Андрей Костин - Предупреждение путешествующим в тумане
Она чуть наклонилась вперед, и я вижу только ее профиль, в котором слились воедино черты испанских и африканских предков.
За окнами чужой город, где кастильские балконы перемешаны со слепым железобетоном, где бармены вежливы и сердечны, а проституткам нет и тринадцати, где бассейны с лазоревой водой, и так сладостно отдыхать в тени после обеда. Правда, в подвалах некоторых учреждений ломают кости и подключают электроды к половым органам. Есть и такие развлечения. Но это для избранных… Мне, судя по всему, будет уготовано не место зрителя, а участника представления.
Я в этом городе чужой. У меня чужое имя и чужая биография. И только моя спутница знает, кто я на самом деле. Скорее, не знает, догадывается. Она сбросила туфельки на пол, чтобы удобнее было выжимать сцепление и газ, и теперь они лежат на полу маленькими серебряными скелетиками.
Я курю сигарету за сигаретой, а она, ни к кому лично не обращаясь, говорит:
— Скоро можно будет выпрыгнуть. Я приторможу за поворотом.
Я понимаю, почему она это говорит. Достаточно оглянуться на голубой «Шевроле», который идет следом. В нем крутые ребята, они не будут церемониться, тем более мы морочим им голову уже довольно долго. Кажется, они вычислили нас еще в гостинице, где мы строили из себя двух молодоженов.
Кстати, так ли уж это было далеко от истины?
— Я приторможу, — говорит она, — возле бульвара. Там кусты. Если сразу не встанешь, можно отползти в кусты. Они не заметят.
— Подождем, — наконец говорю я.
— Нельзя, — она оборачивается, и я вижу ее блестящие глаза. — Мы сейчас попадем на скоростную трассу. Там нам от них не уйти. Наш «форд-фолькон», — она прищуривается, — тропический вариант. Нельзя, чтобы нас остановили, когда у тебя этот. пакет. Тогда конец. И тебе, и моим товарищам.
Понимаю — она права. Я всего-навсего почтовый ящик. А почтовый ящик должен заботиться о своих адресатах. Тем более когда это нечто большее, чем просто работа.
— Сейчас приторможу, — говорит она, — приготовься…
Я откатился в кусты и потом, хромая, дошел куда следует.
А на следующий день прочел в газете, что тот самый «фордик» с забрызганными номерами, тропический вариант, сбил ограждение на повороте и упал со склона. Он переворачивался и падал вниз, пока не врезался в дерево.
Чтобы извлечь из обломков тело водителя, машину пришлось разрезать автогеном…
— Я приторможу, — говорит она, а я пытаюсь ответить ей, что хочу остаться, остаться до того, последнего поворота…
Но она настойчиво повторяет:
— Я приторможу. Приготовься.
И я прыгаю в придорожные кусты. И продолжаю быть рядом с ней, до тех пор, пока машина не расплющится о ствол дерева…
Это бесконечно остается со мной. Вот уже много лет.
Такие дела…
Я вновь поворачиваюсь к свету, чтобы преодолеть последнюю черту. Уже протянул вперед руку, и она заискрилась в нестерпимом желтом свете.
И услыхал голоса. Где-то позади.
Голоса назойливые.
Я невольно останавливаюсь, и вот уже подо мной не пустая бездна. А безликая серая равнина. Очертания равнины проступают, как фотография в проявителе. И очень скоро я понимаю, что это потолок. Обыкновенный облупившийся потолок.
Я почему-то улыбаюсь. Последний поворот опять ускользает вдали.
Я лежу на спине, точнее на собственных руках, стянутых сзади веревками. Где-то рядом, вне моего поля зрения, проплывают тени.
— Надо поднять его на ноги, — произносит одна тень. Довольно хрипло произносит.
— На ноги не удастся, Гвоздь, — отвечает вторая. — Во всяком случае, до утра.
— Тогда хотя бы на четвереньки. Хочу с ним поболтать о разных пустяках.
— Попробуй вот это. Со шприцем, я думаю, справишься?
— Откуда торпеды? Что в них?
— Барин передал, верное средство, сказал. Минздрав рекомендует.
— Вот оно что. Ладно, попробуем.
Я чувствую, распутывают веревки, перевернув меня лицом к стене, закатывают рукав, потом боль укола. Через некоторое время мир теней приобретает реальность. Надо мной склонились двое. Один из них определенно знаком по дискотеке. Тот самый, которого называют Гвоздь. Второй, неведомый, круглолицый, с пергидрольными волосами.
Мы находимся, по всей видимости, в пустующем доме, из которого давно выехали жильцы. Пол кое-где провалился, а темные прямоугольники на выгоревших обоях напоминали о бывшей мебели. Присутствующие мало похожи на лекарей. Более того, с моего лежачего ракурса смотреть на них было довольно уныло, особенно на их ботинки в метре от моей головы.
