Б. Седов - Один против всех
«На Гагаринской» мужчины и женщины гуляли отдельно, девицы со свеженарощенными бюстами пытались флиртовать с замотанными по глаза мужиками, но те, продираясь сквозь кусты, стремительно избегали их общения. Многие из перебинтованных пациентов прогуливались в сопровождении одного или двух совершенно здоровых спутников.
Я гулял один, охранять меня было некому и, надеюсь, не от кого. Первые два дня я просидел в палате, куда приходили строгие немолодые медсестры и брали все нужные для медицины анализы, на третий день меня по пустому коридору отвели в операционную, откуда я вышел уже в бинтах и получил свободу передвижения.
Через пару дней к моим одиноким прогулкам присоединился новичок. То, что это был новичок, сразу бросалось в глаза, мужчина постоянно трогал бинты, останавливался у зеркальных стекол, рассматривая свое замотанное лицо с отверстиями для глаз и рта.
- Как человек-невидимка! - сказал он, подойдя ко мне на послеобеденной прогулке.
- Что? - не сразу понял я новичка. Рот у него почти не открывался, и звуки исходили через узкую короткую щель.
- Уэллс, - сказал он и попытался улыбнуться. - Человек-невидимка, помните?
Я кивнул.
- Хорошая клиника, - не мог угомониться новичок. - Кормят хорошо!
Я снова кивнул. Кормили, действительно, хорошо, но не настолько, чтобы об этом говорить первому встречному.
- Дорогая, наверное? - добил меня новичок.
Я сказал «да» и задумался.
Человек явно не привык к нормальной пище, значит, небогат, скорее - просто беден, но лежит в дорогой клинике и сделал операцию, стоимости которой он не знает. На жертву аварии или пожара он не похож. Значит, кто-то заинтересован в том, чтобы он изменил свою внешность, и заплатил за это немалые деньги. Это уже становилось любопытным… Человек меняет свое лицо в двух случаях: когда он не хочет быть похожим на самого себя, как я, или когда он хочет быть похожим на кого-то другого. Боюсь, что это и есть случай новичка.
- Вы - местный? - спросил я его.
- Коренной питерец! - с гордостью, но с трудом произнес он. - А вы?
- Я из Карелии, - вспомнил я биографию Арво Яновича Ситтонена.
- Никогда не бывал в Карелии, - признался новичок. - Я вообще нигде не был. Но ничего, теперь-то я поезжу по свету!
Так-так, подумал я, тебе не только оплачивают операцию, но и платят деньги, чтобы ты на нее согласился.
Это уже интересно…
Кто-то осторожно тронул меня за плечо. Позади стояла медсестра.
- Прошу вас на перевязку, - сказала она.
Я кивнул на прощание новичку и пошел в процедурную.
- Еще встретимся, - сказал он мне вслед.
У меня почему-то было ощущение, что мы встретимся еще не раз.
* * *
В этот вечер в процедурной с меня сняли бинты. Добрый, похожий на кота доктор с белыми пушистыми усами погладил мое лицо, попросил улыбнуться, потом рассмеяться, еще раз погладил лицо, кивнул.
- Хорошо, - сказал он, отступил на шаг назад, посмотрел пристально, повторил: - Хорошо! Вы себя видели? - и подал зеркальце.
Свое новое лицо я видел в первый день пребывания в клинике, на экране монитора, тогда доктор поколдовал над моей фотографией и предложил мне на выбор три варианта моей будущей физиономии. Я выбрал нейтральный вариант, в котором еще мог узнать самого себя, остальные два показались мне слишком радикальными - у человека с таким лицом должна быть совсем другая жизнь…
Теперь я увидел нового себя в зеркале, и я сам себе понравился - добавилось жестокости в глазах, подчеркнутые скулы и странно выпирающий подбородок создавали впечатление непреклонного человека с железобетонной волей и стальными тросами нервов. Такое лицо было в самый раз для выполняемой мной миссии, но неужели, когда начнется мирная полоса моей жизни, придется делать еще одну операцию, изображая лицо человека с возвышенными интересами в сфере искусства?
- Понравилось? - спросил пушистый доктор.
- Нормально, - ответил я, энергично двигая губами.
- Ну и слава богу, - сказал доктор. - Переночуете у нас, а утром мы вас проводим, так сказать, в большую жизнь.
- Спасибо, доктор!
- Не за что! Удачи вам, и если что - приходите, у вас хорошее лицо, с ним легко работать…
Я кивнул головой, для бывшего боксера это был сомнительный комплимент…
* * *
Ранним утром меня проводили через пустую спящую клинику, еще раз пожелали удачи, и я остался один на немноголюдной улице. Город еще спал, прохожих почти не было, а о существовании дворников, которые в пору моей молодости в этот час уже начинали шаркать метлами по асфальту, забыли, кажется, навсегда.
