Михаил Нестеров - На один выстрел больше
Ричард заторопился. Он был не слепой и видел, что своим чавканьем раздражает Муслима. Но по-другому есть виноград он не мог. Если бы Муслим мог заглянуть ему в рот, то прошептал бы: «Мама родная!..» Во рту доктора проходил настоящий производственный процесс. Язык перекатывал виноградину между зубами и мясистыми губами, как будто чистил и мыл ягоду, потом она отправлялась под пресс: язык – сильный, как нога устрицы, удерживающая створки раковины даже под напором ножа, – прижимал виноградину к небу, она лопалась, жидкость и мякоть тотчас отправлялась в глотку, остальное выплевывалось в руку...
Муслим не пренебрег советом доктора и поставил в лазарете охрану.
Утром он навестил «испанского пациента».
– Лежи, – остановил он его и присел на соседнюю койку.
Как всегда, Муслим был в рубашке и жилетке, на голове паколь, вооружен только пистолетом, хранящимся в потертой кобуре.
Говоров не послушался Муслима и встал с койки.
– Спасибо, я все бока на острове отлежал. Поскучай тут без меня, – по-приятельски предложил он Муслиму. – Я только плесну на лицо водички.
– Ты умеешь расположить к себе. А с Гальяно у тебя какие были отношения?
– Я был единственным, кому дон Гальяно мог простить развязность в поведении. Так однажды я назвал босса дом Гальяно. Это была тончайшая оговорка: «дом», от латинского domus, тоже, как и «дон», означало «господин» – правда, в обращении к духовному лицу во Франции. И Гальяно ответил не менее тонко, с кивком на известную марку шампанского «Дом Периньон»: «Если надумаешь заняться виноделием, считай, марка «Дом Гальяно» у тебя в кармане».
Мусульманин рассмеялся. Он, отпустив гостя жестом руки, принял этот раскованный стиль общения. Здесь не было ни одного человека, с которым бы он мог пообщаться... непринужденно, что ли. Муслим лично с любым собеседником был раскован, чего нельзя было сказать о его визави. Взять его помощника, Омара. Даже в доверительной беседе тот был напряжен. Более или менее свободно проходили беседы лишь с доктором Ричардом.
Муслим подошел к окну и распахнул его, впуская в палату бодрящий ветерок. И чуть не вздрогнул, когда услышал за спиной:
– Здесь любой ветер дует с моря.
– Ты прочитал мои мысли. – Он повернулся лицом к гостю.
– Ну эти-то не такие и сложные. Покажешь мне свои владения? Я видел джип у ворот. Могу сесть за руль.
– Я покажу тебе эту землю. Но за руль сяду сам.
...Муслим знал о крайностях многих мусульман: они либо откровенно перебирают в проявлении любви и дружбы по отношению к неверным и перестают считать таковыми христиан и даже иудеев, либо злоупотребляют в проявлении вражды к неверным и тем же иудеям и начинают считать любые взаимоотношения с ними нарушением принципа «непричастности». Муслим читал об этом в книге шейха Салиха. Но одно дело прочитать, а другое – обратиться к «наследникам пророка», к коим и относился шейх, за разъяснениями. Впрочем, вот сейчас, в эту минуту Муслим не принял бы никаких разъяснений – они омрачили бы его настроение. Не все чувства нуждаются в толковании. Если такая нужда будет возникать по каждому поводу, то одних ученых мужей будет маловато; расплодятся психологи, этот бич Америки, и во что тогда превратится великая религия?
Мусульманин твердо верил в то, что Аллах ведет его по прямому пути, и никто и ничто не смогут ввести его в заблуждение. Но как же быть со словами Аллаха: «Верующие не должны брать неверных своими друзьями вместо верующих»? Вместо! Вот оно, объяснение! Сантос занял свободное место и никого с него не вытеснял (он, можно сказать, завоевал его сердце во время переписки). Впрочем, высказывание Аллаха имело продолжение: «Верующие не должны брать неверных своими друзьями вместо верующих... за исключением тех случаев, когда вы опасаетесь их». То есть можно и нужно предлагать дружбу тем, кого ты боишься. Но нет, в случае с Сантосом об опаске речь не шла. Муслим мог осадить своего гостя: «Ты работаешь на меня. Как остальные неверные. Как и мой личный врач».
Муслим закрыл эту тему, потому что была она сложной, спорной, болезненной, а ключ забросил... ну, пусть будет в океан.
