Александр Бушков - Антиквар
— Дела?
— Ага.
— Всё те же?
— А какие ж у меня ещё?
— Понятно… — она покосилась на джип, Ингу, конечно же, зафиксировала, но комментировать никак не стала — вероятнее всего, ей и вправду было всё равно.
Молчание. Неловкость ощущалась прямо-таки гнетущая. Смолин, как ни старался, не мог обнаружить в себе каких-то особенных чувств, тех, каким полагалось тепло и лирично зашевелиться в душе, когда перед тобой стоят родная дочь и, соответственно, родная внучка. Перед ним стояла совершенно незнакомая симпатичная молодая женщина — в которой он не усматривал ни малейшего сходства с собой (вот с Лидочкой — да), которую за последние четверть века видел хорошо если десяток раз, и то мимолётно. А уж дитё (забыл, как её зовут, запамятовал напрочь) и вовсе было чужим — карапузик как карапузик, и не более того.
Даже финальной реплики, позволившей бы уйти элегантно, что-то не подворачивалось. Мысли, пометавшись, свернули в привычную бытовую колею, он достал бумажник, не глядя, выдернул всё из того отделения, где лежали сложенные пополам тысячерублевки, решительно протянул дочери:
— Мало ли что… Малышке понадобится…
— Да зачем… — сказала Анжелика и без радости, и без особого протеста.
— Пригодится-пригодится, — сказал Смолин и опустил деньги в приоткрытую сумку, а следом и визитку. — Звони, если что.
— Ладно.
— Ну, пока…
— Пока…
Он с превеликим облегчением развернулся на каблуках, сел за руль, не торопясь включать зажигание. Анжелика прошла мимо, всё же бросив на Ингу быстрый любопытный взгляд — как любая женщина на её месте. Скоро она исчезла и из зеркальца заднего вида.
Инга осторожным тоном произнесла:
— Вы не подумайте, я в вашу жизнь не лезу… Это что, ваша бывшая!
— Это моя дочь и моя внучка, — сказал Смолин без особых эмоций. — Вот такой я старый…
— Вы с ней что, поссорились?
— Почему вы так решили?
— Как-то вы общались… наспех и холодно.
— Чужие люди, — сказал Смолин, усмехаясь насколько мог беззаботнее. — Да-авненько развелись… чёрт, в том году будет тридцать лет, юбилей. Надо же, как времечко свистит…
В глазах Инги пылало нечто вроде профессионального интереса:
— Вы говорили, что антиквариатом занимались лет чуть ли не с двадцати, я помню… Она что, не разделяла ваших интересов?
— Можно и так сказать, — медленно произнёс Смолин без тени горечи, даже весело. — Она у меня была очень идейная и правильная в отличие от меня. Когда мне влепили первый условный, был жуткий скандал с идеологическим подтекстом, а если учесть, что года не прошло, как я залетел вторично и на сей раз отхватил два годика уже не условных…
— Вы что, сидели?
Особенного ужаса в её голосе не было — одно щенячье любопытство. Удивишь кого-то в России-матушке зоновским прошлым, как же. Особенно нынешнюю шуструю молодёжь, насмотревшуюся сериалов типа «Леди на зоне»…
— Ну да, — сказал Смолин. — И те два года, и потом ещё четыре. Не бойтесь, не за педофилию…
— А за что?
— Да так, — сказал Смолин. — И условно, и второй срок — за спекуляцию.
— За что?
— За спекуляцию.
— А это как?
Смолин повернулся к ней и всмотрелся очень внимательно — нет, она ни капельки не шутила, она и в самом деле взирала непонимающе, словно с ней заговорили по-марсиански…
— Спекуляция — это когда продаёшь дороже то, что в магазине стоило дешевле, — сказал Смолин. — Магазинная цена этим книгам была рупь сорок, а я их продавал по пятёрке…
— Ну и что?
С величайшим терпением Смолин сказал:
— Сейчас это называется «ну и что», а в те времена это называлось уголовным преступлением и каралось соответственно. Я ведь не только книгами торговал, но и тогдашним антиквариатом. С рук. Коробейником был, так сказать…
— Значит, вы уже тогда с антиквариатом…
— Ну да.
— А почему сразу не открыли свой магазин? Не было стартового капитала?
Смолин вновь обернулся к ней — и вновь вынужден был констатировать, что она говорила совершенно серьёзно.
Он добросовестно попытался представить, как году в семьдесят седьмом (то ли определяющем, то ли решающем, то ли ещё каком эпохальном году очередной пятилетки) приходит в Шантарский горсовет и кладёт на стол заявленьице с нижайшей просьбою позволить ему открыть антикварный магазин… или любой другой. Да нет, чекистов не вызвонили бы — но, убедившись, что парнишка трезвёхонек, в психушку бы позвонили тут же. Куда ж ещё сдавать советского комсомольца, вознамерившегося открыть свой личный магазин?