Куда ехать, у меня сомнений не было - конечно, к Светлане, удивить ее своей новой мордой и возможностями отдохнувшего организма, получившего подпитку витаминами и биодобавками. Потом можно будет связаться с Романовым-Черных, озаботить его выправлением новых документов, потому что паспорт с мордой господина Совкова мне теперь решительно не подходил. Нужно еще позвонить Годунову, узнать, нет ли новостей, в общем, включаться в привычную жизненную суету.
В полупустой электричке я доехал до станции Тайцы, прошел через весь поселок, встретив лишь двух старух, одна из которых дремала на ходу, неся от державшей корову соседки бидон с парным молоком. Утро выдалось сонным, поэтому вид безлюдного участка тети Глаши меня не удивил.
Никто не обирал кусты крыжовника, не варил на зиму варенье и, самое главное, не бросался ко мне на шею с радостным щенячьим визгом.
Спят, подумал я и уже начал рисовать перед собой картину, как я влезаю в нагретую Светкину постель ну и все прочее, что за этим могло последовать.
Но дверь в дом оказалась не запертой, постель Светланы не разобранной, словно она и не ложилась этой ночью, хотя все вещи были на месте. Вещей у нее было мало, и я их все знал наперечет.
Я начал методично осматривать дом. Дом был пуст той странной пустотой, которой пугает неожиданно встреченный в океане «Летучий голландец».
На столе стоят тарелки с едва тронутой едой, в пепельницах корабля-призрака дымятся отложенные на минуту трубки, постели хранят тепло матросских тел, и одинокий башмак скользит по настилу кубрика, но - нигде ни одной живой души.
Я начал методично прочесывать участок, по всем правилам, которые преподавали мне в Рязанском училище ВДВ - разведчик должен уметь найти в лесу все, от спрятанной вещи до скрывающегося человека. В глубине сада, под ягодным кустом, я нашел пластмассовое ведро, на треть заполненное крыжовником.
Теперь окончательно стало ясно - что-то случилось, внезапное и плохое, что заставило обитательниц дома срочно бежать, бросив все свои дела. Или…
О втором варианте думать не хотелось.
Я вернулся к главному входу, сел на скамью и закурил. Мыслей в голове пока не было, были немногие факты, которые мне удалось собрать, осматривая дом и сад. Меня не было ровно десять дней, женщины могли исчезнуть в любое время, но ягоды в пластмассовом ведре были крепкими и не тронутыми плесенью, даже привычной мошкары над ними почти не было. Значит, крыжовник нарвали максимум дня два назад…
Я потушил сигарету и решил еще раз обойти сад, оставалась еще та его часть, где стояла баня. В саду никаких следов не было, а дверь бани оказалась приоткрытой, и я заглянул туда. В предбаннике, сжимая в руках двустволку, лежала тетя Глаша…
Я пощупал пульс, больше по привычке, чем надеясь услышать биение крови. Шея была холодной и неживой, пульса не было. Я попытался вспомнить, что же такое говорил нам в училище старичок-преподаватель о степени трупного окоченения, о том, как по внешнему виду покойника определить срок смерти, и что сделать, чтобы узнать, от чего человек умер.
Все эти сведения были абсолютно неприменимы в боевых условиях, где лучшим свидетельством о смерти противника является контрольный выстрел в голову, а время, когда он умер, можно отсчитать по собственным часам.
Однако курс такой был, и я тоже посетил две или три лекции. Старичок рассказывал интересные, но совершенно ненужные вещи, и понимал это сам, но говорил, что жизнь может повернуться по-всякому, а знание лишним не бывает.
Ничего из его лекций я не помнил, а если бы даже и помнил, то не знаю, что бы мне это дало. Теперь уже не было никакой разницы, вчера или позавчера убили тетю Глашу, а в том, что ее убили, сомнений не было - на левой стороне, ближе к центру груди, расплылось большое кровяное пятно. Я нагнулся и понюхал ствол ружья. Слабо пахло порохом, и один курок был спущен. Глория Викинговна пыталась отстреливаться…
- Эй, есть кто живой! - донеслось из сада. - Гла-а-ша, ты где?
Я осторожно, стараясь не шуметь, выбрался из бани и замер, прислушиваясь.
- Спят они, - сказал другой голос, - на обратном пути зайдем.
Скрипнула калитка, опять повисла мертвая тишина.
«Хоть бы комар какой пролетел», - подумал я и выглянул из-за угла дома.
