Сергей Самаров - Первый к бою готов!
Подполковник шагнул к двери. Мы с Онуфрием переглянулись и одновременно завыли по-волчьи... Вот, наверное, в радость соседям... Горожане этот вой вполне могут принять за натуральный... Посчитают, что кто-то в доме волков завел... Стаю...
Когда дверь за Петровым захлопнулась, подполковник не мог не услышать и смех, сопровождающий его торопливые шаги по ступеням...
– Люблю оскорблять индюков надутых... – вздохнул Онуфрий.
Настроение у него, кажется, было не самое лучшее...
* * *Онуфрий уехал через час. Он так и дремал, сидя в кресле, то открывая глаза, то снова их закрывая. Ночь, похоже, вообще не спал. И даже крепкий чай, что я для него сделал, не помог.
– Ты что такой квелый? – спросил я.
– Устал что-то... Причины для злости мне не хватает... Я когда злюсь, у меня усталость проходит...
– А наш подполковник... – напомнил я.
Для меня лично это была причина, чтобы основательно зубами поскрипеть...
– Шавка лает... Этим меня не разозлишь... Ладно, мне пора...
– За рулем не усни... – сказал я на дорогу.
Проводив друга до двери, я вернулся в комнату, хотел было заглянуть в ванную и сказать пару слов своему отражению, но передумал. И увидел тетрадь капитана Петрова, забытую подполковником Петровым.
Читать с начала не хотелось. С начала я только занимательные книжки читаю, детективы и прочее, там иначе что-то можно не понять. А тетрадь открыл там, где она открылась сама. Догадался, что подполковник тоже вчера или сегодня читал это место. И попал как раз на тот эпизод, о котором вчера думал. «Мальчик с козой»...
Прочитал дважды. И не понял капитана... От чего он нас сберечь пытался? Боялся, что мы убийцами станем, преступниками?.. Война, конечно, не всегда хорошему учит... Но что на войну пенять... Те, кто на войне был, они жизнь ценить научились, если не совсем оторвы и отморозки с полутора извилинами в голове... А те, кто туда не попал, те, кто каждый день у телевизора проводит... Любой сериал посмотреть, даже не боевик, даже мелодраму, в которую всегда элементы детектива вставляют, чтобы скучно людям не было и чтобы они не думали, что мир без преступников существовать может... Несколько серий посмотришь, и покажется тебе, что человеческая жизнь ничего не стоит... Вообще – нисколько не стоит... Я вот на войну пошел, уже насмотревшись от нечего делать этих фильмов, и после войны множество их посмотрел... Меня больше эти фильмы, чем война, сделали таким, каким я стал... И не надо было Петрову бояться... На войне хотя бы благородство и честь в цене... Ему надо было бояться, что мы в гражданскую жизнь попадем, сейчас вот, во время волчье...
Я открыл тетрадку в другом месте...
* * *...«Зачем вы пришли сюда? Это наша земля...» – сколько раз мне пришлось услышать это на допросах... Сначала я пытался ответить не менее агрессивно: а зачем вы к нам пришли? Сейчас ведь в каждом российском городе существует чеченская мафия. Они пытаются, как все прочие, побольше ухватить от России, ничего не давая взамен... По большому счету, каждая российская республика так же живет... Каждая... И заявляют при этом, что Россия ими пользуется... Какой-то дурак эти республики придумал... Какой-то дурак Советский Союз придумал... Была когда-то единая Россия с разными губерниями. И этого хватало... Но мне там, в чеченском плену, по большому счету, было наплевать на все республики, вместе взятые... Но злость на чечен была, и злость эта была не только у меня, а и у большинства моих соотечественников... Не на тех чечен, что сидят дома, а сейчас даже оружие в руки взяли, чтобы против русских его поднять... Нет, с этими вопрос по-другому ставится. Они пусть и враги, но вопрос другой... Злость вызывают те чечены, что в наших городах осели и там пытаются свои порядки коренным жителям диктовать... Сейчас время такое, что много разных инородцев в российскую глубинку понаехало... И там, в российских городах и городках, тоже война идет... И даже до деревень это дошло... И там кавказские порядки появились... Там, я слышал, даже рабство сейчас широко процветает... Покупают кавказцы ферму и заставляют рабов там работать... И страх беззащитных людей тоже цветет!
Меня били, а я им это говорил... И меня сильнее били, озлобленнее... Я умею держать удары, я умею в нужный момент расслаблять мышцы, в нужный момент напрягать их... Но трудно бывает это сделать, когда бьют одновременно с разных сторон, когда глаза, синяками заплывшие, почти ничего не видят...
