Михаил Зайцев - Час тигра
– Ли останется в обуви, – изрекла Элеонора, открывая ридикюльчик.
– Господа! – Акулов поднялся с дивана. – Неужели столь необходимо драться у меня в кабинете? Мы же в фитнес-клубе, в конце концов! Подходящих залов достаточно, чтобы...
– Сядь, Сережа! – Я уперся рукой в столешницу, оттолкнулся мокрыми кроссовками от ковра, перемахнул через стол. – Сядь. Не бойся, культурной революции в твоем кабинете устраивать не стану, стиль модерн не разрушу, не порушу. Ласково возьму китайчонка на болевой в три секунды, и всех делов.
Элеонора достала из стильной сумочки золотой портсигар, зажигалку желтого металла, красиво прикурила тонкую сигарету и произнесла длинную фразу на китайском. Ли внимательно ее выслушал, отступил на шаг от дверного косяка, ответил коротко, сквозь зубы.
– Хи-хи-и-ха-ха! – заржал я громко да задорно. – Напрасно ломали язык и мучили гортань, мэм. Я понимаю по-китайски. Хотите, переведу ваш приказ Ли и его ответ?
– Хочу. – Элеонора посмотрела на меня впервые с некоторым интересом.
– Вы сказали: «Убей его», то есть меня. Он ответил, типа: «Без проблем». Должен вас огорчить, мэм, – проблемы будут... Ну-тис, дружище Ли, понеслась?
Только что китаец стоял по стойке «вольно», я произнес вопросительное «понеслась», и как будто невидимый кукловод в небесах обрезал нити, управляющие марионеткой Ли.
Он пошатнулся, едва не опрокинулся на спину. Дабы сохранить равновесие, Ли шаркнул остроносым ботинком по ковру, широко расставил ноги, согнул колени. Ли качнуло вперед, будто бы голова его стала вдруг тяжелой и перевесила тело. Чтоб не рухнуть мордой в ворс ковра, китаец сильно прогнулся в пояснице, всплеснул руками, выровнял корпус, быстро-быстро замахал перед собой собранными лодочкой ладонями, скрючив при этом запястья и прижав локти к бокам.
– У? – удивленно выдохнул китаец, вытянул губы, словно для поцелуя, широко раскрыл узкие глаза. Крутанул головой вправо, влево. Оглядывался, как будто впервые увидел глазами навыкате кабинет Акулова, где пробыл до того минут двадцать.
Круглые сферы глаз с застывшими точно посередине зрачками заметили меня. Ли подпрыгнул, приземлился на правую ногу, левую согнул в колене, оставил на весу, лихорадочно орудуя ладонями-лодочками, взъерошил жесткие волосы у себя на макушке.
Мысленно я восславил Будду. Китаец не был «лесным дьяволом». То, чего он сейчас вытворял, характерно для стиля «цзуйхоуцюань», стиля «Пьяной обезьяны».
Обезьяна в древнем Китае считалась символом ловкости, хитрости, быстроты и грациозности. В период, соответствующий первым векам нашей христианской эры, в Китае пользовалось особой популярностью театрализованное представление «танцы ста животных», куда входил и танец обезьяны. В это же время при императорском дворце вошел в моду «танец макаки», включающий в себя движения разъяренной обезьяны, а некий чиновник Шаофу, как сообщают летописи, любил демонстрировать модную обезьянью пляску на пирушках, приняв на грудь кувшинчик-другой вина. Именно отсюда, с пирушек в императорском дворце, легенды ведут происхождение стиля «Пьяной обезьяны».
Коротким прыжком смещаюсь в сторону, ухожу от прямого взгляда Ли. Он остается на месте, на одной ноге. Следом за мной поворачивается лишь его голова. Ли фыркает носом, таращит широко открытые глаза. Обезьяна Ли злится.
Пожалуй, нет другого стиля кунг-фу, где такое же внимание уделяется глазам, как в стиле обезьяны. Чтобы научиться выражению глаз, как у настоящей обезьяны, ученики тратят годы. Глаза у человекообразного животного всегда круглые и смотрят вперед, они никогда не поворачиваются в стороны и не косят. Если обезьяна хочет посмотреть влево или вправо, она поворачивает голову, а не глаза. Обезьяна закрывает глаза, только когда спит. Если она мигает, то при этом движется только веко, а не бровь. После того как ученик освоит правила взгляда, следующая ступень – научиться выражать чувства и настроения. Педантичные китайцы канонизировали и описали двенадцать основных настроений обезьяны. Два из них Ли мне уже успел показать: выражение удивления, надо полагать, мною – слабым, недостойным Ли противником, и выражение злости, предшествующее атаке. Очень не хочется увидеть выражение, которое в китайских трактатах снабжено по-восточному витиеватым комментарием: «Божественная Обезьяна спускается с холма прыжками, она счастлива, она сорвала персики». Что древние китайцы подразумевали под «персиками», из ложной скромности уточнять не стану.
