Путанабус. Наперегонки со смертью - Старицкий Дмитрий

А сам слегка задумался о причине таких амикошонских отношений Шицгал с Купером, который, как заявила доктор Балестерос, тут «весь госпиталь перетоптал».

Но магистр медицины оказался крепким орешком.

— Будет обход, там все и узнаете, — и подмигнул при этом Розе.

С намеком так подмигнул, дон Жуан местечковый. И я тут же успокоился. Так подмигивают женщине, которой добиваются, а не той, которую уже поимели.

— Кстати, ваше дежурство уже кончилось, — добавил врач уже персонально Розе.

Я понял, что при ней Лусиано ничего говорить не намерен, и тоже поддакнул:

— Да, Роза, не мешает тебе отдохнуть после вчерашнего.

Роза собрала свою сумку и примирительно сказала:

— Ладно. Покантуйся тут немного один. Я тебе Антоненкову пришлю сразу, как до дома доберусь.

Наклонившись, поцеловала меня в губы и вышла в коридор, сказав на пороге нам обоим:

— Чао.

— Так, доктор, колись, что на самом деле произошло, — наехал я на Купера, льстиво повысив его в научном звании.

— Немного терпения, доктор Волынски, — невозмутимо ответил врач. — Скоро тут будет доктор Балестерос, посмотрит результаты, тогда она вас и просветит о том, что именно произошло. А пока пошли на рентген, — сказал врач, деловито расстегивая захваты на моих лодыжках.

— Как пошли? — удивился я.

— Ножками.

Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.

22 год, 2 число 6 месяца, воскресенье, 10:30.

Доктор Балестерос явилась не одна, а с высокой красивой девушкой лет двадцати пяти — двадцати семи, карибской внешности, но без примеси индейской или негритянской крови. Креолка. С темно-каштановыми крупно вьющимися локонами чуть ниже плеч, на макушке прихваченными серо-зеленой шапочкой-таблеткой. Туго подпоясанный дежурный халат с чужого плеча не скрывал ни отличной фигуры, ни стройных ног. Большой лоб, высокие скулы, узкий подбородок, чувственные губы; немного длиннее, чем нужно нос, и глаза цвета спелой маслины под соболиными бровями. На ее руках не было маникюра, а на лице — косметики. Куда еще краситься, имея такие шикарные черные как смоль длинные ресницы и такой прекрасный цвет лица!

— Доброе утро, — сказала Мария Балестерос по-английски, входя в кубрик. — Познакомьтесь: это наш пациент доктор Волынски, а это наш прикомандированный ординатор доктор Вероника де Охеда Лопес из Нью-Рино. Она фармаколог-исследователь. Именно ее новый препарат мы и применили вам, Георги.

— Так я еще до кучи и подопытная морская свинка у вас, доктор Мария. — Но поднимающееся раздражение разбилось об очаровательную улыбку нового доктора Вероники.

— Вы не правы, — заявила она по-английски, — период испытаний на животных я закончила еще во время последнего мокрого сезона.

— Что это за препарат? — поинтересовался я. — И какие побочные эффекты у него? К чему мне готовиться? Уши мхом не обрастут?

Доктор де Охеда ответила, не отрываясь от рассматривания моих снимков на просвет, которые ей услужливо подал Купер:

— Это вытяжка из местного эндемика. Довольно редкого здесь вьющегося растения типа земной омелы. Собирать его можно только на северных склонах Сьерра-Гранде и только в мокрый сезон. В остальное время те вещества, которые оно вырабатывает, не так активны, как бы нам того хотелось.

— Как хоть называется этот препарат? — полюбопытствовал я.

— Охедин, — скромно просветила меня Вероника де Охеда.

Доктор Балестерос, водя пальчиком по рентгеновским снимкам, что-то затарахтела по-испански. Видимо для того, чтобы я ничего не понял. Но я догадался, что другие рентгеновские снимки мне делали, когда я был «овощем» и общался со Львом Мехлисом.

— Да, вы правы, — покивала ей доктор де Охеда, переходя на английский, — это просто феноменально. Я никак не ожидала такого быстрого результата.

