Роман Кожухаров - Пуля для штрафника
— Ах ты, гад… — с ненавистью выдохнул Евменов и замахнулся прикладом своего автомата, чтобы прибить фашиста. Это импульсивное движение довершило все дело. Байрамов окоченевшими, мокрыми руками не смог удержать резкий разлет бревен. Все четверо разом ушли под воду. Немец оказался в самом безвыходном положении.
Русские опирались на него, как на еще одно бревно на плоту, и теперь, когда они все оказались в воде, они инстинктивно стали отталкиваться от Хагена, пытаясь вынырнуть на поверхность.
Вынырнув, Евменов, хрипел и кашлял, пытаясь набрать в легкие воздуха. Ему мешал обжигающий студень, набившийся в горло, когда их потянуло вниз. Вот на поверхность, метрах в трех в стороне, с шумом вырвался кто-то. Он в голос, сипло дышал и отфыркивался, барахтаясь и шлепая в тягучей, как смола, непроглядной толще движущейся воды.
Евменов старался выгрести на поверхность, но левая рука запуталась в ремне автомата. И ППШ, и одежда неумолимо тянули вниз. И течение, сила которого точно держала в тисках, неумолимо тащило на дно. Из последних сил Евменов греб правой. Он рычал, бил ладонью по поверхности реки, как будто дрался за свою жизнь с неумолимо громадным змеем.
— Бревно… хватайтесь за бревно…
В последний миг, когда хватка реки, казалось, взяла верх, чья-то рука спасительно подхватила Евменова за загривок телогрейки и потащила наверх.
Совсем близко, в темной воде, он разглядел белое пятно лица. Это был Анзор Байрамов.
— За бревно… Держитесь за бревно…
Намертво обхватив шершавую кору правой рукой, Евменов наконец высвободил запутавшуюся левую.
— Скорее, Зайченко…
Уже вдвоем они стали судорожно грести руками, правя бревно к тонущему солдату. Успели в последний момент. Зайченко тоже уже доходил. Он наглотался воды, и у него почти совсем не осталось сил, чтобы держаться за спасительное бревно.
— А немец?… — вдруг спросил он.
— Забудь… — отплевываясь, произнес Евменов. — Немца сейчас караси да сомы допрашивают.
Шум и суматоху, которые вызвало крушение плота, засекли немцы на берегу. Сразу несколько винтовок и автоматов принялись на звук обстреливать реку. Над водой взвилась ракета, осветив сумрачную гладь темной реки, по которой течение далеко разнесло бревна, только что бывшие одним целым.
— Гребем быстрее, хлопцы… до берега не так далеко-
Сразу несколько очередей заплясали вокруг того бревна, что неумолимо продвигалось наперекор течению в сторону левого берега. Ракета к тому моменту уже погасла, но времени у немцев для того, чтобы наметить сектор стрельбы, было достаточно.
Но тут фашистам ответили с левого берега. Застрочили автоматы, принялся работать пулемет. Били на звук, по точкам, светившимся с правого берега соплами раскаленного пламени.
А вот сразу несколько минометов, пристрелявшихся за день, выпустили по врагу свои ревущие смертоносные железки. Обстрел немцев тут же захлебнулся. В этот момент Евменов ощутил под застывшими от пронизывающего холода ногами илистое днестровское дно.
VI
У Хагена не было никаких шансов. Сначала локти, потом каблуки сапог кого-то из русских, изо всей силы толкнули его вниз, в тягуче движущийся поток кромешной черноты. Вмиг ставшая непомерно тяжелой, шинель обвисла каким-то свинцовым гробом, который вязал и сковывал судорожную агонию тела Хагена.
Он хотел жить. В этот момент не было этого «он». Было некое существо со связанными передними конечностями, которое извивалось и корчилось, пытаясь во что бы то ни стало, хоть на сантиметр, хоть на волос, подняться к поверхности вяжущей смертью и холодом толщи.
Отто боролся. Связанные руки он повернул ладонями вперед и стал часто-часто грести по-собачьи. Подошвы сапог свел вместе и мотал изо всех сил, пытаясь придать своему тяжелеющему телу хоть какое-то ускорение.
Отто казалось, что сердце сейчас выпрыгнет у него из груди. Воздуха не хватало. Вот, казалось, сейчас он устанет задерживать дыхание и жадно вберет в себя полную грудь днестровской воды, впустит внутрь немотствующую, нетерпеливо ожидающую в ледяной темноте смерть.