— Ну вот, вынырнул, — сказал пергидрольный, потом обратился ко мне. — Хватит валяться, а то разжиреешь.
Я попытался подняться сначала на локте, потом, опираясь на стену, встал на ноги. На удивление, мне это удалось с первого раза.
— Ну что, поболтаем? — спросил Гвоздь.
Я равнодушно кивнул. Стал растирать затекшие запястья.
Гвоздь настороженно следил за моими руками. Потом я полез в карман за сигаретами. В самый последний момент вспомнил, что вместо сигарет в кармане раньше был диктофон, а сигареты, увы, остались в гостинице, на подоконнике.
— Какие проблемы? — спросил Гвоздь.
— Если не трудно, дай сигарету.
— Конечно, как я сам не догадался. Да ты присаживайся, — он сделал широкий жест, — садись на пол.
Я отрицательно покачал головой, взял сигарету, прикурил. Вдыхая дым, чувствовал, как проясняется голова, искал выход.
Выход, по-моему, был один — заорать истошным голосом, как в кошмарном сне, в надежде, что проснешься.
В принципе с возрастом привыкаешь к быстротечности жизни. И начинаешь воспринимать перспективу без паники. Тут дело привычки. Но одно дело — абстрактно не бояться смерти, другое — стоять на ее пороге. Кто знает, что это такое, — тот поймет. Остальным предлагаю поверить на слово.
— Нам от тебя требуется ерунда, — Гвоздь сплюнул на пол. — Скажи, где пудреницу ту хранишь, и можешь катиться на все четыре стороны. Ты понимаешь, о чем я говорю? Я не ответил.
— В гостинице?
Отрицательно качаю головой.
— В машине?
Тот же жест.
— У кореша твоего? У бабы? Где, отвечай?
— Не дави на нервы. Вам до нее не добраться.
— Что? А… Да черт с тобой. В принципе что эта пудреница — золотая? Что она доказывает? Без тебя-то? Да и с тобой тоже… Только на упрямых воду возят. Будем тебя перевоспитывать.
Тут он ткнул меня кулаком в живот. Кулак у него оказался на редкость тяжелый, словно чугунный. Я отлетел к стене и закашлялся. Но не упал. Живот свели судороги, и прошло не меньше минуты, прежде чем я смог нормально дышать.
— Ладно, — Гвоздь прикурил две сигареты и одну из них протянул мне, — ты ведь, парень, не Рокфеллер? Думаю, тысчонка тебе не помешает? Плачу валютой.
— Это что же, — я усмехнулся, — столько стоит пудреница?
— Догадливый ты, парень. Ну что, по рукам?
Я кивнул.
— Ну как? — он внимательно посмотрел на меня.
Я неопределенно поморщился и промолчал.
— Хочешь сказать — бабки вперед?
Гвоздь достал из заднего кармана джинсов бумажник и отсчитал десять бумажек по сто долларов, протянул их мне.
— Теперь о'кей?
— Мои документы и все, что вы у меня отобрали.
— А, это… Они здесь, со мной. Говори, где — и сразу получишь.
— Поедем покажу.
— Ты посиди здесь, с твоим здоровьем свежий воздух противопоказан. Мы сами все сделаем.
— Нет, только вместе.
— Ты опять за старое?
— Не прикончи его, Гвоздь, — бросает пергидрольный, — Рано еще.
— Ничего. Я ему одну штуку покажу.
Он рывком приближается ко мне и-изо всех сил снова бьет в солнечное сплетение. Второй раз, третий. Я не успел сгруппироваться и плашмя упал на пол. Перед глазами взрываются ослепительные круги. Дальше я не чувствую боли.
И снова розовый туман. Он рассеялся после нового укола.
— Мы так его избалуем, Гвоздь, — говорит пергидрольный, — и прогорим на лекарствах. Лекарства-то дефицитные, — он хмыкнул. — Следующий раз полегче.
— Дурак ты, парень, — Гвоздь склоняется надо мной, — впутался в историю. Чем ты Барину насолил — ума не приложу. Впрочем, это его дело. Нам, за наше, заплатили. Я зла на тебя не держу. И ты — не надо. Тут кто сверху — тому и везет, понял?
— Хватит языком молоть, — перебивает пергидрольный, — темнеет уже.
— Если бы ты, — Гвоздь распрямляется, — не полез в пекло, а смотался утром из города — дожил бы до пенсии. А теперь…
— Тогда к чему вся комедия? — спросил я. — Мою судьбу вы, кажется, определили?
— Ты прав, парень. Только подумай — ты можешь умереть в мучениях. Мы не показали и десятой части того, что умеем. Или легко и быстро. Ведь это тоже не так мало значит.
— Теперь деловой разговор, — кивнул я.
