Тим Уиллокс - Бунт в «Зеленой Речке»
Клейн подумал о своих травмах — о муках любви, о липовом обвинении в изнасиловании, вследствие чего его и занесло в этот кабинет.
Стал ли он сильнее или просто прибавилось косности и цинизма?
— Это справедливо лишь в том случае, если вы уже были достаточно сильны, — сказал он.
Хоббс торжествующе кивнул:
— Может быть, может быть… Но если дух крепок, отчего не рискнуть?
— Наверное, вы правы, — согласился Клейн. — Вопрос только в том, какой риск и какие травмы.
— Вы полагаете, у вас есть выбор? — спросил Хоббс.
На его лице появилось выражение тоски и отчаяния, что заставило Клейна вспомнить, ради чего он пришел сюда — всего-то и дел, что узнать, предстоит ли ему еще один год отсидки или ждет отеческое напутствие и крепкое рукопожатие на дорожку. А вместо стандартной тюремной процедуры он битый час наблюдает безымянный ужас, весьма смахивающий на безумие, в черных колодцах глаз Хоббса.
— Опять же, — ответил врач, — только иногда.
— Даже у приговоренного к смерти есть выбор, — возразил Хоббс. — Упасть на колени перед палачами или отказаться от повязки на глазах и умереть стоя.
Хоббс, по-видимому, как раз из таких людей. Как врач Рей ощущал сильное желание исследовать состояние начальника, как Марлоу у своего Куртца, и ругал себя за то, что зашел слишком далеко. Но в Хоббсе было что-то гипнотическое. Тем не менее Клейн — всего-навсего заключенный, интересующийся ответом на свое ходатайство об освобождении. И этот заключенный посоветовал врачу осадить назад.
— Да, сэр, — сказал Клейн, — вы абсолютно правы.
Хоббс почуял отступление и, дважды моргнув, откинулся на спинку кресла. Казалось, разговор с Клейном потряс его. Засунув руку в карман, он сжал что-то в кулаке — Клейн понятия не имел, что именно. Будто преследуя отступающего, Хоббс кивнул в сторону бронзового бюста за спиной Клейна и спросил:
— Откуда вы так много знаете о Бентаме?
Клейн прикинул, не заявить ли, что изучает философию кумира Хоббса всю свою сознательную жизнь, но решил, что это слишком опасно: после нескольких десятков лет работы в этой системе Хоббс мог почуять враля с другой стороны тюремного двора.
— От доктора Девлин, — признался он. — Знаете, она судебный психиатр…
— Большинство судебных психиатров не видят разницы между Джереми Бентамом и Джеком Бенни.
Клейн не улыбнулся:
— А доктор Девлин знает, сэр.
Хоббс кивнул головой, успокоившись:
— Необыкновенная женщина. Ваша совместная с ней работа оказалась плодотворной?
— Она написала статью в „Америкен Джорнел оф Психиатри“.
— И ее напечатали?
— Доктор Девлин пока об этом ничего не говорила.
Хоббс фыркнул:
— Знаете, когда Бентам умер, его тело в соответствии с завещанием забальзамировали и поместили в стеклянный ящик. В Лондоне. Кажется, он и по сей день там.
— Да, сэр, — подтвердил Клейн. — И выставлен на всеобщее обозрение. Отныне и навеки.
Зрачки Хоббса снова расширились, и в глазах появилось то самое выражение, от которого у Клейна внутри все сжималось от скверного предчувствия. Начальник, казалось, говорил: „Пойми меня. Будь со мной рядом. Не оставляй меня одного здесь…“ Клейн слышал подобное много раз от родителей, женщин, соседей по блоку; ото всех, кто нуждался в сочувствии и поддержке. Он слышал этот голос от своей бывшей подруги, обрекшей его на все эти мучения. „Дай мне больше, чем ты можешь“, — просили его. К этому голосу примешивался его собственный внутренний голос: „Вали отсюда поскорее, парень“… Сразу вспомнился лозунг Коули: НЕ МОЕ СОБАЧЬЕ ДЕЛО!
— Прекрасно, — сказал Хоббс. — Просто прекрасно. Ирония бентамовского наследия никогда раньше до меня не доходила. Очень вам признателен за неожиданный взгляд на вещи.
— За это я снова должен благодарить доктора Девлин.
А вот это не было правдой: смысл завещания Бентама Клейн постиг сам, но, как говаривал Клетус, не надо сильно умничать — не стоит позволять щупальцам взаимопонимания объединять зэка и начальника тюрьмы. Хватит, и без того много крови из него попили. Пациенты, женщины… Бывшая любовь, а теперь вот Хоббс. Или он, доктор Рей Клейн, становится параноиком? Хоббс внезапно выдернул руку из кармана и поставил перед Клейном бутылочку с пилюлями.
— Врач посоветовал мне принимать эти пилюли три раза в день. Я думаю, он глуп. А что вы на это скажете?
