Андрей Воронин - Слепой. Операция «Атлантический циклон»
— А разве он сломался?
— Вроде, журналисты так писали. Но дело в другом. Хреново люди работают. Как в том анекдоте. Срубил дерево, хотел сделать из него лодку.
Лодки не вышло, тогда он начал строгать кровать. Кровати тоже не получилось, он решил сделать табуретку. И с этим облом. В конце концов из большого дерева получилась зубочистка. Хорошая история, я ее часто вспоминаю, пользуясь какой-нибудь отечественной вещью.
— Значит, люди виноваты, а ты у нас белый и пушистый? — не выдержала жена.
— А что я?
— А то. Или все, что ты в своем цеху делаешь, сразу идет в Кремль для личного пользования первых лиц государства? Что-то я о таком не слыхала!
— Ты чего на меня взъелась? — возмутился Шевцов.
— Да ничего я не взъелась. Просто меня всегда забавляет одна вещь. Наш человек обожает критиковать отечественные товары. Жарко, эмоционально, с пеной у рта. И занимает при этом такую позицию, будто сам он мастер — золотые руки, а все остальные пьяницы, бездельники и растяпы. А если посмотреть на этого человека, когда он работает, то хочется смеяться. Или плакать.
— Ладно, хватит болтать. Лучше убери подальше свою газетенку.
— Значит, я тебя не убедила?
– В том, что китайский хлеб вреден для здоровья? Конечно, нет! Я тебе еще раз говорю, это заказная статейка, проплаченная местными хлебопеками. Только дураки в нее поверят, а нормальные люди будут покупать китайский хлеб, пока наша косорукая братия не соизволит взяться за работу. Почему я должен оплачивать их халтуру? Они делают свой хлеб, пусть сами его и жрут. А я буду с большим удовольствием есть китайский!
Глава 10
Закончилась рабочая неделя. Гущин вернулся домой и тоном, не терпящим возражений, сказал жене:
— Я на выходные еду к Василичу, быстро собери вещички.
— Но мы же хотели… — открыла было рот супруга и тут же замолчала, наткнувшись на яростный взгляд Семена.
Давно миновали те времена, когда она проводила выходные дни вместе с мужем. После того, как ее отца разбил паралич, Гущин изображал образцового супруга меньше года. Потом он решительно указал жене на ее место в доме — на кухне и в своей комнате. Доходило до абсурда. Когда к Семену приходили друзья, жена накрывала на стол, молча уходила и чутко прислушивалась, не понадобятся ли компании ее услуги. Словно домашняя прислуга, крепостная девка. Женщину такая ситуация доводила до слез, но приходилось терпеть. Она всегда находилась в доме при мужчине, сначала помогала матери обслуживать отца, затем занималась бытом Семена. Больше ничего в жизни она не умела, не получила нормального образования. Разведись с ней Гущин, женщина бы не знала, на что ей жить. А воспитание не позволяло ей выносить из избы сор, который нагромоздил мужчина. Иначе туго пришлось бы Гущину. Жена знала лишь о малой части его делишек, но и этого бы за глаза хватило, чтобы Семен вдоволь нахлебался тюремной баланды. Зная об этом, Гущин щедро откупался от жены, каждый месяц выдавая ей по сто тысяч рублей. Тем самым он еще глубже рыл себе яму, регулярно предоставляя обиженной супруге доказательства того, что он вор и взяточник. Но жена не видела в банкнотах каких-то доказательств, она воспринимала их исключительно, как деньги.
Женщина собрала вещи и рядом поставила три бутылки виски. Даже спиртное она покупала сама, руководствуясь вкусами Гущина.
Тот посмотрел и задумчиво сказал:
— Одну бутылку убери. Или ладно, оставь. Запас кармана не дерет.
— От него только голова может болеть, — осмелилась заметить супруга.
— Больно умная стала. Я тебе позвоню, когда соберусь возвращаться, дам ценные указания.
Указания эти обычно сводились к одному, на столе должен быть свежевыжатый сок. Гущин избегал перед работой употреблять даже пиво. Он тщательно культивировал свой образ безупречного руководителя, свежевыбритого, в идеально отглаженной рубашке, галстуке в тон костюму и благоухающего парфюмом, а не перегаром после вчерашнего. Накануне праздников Семен позволял себе бокал вина или шампанского в рабочем коллективе и слыл за трезвенника. Только жена и знакомые Гущина наблюдали, какие он выкидывал номера после ударной дозы виски.
Семен уселся за руль собственной машины. Казенную вместе с шофером он только в исключительных случаях использовал для личных надобностей. А уж чтобы водила увидел, как шеф глушит вискарь — об этом нельзя было даже помыслить. К тому же ехать было всего час: двадцать минут по городу и еще сорок до нужного места.
