Андрей Константинов - Арестант
Обнорский посмотрел на него с откровенной ненавистью.
— Нет-нет, — успокаивающе сказал Виктор Ильич, — мы, Боже упаси, не набиваемся в гости. Нам просто нужно посмотреть на Екатерину Дмитриевну. Сверить, так сказать, с фото с оригиналом. Убедиться. Потом мы уедем в гостиницу. Вы меня понимаете?
— Да, — односложно ответил Обнорский.
— Вот и хорошо, — сказал Виктор Ильич. Втроем они сели в «сааб» с плафоном такси на крыше.
— Так куда же нам ехать?
— В Гамластан[21], — нехотя ответил Обнорский. Он чувствовал себя предателем. Или подручным палача. Если бы дело касалось только его жизни, он бы сумел принять решение. Но в мертвом Санкт-Петербурге остались заложники: мать, отец, братишка… Николай Иванович Наумов не оставил ему никакого выбора.
— Отлично, — сказал Виктор Ильич. И на хорошем английском поинтересовался у водителя, понимает ли он по-русски.
— О-о-о, — сказал пожилой швед. — Водка-матрешка-хорошо-спасибо-бляди-Ельцин.
И захохотал. Попутчики Андрея тоже засмеялись.
— Да, — согласился Виктор Ильич, — водка, Ельцин и бляди — это хорошо. Вэлл.
— Вери вэлл, — отозвался швед, посмеиваясь и подмигивая в зеркало заднего обзора. «Сааб» мощно и бесшумно мчался по отличному шоссе в сторону Стокгольма.
— А теперь, Андрей Викторович, выслушайте меня внимательно, — обратился к Обнорскому Виктор Ильич. — Вы, наверно, уже поняли, что мы люди серьезные. Пытаться вести какие-либо хитрые игры не нужно. Задачу вам поставили — выполняйте. Помните о судьбе близких вам людей. Желательно, чтобы вы смогли убедить свою вдовушку. Желательно, чтобы прямо сегодня. В идеале самый подходящий момент для этого сразу после любовных утех… они на женщин действуют расслабляюще. Ну… чего вас учить? Вы человек опытный.
Виктор Ильич сбоку испытующе посмотрел на Обнорского.
— Мы будем ждать вашего звонка в гостинице «Sekgel-Plasa». Телефончик я вам сообщу, звонить можно круглосуточно. Да, кстати… дайте-ка мне ваш паспорт.
— Зачем? — спросил Андрей.
— На всякий случай, Андрей Викторович. Чтобы у вас не возникло лишнего искушения. Страховка, так сказать.
Андрей молча протянул паспорт. Снова вспомнил слова Наумова об отношениях, построенных на взаимном доверии.
— Вот и хорошо, — сказал Виктор Ильич, принимая серпастый-молоткастый. — Я рад, что вы адекватно оцениваете ситуацию. И надеюсь, что сумеете все правильно объяснить своей подруге. Времени у нас немного — день, ну два. А потом придется принимать непопулярные, как нынче говорят, меры. Вы меня понимаете?
Андрей кивнул. Он слишком хорошо понимал, что в битве за шестьдесят миллионов долларов этот человек с незапоминающимся лицом и глазами убийцы не остановится ни перед чем. Господи, как хотелось Обнорскому, чтобы Кати не оказалось дома. Чтобы она улетела в Австрию, в Израиль. В Австралию… к черту на кулички! Главное — подальше.
Но Рахиль Даллет была дома.
Вечером банковский служащий Николай Наумов имел телефонный разговор со Стокгольмом. Звонивший ему человек сообщил, что тетя Катя здорова. Нисколько не изменилась, все так же хорошо выглядит. И с Андрюшей тоже все в порядке ведет себя прилично, не капризничает. Хороший мальчик.
— А как у тети Кати финансовые дела? — поинтересовался Николай Иванович.
Его собеседник ответил, что — судя по всему — на уровне. Точно пока сказать трудно, но, похоже, с финансами порядок.
Николай Иванович обрадовался. Чего же не порадоваться, когда у заграничной тетки все хорошо?