Но за себя было не страшно. Я – спецназовец... А главное достоинство любого спецназовца заключается в умении терпеть и приспосабливаться к любой обстановке. Я терпел и приспосабливался... Но я – офицер... Я долго учился этому... И лейтенант Угаров, и капитан Дмитриенко – офицеры... Они умеют терпеть и приспосабливаться... Солдатам труднее... А я их командир, и душа у меня о них болела... Если из них кто-то вздумает вести себя на допросах как я – его просто до смерти забьют... Наша жизнь для чечен ничего не стоит... Двоих контрактников чечены расстреляли в самом начале... Я понял, за что, вернее, не «за что», а «для чего»... Только для устрашения... Чтобы всем нам стало страшно, чтобы мы поняли, как мало значит для них наша жизнь... Они точно так же могли бы расстрелять и троих, и пятерых...
Но ответственность за смерть двух солдат лежит на мне, их командире...
Я виноват... Я поверил чеченам на слово... А что мне оставалось... У нас не было ни одного шанса выбраться. Кольцо окружения было плотным, и в коротком бою, пытаясь прорваться, мы потеряли тоже двоих... Мне отчитываться перед матерями погибших солдат, мне смотреть в их лица, но как сделать это? Какие слова утешения подобрать, когда никакое утешение не может вернуть потерю? Невозможно возместить смерть... Невозможно компенсировать... Ничто, ни слова, ни деньги, ни честь – ничто не способно заменить погибшего сына...
И потому я пошел на переговоры...
Чечены сами предложили переговоры, и я согласился, потому что переговоры – это затяжка времени. Я затягивал время, надеясь на чудо, свалившееся с неба в виде вертолетов... Сначала хотя бы вертолетов поддержки, которые «нурсами» смогли бы прочистить коридор, по которому отряд сумел бы прорваться и оторваться на такую дистанцию, когда можно будет спуститься транспортным вертолетам и забрать нас... Такое на моей памяти трижды происходило с нами в Афгане, хотя в Афгане с погодой всегда было проще – там небо ясное, но таких пилотов, каких воспитала афганская война, нынешняя воспитает не скоро... Приходилось лишь надеяться, и только...
Но облака висели низко и продолжали так висеть, почти без движения, без просвета, еще несколько дней – ветра не было... И я, ожидая погоды, пошел на переговоры. И мне сразу предложили сдачу. Но другого я и не ожидал...
– Какие условия? – спросил я.
– Никаких условий... Просто – сдаетесь, остаетесь живы... Не сдаетесь – вас уничтожат...
Сказано было откровенно и предельно жестко.
– Мне нужно подумать... До вечера... – тогда было половина первого дня.
– Два часа на раздумья...
– До вечера...
Полевой командир с благородным лицом и основательно седой бородой на моложавом лице отрицательно покачал головой.
– Четыре часа. Это самое большее, что я могу вам дать... Других разговоров не будет...
Другие разговоры все равно будут... Это я знал точно... Восточный человек, если он не торгуется, себя уважать перестает. Будет и разговор, будет и торговля...
Я вернулся к своим и коротко обрисовал ситуацию офицерам. И лейтенант Угаров, и капитан Дмитриенко промолчали, хотя я ждал совета. Угаров вообще любил давать советы, когда я не просил. Дмитриенко не боевой офицер. Он специалист по десантной подготовке. Но сейчас ни тот ни другой слова не сказали. А мне так, скажу честно, хотелось хоть с кем-то ответственность разделить... Минутная какая-то слабость была... Думал, посоветуют, мне легче решать будет... А решать надо правильно... Хотя правильного решения здесь все равно нет...
Мне уже предстояло писать похоронки двум матерям. Два солдатских тела лежали здесь же, неподалеку, прикрытые одеждой от моросящего дождя. Случись что и появись над нами вертолет, тела убитых загрузили бы первыми... А нам, оставшимся, предстояло решать собственную судьбу... То есть мне, как командиру, предстояло решать судьбу оставшихся... И любое мое решение было бы не в пользу солдат...
Я лучше, чем кто-либо другой, знал действительную силу отряда. Большинство солдат из «молодых», не обученные еще в достаточной степени. Они не могут еще и спецназовцами с полным основанием называться. Если со «стариками» и с «дедами», натренированными и натасканными, участвовавшими во многих учениях, можно было бы еще надеяться на ночной прорыв, конечно, не методом «вытеснения»[6], как ходят опытные офицеры спецназа, но каким-то похожим методом, нынешний состав отряда годился только для выполнения разведки, но никак не для сложнейшего боя с численно превосходящим противником. Положение казалось безвыходным, если не считать возможность появления помощи с воздуха. Но и появление помощи выглядело призрачным и маловероятным. Оставалось только два пути. Всем погибнуть – хотя обычно так не бывает, обычно хоть кто-то в живых остается, и хуже всего будет, если в живых останется командир... Или сдаться... Пройти через унижения плена, через боль и издевательства...