Там Гущина встретили как дорогого гостя. Усадили, накормили. Семен достал бутылку виски. Выпили по одной.
— Достаточно, остальное после бани, — решительно сказал хозяин дома.
Гущин согласился. Какая радость лезть в парилку, основательно приняв на грудь? В баню надо ходить до того и наутро после того, чтобы выгнать накопившийся хмель. Стол оставили как есть, только накрыли порезанный хлеб салфеткой. Гущин испытывал нетерпение. Все же сказывалась деревенская молодость, привычка ходить в баню, на совесть и на века срубленную еще дедом. Где та баня, где та деревня? Поглощена, исчезла в ненасытной утробе разросшегося города!
— Как дела, Семен?
— Лучше всех! — привычно ответил Гущин, хотя на душе кошки скребли.
На этой неделе он сделал решающий шаг к обладанию собственным бизнесом. Приходил китаец, сулил двести тысяч баксов отступных. Семен ему решительно отказал, подумал: «Если он готов заплатить такие бабки, то сколько я с него поимею? Миллион?»
Восторженное ожидание жирного куска ушло в неизвестность после визита еще двоих китайцев. Просочились они к Гущину чудом, а понять их было совершенно невозможно. После ухода китайцев Семен так и не понял, что им от него было надо. Однако им тут же овладела непонятная тревога. Мысли почему-то вернулись к Гунсуню:
— А не погорячился ли я? Взял бы двести тысяч. Хорошие деньги, мне таких еще никто не предлагал.
Тут же Гущин принялся себя убеждать:
— Да хоть лимон. Бабки придут и уйдут, а доходный бизнес, с которого постоянно капает копейка, останется надолго.
Окончательное решение должно было успокоить, но Гущин, напротив, продолжал нервничать. Его интуиция, которой чиновник всегда доверял, подсказывала, что он совершил большую ошибку. Семен не раз и не два анализировал ситуацию. Да, есть опасность, что подлог с документами вскроется, но для этого они должны уйти в другую инстанцию, чего Гущин не допустит. Власти для этого у него хватит. Разве что какой-нибудь сучонок отправит наверх бумагу, просигнализирует о нарушениях. Тогда начнется гонка, кто кого опередит. Семен знал, как полностью легализовать бизнес китайца, но для этого требовалось время. Месяца два — три. Если верить интуиции, именно они станут решающими. Но кто способен отправить телегу на китайца? Скорее всего, человек, которого обделил Ивакин. Надо бы прояснить этот момент у Лёшика. Только как? Не спросишь же его прямо:
— Кому ты пожалел отстегнуть бабок, взяв откат у китайца?
Тут нужен другой подход. И тогда Гущин вздохнет свободнее, будет без опаски стричь купоны на бизнесе Гунсуня.
Ох, не то подсказывала Семену его замечательная интуиция. Те два уроженца Поднебесной, нанесшие Гущину визит после того, как чиновник отказался взять у Гунсуня деньги, проследили за Семеном от самого его дома и спокойно ждали, скрывшись за деревьями. При этом они прекрасно видели все, что происходило на участке между основательным бревенчатым домом и баней.
Вот на улицу вышел Гущин в сопровождении хозяина. Оба они скрылись в бане. Китайцы выждали минут двадцать. Один из них метнулся во двор, а второй отправился к машине. Первый китаец обошел баню. На совесть сделанная, она имела единственный выход. Было еще окошко, но такое крохотное, что через него мог пролезть только ребенок.
Удовлетворившись осмотром, китаец взял толстый кол и старательно подпер им дверь. Через минуту подоспел его напарник. Он принес канистру с бензином. Китайцы щедро полили горючим баню, один из них щелкнул зажигалкой.
Люди в парилке были слишком увлечены банными процедурами и засуетились, только когда ощутили разницу между паром и начавшим его вытеснять едким дымом. Вскоре изнутри ударили в дверь. Затем еще и еще, с каждым разом сильнее. Но дверь сделали на совесть, без топора было не обойтись. А его в бане не оказалось. Раздался звон разбитого стекла. В окошко с трудом протиснулась голова. Затем ее заменила рука. Пальцы вцепились в бревно, пытаясь расширить отверстие. С таким же успехом человек мог бы ломиться в закрытый люк танка.
Гущин и его приятель лишь усугубили свои муки. Они бы могли задохнуться в ядовитом дыму, теперь их ждали куда более серьезные испытания. Вскоре до китайцев донеслись отчаянные вопли. Огонь, которому было безразлично, что пожирать, мертвое дерево или живые тела, добрался до людей. Крики вырывались из горящего сооружения и разносились по лесу. Но слышали их только китайцы, хладнокровно и деловито доводившие до конца порученное им дело.