— Ну, вы там за Андрюшкой присматривайте. А то он у нас мальчуган с причудами, — сказал напоследок Наумов.
Его заверили: все будет о'кей. Баловаться мальчонке не дадим.
В течение дня подполковник Кудасов несколько раз пытался дозвониться до журналиста Обнорского. Трубку никто не снимал. Это настораживало. Конечно, Андрюха мог продолжать пить. Или отсыпаться после пьянки. Или поехать на работу… Никита позвонил в редакцию городской «молодежки», но там никто ничего про Серегина не знал. Это было весьма неприятно. Кудасов помнил, как Андрей неожиданно пропал в конце мая. И чем это кончилось.
Брось, уговаривал он себя, сейчас другая ситуация. Палыч, конечно, обозлен на Андрюху до бескрая. Это так, но в данный момент ему не до Обнорского. Есть дела поважнее. Ситуация вокруг Антибиотика весьма напряженная. Уже некоторые братки обеспокоились — больно круто Палыч солит. А менты развили вокруг него весьма активную работу. Он тоже должен это почувствовать — подзатихнуть на время.
Кудасов не знал, что еще днем Антибиотику через третьи руки передали мнение Наумова: уймись, Палыч. Ты что, совсем охренел? Куда это гоже — целый взвод жмуриков?
РУОП в эти дни работал на чумовых оборотах. Сотрудники управления перекачивали огромный объем информации. Результатов пока не было. А пресса возмущенно галдела. Роптали обыватели. Начальство обещало мощную волну репрессий внутри правоохранительной системы. Как будто это могло что-то изменить…
Никита хотел поговорить с Андреем по двум вопросам. Вновь вернуться к теме его личной безопасности, это первое. И заострить вопрос на неких кавказцах — это второе. Подполковнику было неловко даже самому себе признаться, что эта информация его зацепила. Была она, можно сказать, никакая, но то чувство, которое называют оперативным чутьем, заставляло Кудасова помнить о странных словах Андрея.
Он убеждал себя, что хочет потолковать с Обнорским только по первому вопросу — о безопасности. И понимал, что лукавит.
Андрей проснулся как будто от толчка. Он лежал один посреди огромной смятой постели. В комнате стоял утренний полумрак, за окном шел дождь. Андрей прислушивался, пытаясь определить, где Катя. В доме было тихо, и внезапно он отчетливо понял — ее здесь нет. От осознания этого факта сильно сдавило сердце и слегка похолодели кончики пальцев.
Он вскочил, голый, быстро прошел по пустому дому. Часы показывали семь утра. Куда она могла уйти в семь утра? На столе в кухне лежали ключи. На деревянной столешнице два ключа с брелоком в виде слоненка. И — ни записки, ни намека… Ничего. Андрей как был — голый — быстро выскочил на улицу: машины тоже не было. Холодный дождь с ветром обожгли кожу. Он вернулся обратно. Закурил. И окунулся во вчерашний день.
…Казалось, Катя нисколько не удивилась его неожиданному появлению. Да еще в обществе двух незнакомцев. Своих конвоиров Андрей представил как коллег-журналистов с питерского радио. Рахиль вежливо пригласила журналистов зайти, попить кофе. Бледный Обнорский смотрел на Катю пронзительными глазами. Коллеги чиниться не стали: зашли, кофейку выпили. Вполне по-светски поболтали с хозяйкой. Андрей понимал — коллеги пытаются оценить Рахиль… Можно было предположить, что увиденное — большой дом, шикарный «сааб», дорогая мебель — им понравилось.
— Ну ты, Андрей, тему-то не затягивай, — говорил, глядя Обнорскому в лицо, Виктор Ильич. После этого коллеги откланялись. Нужно признать, что держались они отлично. — Ждем твоего звонка.
Андрей и Катя остались одни.
— Что ты такой бледный, Андрюша? — как будто издалека долетел до Обнорского ее голос.
— Ничего особенного, — ответил он, — устал немного.
— Приляг, отдохни.