Ли подпрыгнул, сгруппировался. Обе коленки и левый локоть плотно прижались к свернувшемуся калачиком телу. Ли кувыркнулся в воздухе. Только что его взъерошенная макушка «смотрела» в потолок, мгновение – и Ли переворачивается вверх ногами, выставляет вперед правую руку, ладошка-лодочка касается ковра, правый локоть сгибается, еще мгновение – и, перекатившись через голову, комочек Ли оказывается у меня между ног.
Левая лапка человека-обезьяны хищно метнулась к моим гениталиям. Хвать... Мимо! В последний роковой момент сбиваю его шаловливую ручонку махом ноги. Жадные пальчики хватают воздух возле моего бедра.
Продолжаю маховое движение, отталкиваюсь от ковра, кручу заднее сальто, ухожу от обезьяноподобного бойца на безопасное расстояние и замираю в позиции ожидания.
Обезьянку взбесила первая неудача. Ли вскочил, оскалился, мелко и часто застучали его мелкие, острые, белые зубки, глаза навыкате остекленели, скрюченные лапки взъерошили на сей раз волосы на затылке.
Человекозверь и я бросились в атаку одновременно. Он – тонко визжа фальцетом, я – с шипением выдыхая сквозь неплотно сжатые губы. Он зацепил скрюченным запястьем мой метнувшийся к желтому личику кулак. Я подцепил кроссовкой его лодыжку, дернул. Он упал спиной на мягкий пол, взбрыкнул ногой. Я сбил предплечьем метящий в мой прищуренный глаз опасно острый носок его ботинка. Он покатился по полу, я обрушился на него сверху, пользуясь преимуществом в массе, прижал его к ковру. Он хлопнул ладонями по моим ушам. Промазал, ибо я в ту же секунду боднул его переносицу лбом. Он оплел обеими ногами мою поясницу, стиснул так, что перехватило дыхание. Его зубы впились в бинт на моем плече. Я ухватился слабеющими пальцами за его подбородок, потянул вниз, рванул вбок и, хвала Будде, вывихнул обезьянью челюсть. Он попытался царапнуть ногтем мою глазницу, я поймал зубами его запястье, большим и указательным пальцами правой руки забрался китайцу в рот, схватился за корень языка, повернул. Моя левая рука в это же время накрыла выпученные обезьяньи глаза и слегка надавила на глазные яблоки.
Хват ног на моей пояснице ослаб. Ли застонал, обмяк, я понял – он сдается. Мог бы, конечно, еще потрепыхаться, «пьяный обезьян», однако на фига понапрасну жизнью рисковать? Ли добросовестно проэкзаменовал «мистера Зазнайку», я, Знайка-Зазнайка, честно выдержал экзамен, концерт окончен.
Я разжал зубы, отпустил пойманное запястье, выпустил вывернутый язык, сполз с китайца, обтер о штанину увлажненные чужой слюной пальцы. Медленно, не спеша я встал на ноги, протянул руку, помог подняться Ли.
– Что у Ли с челюстью? – cпросила Элеонора.
На кончике сигареты импозантной девушки образовался длинный пепельный столбик. Элеонора забывала затягиваться, пока наблюдала нашу с Ли схватку. Ее подчеркнутые косметикой глаза походили сейчас на взгляд обезьяны, выражающий крайнюю степень удивления.
– Полный порядок, мэм. – Успокоив девушку, я глубоко вздохнул, резко выдохнул, повернулся к Ли: – Расслабься, дружище, минута терпения, и я вправлю тебе челюсть.
Ли не возражал, чтоб я поработал костоправом. И, кстати, предложение расслабиться не пришлось дублировать на китайский, Ли прекрасно понимал русский.
– Семен, может, доктора позовем? – проявил заботу о покалеченной Обезьяне и потрепанном Бультерьере Акулов. – Сергей Сергеича, помнишь его, до сих пор у меня служит.
– Помню такого. И он меня вспомнит, а посему обойдемся без Сергея Сергеича... Ли, будь любезен, голову чуть повыше... Ага, вот так, хорошо. Будет немножко больно, потерпи... Опа, я фиксирую челюсть... И-и... раз!.. О’кей, встала на место... Акула, дай-ка сюда бутылку со спиртным.
– Зачем?
– Не жадничай, давай сюда пузырь. Видишь, товарищ Ли зубами разбередил старую рану на моем плече. Бинт, черт его подери, пропитался кровушкой, ща я укус продезинфицирую на всякий случай... Ух, защипала, за-араза... Ли, хватай бутылку, брызни сорокоградусной себе на руку, я тоже, кажется, тебе запястье прокусил, да? Нет?
– Семен, подайте пепельницу со стола, пожалуйста, – напомнила о себе девушка Элеонора.
– Рад услужить, мэм.
Если честно, у меня до сих пор побаливали бока после объятий жилистых обезьяньих ног. И забинтованное плечо противно ныло. Однако просьбу девушки я исполнил беспрекословно, как отменно выдрессированная собачка.
