будет не просто хорошим или даже очень хорошим, а — единственным. Все же остальное представлялось несущественным и малоинтересным. Терпеливый Юра мужественно сносил такое положение вещей, причем, как не раз потом с ощущением сильной неловкости вспоминала Катя, сама она об этом даже не догадывалась. Развязка наступила на вечеринке по случаю чьего-то дня рождения. Они оба выпили, но Катя была еще не настолько пьяна, чтобы повести себя так, как того от нее ожидали. Юра же, похоже, выпил ровно столько, сколько было необходимо, чтобы у него отказали тормоза. Он попытался овладеть ею в темной спальне, где на кровати были грудой свалены пальто и шубы гостей. Когда Катя поняла, что происходит, ей вдруг стало нестерпимо смешно, хотя что в этом смешного, она не смогла бы сказать даже под угрозой расстрела. Юра тогда страшно обиделся — настолько, что у него все увяло, — застегнулся и ушел. С этого дня их отношения начали стремительно охлаждаться, и через месяц он уже провожал домой из школы Марину Букаеву, а Катя как-то между делом стала женщиной, почти не заметив этого события. Помог ей в этом полузнакомый парень из другой школы, которого привел в компанию кто-то из Катиных одноклассников. Тогда она не смеялась, будучи пьяной как раз в меру для того, что должно было произойти...