— Иди ко мне, — сказал он враз охрипшим голосом.
Она подошла. Через несколько секунд они оказались на полу гостиной. Так уже было однажды — когда Андрей в первый раз прилетел в Швецию… Тогда им тоже не хватило сил и терпения добраться до кровати, как это принято у нормальных людей… Катя еще тогда разохалась по поводу своих стертых о жесткое напольное покрытие коленей, а Обнорский смеялся, демонстрировал ей свои локти и убеждал, что его травмы намного значительнее и серьезнее… Когда это было? Словно много лет прошло с того дня… Целая жизнь прошла… В одну реку нельзя войти дважды… Тогда они словно сошли с ума от того, что все-таки решились шагнуть навстречу друг другу — шагнуть наперекор всему и всем… И это было сладкое безумие, потому что у их чувств была надежда на развитие и продолжение — несмотря ни на что… Несмотря на то, что у них были разные судьбы и характеры, разные истории, разные мироощущения и взаимоотношения с окружающим миром… Несмотря… Не смотря, можно делать лишь первые шаги, а потом смотреть все равно приходится. Человек не может постоянно уподобляться страусу, прячущему голову в песок. …Тьмы низких истин нам дороже… Пушкин давным-давно открыл эту формулу, но прагматичный XX век ввел в нее свои коррективы — долго увлекаться возвышающим обманом стало нерентабельно, а подчас и просто опасно.
Андрей умел задавать себе честные вопросы и давать на них честные ответы. Даже тогда, когда ему очень не хотелось ни спрашивать, ни отвечать…
Обнорский давно уже не строил иллюзий по поводу их с Катериной будущего. Андрей отчетливо понимал, что полюбил женщину из чужого племени… Ну что тут поделаешь, так уж случилось… Он понимал, что это — тупик, тупик объективный, и никто не виноват. Легче от этого понимания не становилось… Ясно было, что Катя не сможет пойти за Андреем принять его жизнь и органично угнездиться в ней — ни по финансовым соображениям (она ведь привыкла к своему уровню трат и комфорта), ни по многим, многим другим — и небезопасно для нее было возвращаться в Петербург, и сын у нее рос, и характер у самой Катерины был чересчур самостоятельный, не терпел подчиненности и зависимости… Судьба сделала из нее женщину, которой очень трудно было бы перекроить жизнь под иное лекало ради (пусть даже любимого) мужчины… А Обнорский? Ну, ты-то, разумеется, даже и мысли не допускал о том, чтобы перекроить себя под Катину жизнь, и дело было даже не в том, что у них были существенные мировоззренческие противоречия. Просто Андрей был убежден (так его воспитали), что это женщина должна следовать за мужчиной, а не наоборот. Однажды Катерина — в шутку — сказала, что ее денег вполне могло бы хватить на двоих… Она даже сама потом испугалась, увидев выражение глаз Андрея… Обнорский помолчал, а потом предложил Кате с такими мыслями сходить на ближайший показ мод какой-нибудь известной фирмы — там, мол, по подиуму много пидорасов ходит, им такие идеи очень понравятся… Катя сделала вид, что надулась — сделала вид, потому что понимала: полюбить она могла только такого мужика… Вот и получался тупик, как ни кинь… Андрей, кстати, понимал и то, что даже если бы Катерина и попробовала принять его жизнь, даже если бы и переехала к нему в однокомнатную квартиру — и тогда все кончилось бы совсем не так хорошо, как начиналось… Ларс Тингсон как-то рассказывал ему, как одна его знакомая, корреспондентка CNN в Москве, влюбилась в русского оператора и вышла за него замуж. Героическая американка мужественно прожила с суженым и его родителями три года в двухкомнатной хрущевской квартире, где, кстати, на шкафу в их спальне стояла урна с прахом дедушки оператора. Журналистка обогатилась неоценимым опытом простой русской жизни, научилась стоять в очередях, ругаться матом и выводить любимого из запоя — но все кончилось тем, что она запустила урну с дедушкой в супруга и долго потом (уже в Штатах) доводила до истерик своего психоаналитика…