На первом курсе университета он отчаянно и, как ему показалось, безнадежно влюбился в однокурсницу, и это открыло в нем способности к стихотворчеству. Он сочинил свой первый, немножко корявый, немного бессмысленный, но полный искренности стих: «Ах, если б смог, закрыл бы ночь я на замок, а ключ забросил в океан, чтоб не попасться на обман. Ах, если б смел, я б лунный свет на завтрак ел, но и оставил бы чуть-чуть, чтоб в лунном свете отдохнуть». Эта более или менее вменяемая часть стиха была обрамлена глупостью вроде «ты и я, больше никого вокруг, ветер снова стих, мы любуемся луной». Потом Муслим сочинил еще несколько стихов, но, как и первое, хранил их ото всех в секрете.
Он сел на водительское кресло вместительного бронированного «Хаммера», и когда гость уселся на пассажирское, тронул джип с места.
– Тебя, наверное, в первую очередь заинтересует наш порт.
– Меня заинтересует все. Мне здесь жить, Муслим.
– Ах, да, я и забыл...
И все же взял направление на залив, название которого было очень простым: Пиратская бухта или просто Бухта.
Муслим отчетливо, как будто это было вчера, вспомнил себя на месте Сантоса. А на его месте сидел Грек...
Он озвучил свои мысли, обращаясь к Сантосу:
– Когда я со своим отрядом высадился на этот берег, был уверен, что пираты уйдут отсюда. Тогда уйти пришлось бы и мне.
Муслим пошел по пути лидера движения «Хизб аль-Ислам», который годом раньше со своими боевиками напал на сомалийский Харадер; этот портовый городишко только считался пиратской столицей. И сдался без единого выстрела на милость врага. Во всем мире то, что произошло там, называется рэкетом. Исламисты отправили к пиратам «переговорщиков с целью поделиться доходами от пиратского промысла». Получив отказ, боевики перешли к решительным действиям: въехали в город на бронированных пикапах. В общем, Карфаген пал... В этой связи представитель «Хизб аль-Ислам» дал местным СМИ интервью. В нем он отметил, что «группировка в ближайшем будущем планирует захватить другие города в округе». Что касается пиратов, они скрылись в городке Хобьо – это одна из пиратских баз в Сомали.
О размахе Муслима ходили слухи. Одно сообщение в средствах массовой информации опровергало другое: то у него под контролем целая армада кораблей, то – всего два. И это играло на руку Муслиму. Он жил в той части мусульманского мира, где ты либо ноль, либо единица. И в свете этих слухов о нем он мог представить себя либо нолем (уйти от ответственности), либо единицей (взять ответственность на себя).
Беседовал ли он на эту тему с Лидиниллой, задался вопросом Сергей. И мысленно представил диалог между «братьями». Муслим: «Твои взгляды носят все более ультралевый оттенок». Лидинилла: «А тебя все больше заносит вправо». Впрочем, что такое ультраправый или ультралевый экстремизм? Экстремизм есть крайние взгляды и меры. Это политики придумали ультраярлыки и до предела еще не дошли.
По большей части, Муслим скрывался на Острове, и эта мера была вынужденной. Этот клочок суши в безбрежном море мало чем отличался от «пещеры» Усамы бен Ладена. Экстремальных группировок на свете развелось столько, что буквально образовался затор. Иная группировка считает себя состоявшейся и успешной даже после совершения одного-единственного теракта, в результате которого один человека ранен и еще один погиб, причем погибший – сам террорист-смертник.
– Так вот, – продолжал Муслим, – на этом Острове мне пришлось иметь дело с местными жителями. Их наберется не больше трех сотен, но они миролюбивы, и мне порой кажется, что на Острове их не больше двух десятков.
– Чем они живут?
– Одни перебиваются рыбной ловлей, другие заготавливают сабур – это сушеный сок алоэ. Считается, что на нашем Острове он другого качества. Когда здесь появились пираты, появился и первый бар. Они ограбили судно с электроникой, установили спутниковую связь. С той поры в баре и в некоторых жилых домах появилось телевидение. Лично у меня двусторонний спутниковый Интернет: 2-ваттный приемопередатчик, модем, приемопередающая антенна.
– Впечатляет, – сказал Говоров тоном «ух ты».
– Но главное, – вернулся к теме Муслим, – здесь мне пришлось иметь дело с наемниками, которые промышляли случайными операциями. Каждый из них в свое время потерял своего хозяина, а потом жил в поисках нового. Грек выслушал меня и сказал, что ему нужно обсудить условия со своими людьми. Результат этих переговоров: половина пиратов – это около сорока человек – погрузилась на один из двух материнских кораблей и уплыла с Острова. Дальнейшая их судьба мне неизвестна. Другой половине деваться было некуда. Почти все в розыске, руки по локоть в крови... От поножовщины погибло еще несколько человек.