Может быть, это сердце, стучавшее ему в горло, придало ему тот самый, последний толчок? Его связанные руки вдруг ударились обо что-то твердое. Доска или бревно… Веревка, стягивающая его запястья, оказалась поверх бревна, как будто Отто подвесили за руки на огромной палке. Он принялся изо всех сил подтягиваться на руках вверх. Бревно, слегка погружаясь в воду, держало его и сопротивлялось, создавая необходимый упор для тяги. Вот его нос и лицо достигли поверхности. Воздух, холодный, сырой, втянулся в него, как огромный удав. Казалось, ему уже не было места, но Отто все вдыхал и вдыхал в себя непроглядную ночь.
Вода, которой он наглотался в первые секунды после падения в реку, выходила из него из самого желудка вместе с рвотой. Немного погодя, опомнившись, не переставая часто дышать, он попробовал оглянуться. Здесь, на поверхности, была такая же чернота, как и под водой. И даже еще холоднее.
Отто почувствовал, как холод сковывает его ноги и туловище. Как будто наглухо задраивают на нем клепками тяжелый железный панцирь. Стараясь не делать шума, Хаген принялся болтать в воде ногами. Толку от этого выходило мало. В сапогах ноги двигались тяжело. Будто две неподъемные гири висели на каждой голени. Его все сильнее тянуло вниз.
Бечевка, которой были связаны руки, врезывалась в синюю от холода кожу с такой силой, что, казалось, она сейчас перетрет сухожилия до костей.
«Надо развязать руки… надо развязать руки», — шепотом сам себе твердил Отто. Он понимал, что со связанными руками даже на бревне ему далеко не уплыть.
В этот момент началась стрельба. Несколько пуль просвистели совсем рядом. Наверняка стрельбу по реке вели свои. По пунктирам трассеров Хаген успел распознать, где находится правый берег. Его унесло уже достаточно далеко, и река продолжала стремительно нести его все дальше и дальше. В этот момент зеленый свет осветил все вокруг, как показалось Отто — нестерпимо яркий. Поначалу не разобрав, откуда он взялся, Отто почти полностью погрузил голову в воду.
Это была осветительная ракета. В конце концов, теперь для него уже было неважно, кто запустил ее в сырое, мутно-черное апрельское небо. Любой, кто заметит его сейчас на реке, может открыть по нему огонь — и русские, и свои.
Все те секунды, пока горел этот проклятый, ядовито-зеленый свет, Отто держал голову погруженной в ледяную воду. На поверхности торчали только ноздри, чтобы жадно втягивать обжигающий легкие воздух, и ладони, чтобы держаться. Он старался не шевелиться, ощущая, как кровь его остывает и тело постепенно превращается в ледяную, тяжелеющую колоду.
VII
Боль от веревки становилась все нестерпимее. Отто вцепился в веревку зубами. «Перегрызть, перегрызть», — отчаянно твердил себе мысленно он. Веревка не поддавалась. Тогда, ослабив хватку, Отто нащупал губами узел.
Сначала ничего не получалось. Но вот наконец вслед за зубом потянулся послушный шнурок Узел распутался, бесполезная и не страшная теперь бечевка упала на мокрое бревно, и тут же ее смыло речным потоком.
Свет ракеты и выстрелы помогли Хагену сориентироваться. Река делала здесь еще один крутой поворот. Течение относило его все дальше к вражескому левому берегу. Волны озноба накрывали Отто одна за другой. Зубы стучали крупной дрожью. Он понял, что, если попытается перебороть течение и вернуться к своим, у него ничего не выйдет. Единственное, что остается, — это попытаться, используя течение, добраться до левого берега.
Главное — принять решение. Как только Хаген определился, он весь зашевелился, заработал ногами, всем телом, подгребая руками — то одной, то второй, — чтобы не дать им окончательно окоченеть. Мозг его словно отключился, то ли от того, что был уже не в состоянии работать в замерзшем состоянии. Или просто организм экономил последние крупицы энергии, наскребая их на самом дне нутра Отто Хагена, неумолимо покрывавшегося коркой льда.
Отто казалось, что это река постепенно замерзает и покрывается льдом, и ему с каждым движением становится все труднее ломать этот лед, преодолевать его сопротивление. Зубы стучали так, что, казалось, эту дробную морзянку слышит вся река. Но Отто греб, греб вперед, в уже каком-то туманном полузабытьи.
Он даже не сразу понял, что бревно упирается во что-то твердое, не дает ему двигаться вперед.
— Она замерзла… она совсем замерзла… — бормотал он, как полоумный. Стоп. Бревно. Оно врезалось в… Он добрался, добрался до берега…
Отто медленно выполз на самую береговую кромку. Он лежал среди каких-то веток, черных, торчащих из земли кустов и не мог пошевелиться. Всего лишь краткий, доле секунды равный, миг неповторимого ощущения. Он чувствовал себя спасенным. Это ощущение родилось от его покойного, обездвиженного лежания после отчаянной борьбы за жизнь и напряженнейшего пребывания на самом-самом краешке смерти.