Может, это и прекрасно, что появилось новое, такое поколение, для которого иные детали советского времени — дурная сказка, в которую поверить невозможно. Вот только Смолин испытывал сейчас не радость за поколение новое, а нешуточную горечь за поколение своё, за всё, что они перенесли тогда, когда запрещались и преследовались самые естественные для человека вещи. Не в том беда, что читать запрещали, как стонут побитые молью демократы — а в том, что торговать нормально запрещали, лишали ремесла, которое человек освоил ещё в каменном веке…
— Что вы ухмыляетесь?
— А что у вас было по истории в универе?
— Ну, в общем и целом…
— Понятно, — сказал Смолин. — Милая Инга, в те былинные времена человека, вздумавшего открыть свой магазин, в психушку бы сплавили по счёту «раз». Вы что, не слышали?
— Ну, я представляю… В общих чертах…
— Понятно, — повторил он. — Ну вот, а третий раз меня тягали за хранение холодного оружия. Холодным оружием были два тесака тыща восемьсот двадцать восьмого года и сабелька восемьсот пятьдесят пятого…
— Вы что, опять серьёзно?
— Да вот представьте себе, — сказал Смолин. — Только не нужно и тут валить всё на красных — «хранение холодного оружия» из Уголовного кодекса слиняло буквально годик-другой назад… Ну, это отдельная лекция на тему «ярко выраженный идиотизм российского законодательства», не место и не время… Поехали? У меня дела, да и вы не из лежебок…
Временами он искоса поглядывал на спутницу — Инга с несколько ошарашенным видом что-то бормотала под нос, явно переваривая шокирующую информацию. В конце концов она с мучительным раздумьем на лице хотела что-то спросить, но тут как раз засвиристел мобильник. Отделавшись буквально парой фраз, Смолин отключился и погнал машину быстрее.
— Случилось что-то?
— Да нет, клиент обозначился раньше, чем обещал, вот и приходится на ходу перестраиваться…
Он довёз девушку до редакции, распрощался и, развернувшись в хорошем голливудском стиле, с визгом покрышек, помчал к своему магазину.
Там, слава богу, ничего не произошло — зато беда стряслась у Лёхи Маевского в «Дукате», о чём буквально через полчаса стало широко известно в узких кругах. Заявились два безупречно выглядевших клиента, поинтересовались холоднячком, и Лёха, как любой на его месте, толкнул им и казацкую шашечку, и кортик Военно-Воздушных Сил Советской армии, и, что ещё печальнее, штык-нож к автомату Калашникова. Покупатели слиняли с заботливо упакованными приобретениями, а через пару минут в магазинчик-то и влетела орава с соответствующими удостоверениями. Отдел по борьбе с незаконным оборотом оружия. Обыск в магазине, обыск у Лёхи на дому, изъятия, протоколы, подписки о невыезде и прочие прелести. Учитывая, что лицензий на торговлю холодняком у Лёхи не имелось отроду (как и у всех почти шантарских антикваров), дело припахивало керосинчиком за версту.
Впрочем, если только не намечалось никакой кампании, объявленной с самых верхов, то кончится всё, можно заранее предсказать, нервотрёпкой длиной в несколько месяцев, и не более того. Поскольку автоматически возникает масса интересных вариантов, в том числе и по спасению завалившихся. Следаки, с превеликим удовольствием поставившие себе очередную галочку, — это одно. А совершенно другое — суд, которому не всегда и охота всерьёз возиться с такой вот нудной бодягой, имеющей тенденцию рассыпаться. Ну, и другие нюансы…
Гораздо хуже, что такие сюрпризы непременно бьют рикошетом по всему благородному сообществу. Антиквариат не лежит на месте, словно неподъёмная чугунная гиря в два пуда. Сплошь и рядом вещички путешествуют из магазина в магазин — то, что висло у тебя, порой просишь выложить на продажу собрата по бизнесу, авось у него уйдёт скорее. Он обычно соглашается, поскольку вправе рассчитывать на ответную любезность с твоей стороны…
Как это частенько случается, среди изъятого у Лёхи холоднячка (единиц около двадцати) было и взятое на реализацию у иногородних поставщиков, и то, что ему привезли шантарские коллеги. В том числе и Смолин, сбросивший в «Дукат» две посредственных шпаги и турецкий ятаган с утратами. Так что в той или иной степени пострадали все, а это хорошего настроения не прибавляет…
Глава 7
ЛЮДИ И ВЕЩИ
Ах, как звенела медь в монастыре далече. Звенела, если точнее, сталь, шпаги мелькали и метались, с характерным гудящим свистом рассекая воздух, временами, сталкиваясь, издавали даже не звон, а лязг. Как успевал с сожалением подумать Смолин, тяжело хватавший ртом воздух, почти всякий раз именно он виноват был в том, что клинки соприкоснулись — а это означает промах и упущение, только в кино мечи и шпаги то и дело ударяют друг о друга, потому что этого требует зрелищность, а вот настоящий бой и настоящее умение как раз в том, чтобы вести схватку без касания, а ещё лучше — закончить её очень быстро, несколькими выпадами. Впрочем, это касалось настоящих поединков, но всё равно, грязная работа, где былое умение…