Клейн взял бутылочку в руку и прочитал этикетку: карбонат лития, 400 мг. Голова внезапно опустела: мозг безо всяких эмоций зафиксировал, что Хоббс принимал таблетки, предназначенные почти исключительно для лечения маниакально-депрессивных психозов, которые, образно говоря, являются своеобразными шварцинеггерами среди прочих умственных расстройств.
Вступив в маниакальную фазу, сопровождаемую манией величия и полным отсутствием тормозов, страдающие этой болезнью часто перестают принимать лекарства, что сейчас и продемонстрировал сам Хоббс. Вообще-то словом „маньяк“ в последнее время стали сильно злоупотреблять, но, судя по коричневой бутылочке в руке Клейна, Хоббс по меньшей мере претендовал на этот диагноз. Вот только в отличие от подавляющего большинства других маньяков ему удалось сосредоточить в руках абсолютную власть над множеством человеческих жизней. Клейн взглянул прямо в глаза начальнику тюрьмы; странно, впервые с той минуты, как доктор переступил порог этого кабинета, он был спокоен и уверен в себе. Хоббс вовсе не строил ему ловушек — он на самом деле был безумен.
Хоббс кивнул на зажатую в руке доктора бутылочку:
— Вы мне так и не ответили.
Клейн поставил таблетки на стеклянную поверхность стола.
— Думаю, вам лучше справиться у вашего лечащего врача.
Хоббс нахмурился.
— Но будь я на вашем месте, — продолжил Клейн, — я бы поступил так, как считаю нужным.
Глаза Хоббса переполнились эмоциями. Он кивнул:
— Человек, который поступает иначе, гроша ломаного не стоит. — И, схватив со стола бутылочку, швырнул ее под стол в алюминиевую корзину для мусора.
Бутылочка упала с металлическим звяканьем. После этого в кабинете повисла тишина. Клейн снова перевел глаза на зеленую папку. Проследив за направлением его взгляда, Хоббс притянул папку к себе и раскрыл ее:
— Устроенное вами представление произвело на комиссию благоприятное впечатление, — сказал он.
Клейн промолчал. Хоббс пролистал содержимое папки.
— Знаете, это же идиоты — стоит привести в своем ходатайстве строчку из Нового Завета, предпочтительно такую, которая была бы им знакома, и они тают. Имя Иисуса на них всегда хорошо действует. Поэтому-то вы и пролетели в прошлом году. Не ту позицию заняли.
— Сэр? — не понял Клейн.
— Упрямство, — произнес Хоббс.
— Прошу прощения, сэр, я старался быть достаточно гибким, чтобы принять здешние правила.
— Конечно, и, надо признать, весьма в этом преуспели. Но у каждой медали две стороны, не так ли?
— Да, сэр.
Хоббс заглянул в папку:
— Например, вы лечите людей, и, судя по всему, неплохо; во всяком случае, многие предпочитают покупать вашу помощь, чем получать ее бесплатно от доктора Бара, и я не могу никого за это винить. Как, однако, это контрастирует с произведенной Майрону Пинкли лоботомией…
Клейн надеялся, что его лицо осталось каменным.
— Вы понимаете, что я имею в виду, не так ли? — спросил Хоббс.
— Если вы имеете в виду идею двойственности человеческой натуры, то да, сэр, понимаю.
В лицо доктору ударила кровь, и его охватила неудержимая злость на Хоббса за те издевательства, которым Рей подвергался; на самого себя за то, что он еще надеялся, за то, что стоял здесь, за то, что вообще дышал, за то, что был слишком большим умником для того, чтобы перепрыгнуть через стол и оторвать Хоббсу башку к чертовой матери. Ярость вопила: „Да подавитесь вы своей свободой, мне она на хрен не нужна, я ее и так никогда не имел!“ Голос благоразумия протестовал: именно потому и нужна, что до сих пор у тебя не было возможности ею насладиться. Да и теперь, освободят тебя или нет, свободы тебе не видать.
Голос ярости утих так же неожиданно, как и зазвучал, оставив после себя пустоту. Клейн задрожал от ветерка, нагнетаемого потолочным вентилятором. Рубашку можно было выжимать. Хоббс со шлепком захлопнул зеленую папку.
— Вы свободны, Клейн, — сказал он.
Клейн молча уставился на него.
— Комиссия согласилась с моими рекомендациями. Завтра в двенадцать дня вас передадут на попечение вашего инспектора по надзору.
Хоббс встал и протянул Клейну руку. Клейн тоже поднялся на ноги и пожал руку начальника.
— Спасибо, сэр.
— Теперь можно и улыбнуться, Клейн.
— Да, сэр.
Но Клейн не улыбался: ощущение пустоты не исчезало. Доктор знал, что если ей предстоит заполниться, то не весельем и радостью, а мучительной болью утраты, и боялся этого. На том и стой, приказал он себе, пока не окажешься в безопасном месте. Клейн отпустил руку Хоббса.