— А уж как мы не ожидали, — вставил свои пять копеек магистр Купер, поедая доктора де Охеда маслеными глазками. — Кстати, сегодня до рентгена доктор Волынски дошел сам, без каких-либо трудностей. Можно сказать, что он уже здоров, но я бы подержал его в госпитале еще пару недель под наблюдением до полного выздоровления. Мало ли что?

— Вы меня просто обескуражили своими результатами, — сказала доктор де Охеда. — Придется мне поставить еще серию опытов на животных, уже совмещая с охедином яд амазонского паука, чтобы точно знать, что эффект такого быстрого заращивания костной ткани связан именно с ним. Заодно и дозировку точнее просчитать.

— Значит, я все же был морской свинкой, — проговорил я в потолок, но достаточно громко, чтобы меня слышали врачи.

— Что вы сказали? — повернулась ко мне Мария Балестерос.

— Просто я хотел бы узнать: я вам тут не мешаю? — Ехидству моему не было предела.

Слава богу, магистр Купер, прежде чем тащить меня на рентген, выдал мне госпитальную пижаму и тапочки фасона «ни шагу назад». Веселенькую такую пижамку: желтенькую и всю в коричневых мишках Тедди. Для девочки-подростка самое то. Вот в этой пижаме я и вылез из-под простыни и пошел в коридор.

— Вы куда? — требовательно спросил меня магистр Купер.

— В сортир, — ответил я всему консилиуму. — Раз я практически здоров, то и похезать сам смогу на унитазе, как человек. А не как привязанный к кровати трупик, из которого дерьмецо санитарки выковыривают.

И не обращая больше никакого внимания на докторов, вышел в госпитальный коридор. Как помню по походу в рентгеновский кабинет, там по правую сторону от кубрика третья дверь как раз и был докторский индивидуальный гальюн.

Ибо не фиг.

Новая Земля. Европейский Союз. Город Виго.

22 год, 2 число 6 месяца, воскресенье, 10:55.

Под громкий шум переглатывания воды в глубинах унитаза, выйдя облегченным из кабинки санузла, у раскрытого окна умывальни застал парочку небритых хомбре в веселеньких больничных пижамах, розовеньких таких, которые о чем-то увлеченно друг другу трындели, не забывая при этом вкусно курить.

Вдруг почувствовал, что у меня уши опухли от долгого отсутствия никотина в организме. Странно. То вообще не замечал ничего такого, а тут как плотину прорвало. Пришлось идти клянчить у мужиков чинарик. Жестами, естественно, потому как местные ранбольные ни английского, ни русского языков не знали. А я так совсем не разбирал их мовы.

Но ничего, поняли друг друга. Угостили они меня моей любимой новоземельной «Конкистой». Даже с фильтром. Беленьким таким, бумажным, как на французском «Житане». Не видел еще таких здесь.

От первой затяжки даже закружилась голова…

Не-е-е… Это я сюда удачно зашел.

Докторский гальюн, куда я поначалу намылился, по закону подлости оказался заперт на ключ. Впрочем, это не расходилось с моими ожиданиями. Это я так, из вредности туда ломился. А в общем, все понятно. Все сделано для того, чтобы такие, как я, в нем не шарились. Не писали мимо унитаза и не писали разную похабень на стенах.

Пришлось срочно все бросить и искать общественный гальюн, тот, что для больных.

Ворвался в искомый кабинет, найденный в конце коридора по запаху застарелого сигаретного дыма, уже на пределе давления в клапанах.

В помещении с крашенными масляной краской стенами и тривиально беленым потолком были в наличии умывальники из нержавейки и кабинки с унитазами, закрывающиеся легкими пластиковыми дверками, как в «Макдоналдсе». Все свободные, на мое счастье. И чистые, в смысле — мытые, так как стены ожидаемо оказались все в надписях и рисунках сортирного содержания, единого для всего мира стиля. Теперь уже двух миров.

Даже бумага туалетная тут была в наличии. Плохонькая, похожая на серый советский рулон, но все же это признак цивилизации, когда бумагу из сортира не тырят.

Вот и сейчас после облегчения кайфую с сигаретой. Только во вкус вошел, как меня обломала медсестра: нагло ввалившись в мужской туалет и выделив меня из группы курильщиков, погнала в кубрик, даже не дав докурить. Стерва такая. Видать, диктатура медсестер в лечебных учреждениях — общечеловеческая ценность во всех мирах, вне зависимости от политического строя.