Андрей Дышев - Ненужное зачеркнуть
– Вроде он. Такой же худенький… Только на снимке уж слишком счастливый… А тот, что приходил, был кислый, как перестоявшая капуста. Но вот девчушку я точно где-то видела! Она его любовница или просто подруга?
Я выбежал в ночной двор, раздавленный чувством какой-то смутной беды. Даже если бы это ужасное происшествие случилось на самом благоприятном фоне, далеком от какого бы то ни было криминала, все равно я бы засомневался, что Юрка утонул из-за трагической случайности. Кондрашов всю жизнь прожил на море, ходил под парусом, прекрасно чувствовал себя в воде и несколько раз участвовал в марафонских заплывах. Я не мог поверить в то, что он утонул только потому, что заплыл за буек, и я без каких-либо колебаний отнес его гибель к тому же ряду, где уже стояли стрельба в «Балаклаве», покушение на меня и убийство Ирины. Кто-то целенаправленно и методично уничтожал всех тех, кто прямо или косвенно был причастен к выступлениям фальшивого Вацуры перед публикой.
Я нырнул в темень двора, густо поросшего кустами и деревьями, как в неухоженном парке, и увидел соседний дом только благодаря тому, что на первом этаже тускло светилось одинокое окно. Не замечая, как под моими ногами гибнут цветы, я пересек палисадник и приблизился к окну. Оно было завешено белыми занавесками, по которым двигалась тень. Второй подъезд, первый этаж… Должно быть, здесь живет мать Татьяны, жены, то есть вдовы, Юрки.
Прийти к несчастной женщине глубокой ночью мог только совершенно беспардонный и наглый человек. Но разве я мог думать об этикете, когда происходили такие ужасные вещи?
Более всего я опасался вопроса «кто там?» из-за закрытой двери. Но хозяйку квартиры не интересовала моя личность, как и цель моего столь позднего визита. Дверь открылась почти сразу же после звонка. В тесном коридоре стояла пожилая женщина в темном брючном костюме. Глаза ее были красными, подпухшими от слез.
– Проходите, – тихо сказала она. – Татьяна на кухне.
Я даже не успел представиться. Необходимости в этом не было. В дом, погруженный в траур, приходят обычно только те, кто хочет высказать сочувствие. Я прошел на кухню, сослепу задевая приоткрытые двери. Коридор был узким, сумрачным, словно лаз в мрачное подземелье. Звенящая тишина, казалось, была пропитана плачем и стенаниями. Всякий предмет был отмечен печатью траура. Мне было тяжело дышать и от тягостной атмосферы беды, и от застоявшегося табачного дыма, которым кухня была заполнена, словно стеклянная банка мутным грибным квасом.
Татьяна сидела за столом, смотрела в зашторенное окно и курила. Она не могла не слышать моих шагов, но никак не отреагировала, даже не повернула головы. Сигарета в ее пальцах дрожала, пепел сыпался в заполненную окурками жестяную консервную банку. Тонкая, бледная, в оттеняющей эту бледность черной «водолазке», Татьяна напоминала не убитую горем вдову, а тяжело больную, уставшую от борьбы с болезнью немолодую женщину. Я сел напротив нее. Татьяна глубоко затянулась, комочек пепла беззвучно пролетел мимо банки и упал на стол. У меня начали слезиться глаза от дыма… Вот наконец она повернула голову. Глаза пустые, сухие, блеклые.
– Привет, – сказала она необыкновенно ровным и спокойным голосом. – Спасибо, что приехал…
– Я только что узнал, – признался я.
Она кивнула, должно быть, полагая, что я сказал и буду говорить исключительно слова соболезнования и их смысл постигать не обязательно, так как все они одинаковые, шаблонные – спасибо за само внимание и сострадание. Узнала она меня или же приняла за одного из многочисленных коллег мужа – не знаю. Мы долго молчали. Татьяна шумно выдувала дым, гасила короткий окурок о стенку банки и прикуривала новую сигарету.
– Если хочешь кофе, свари сам. Турка на плите…
Что-либо делать было легче, чем сидеть неподвижно, прятать взгляд и молчать. Я занялся приготовлением кофе. Две ложки на стакан воды. Ложку сахара… Я слышал, как Татьяна выдувает дым за моей спиной. Как она спокойна! Никаких вопросов, слез, отчаянных криков. Выходит, ее ничто не удивило в гибели мужа? Вправе ли я внушать ей сомнение в эти самые тяжелые для нее часы? Поймет ли она меня?
Я вылил кофе в чашечку, вернулся за стол. Татьяне помогает держаться сигарета. Мне – чашечка кофе. Я пригубил ее.
– В голове не укладывается, – произнес я, дуя на коричневую пенку. – Он так хорошо плавал.
– Его утопили, – как о чем-то обыденном сказала Татьяна и сбила ногтем пепел с кончика сигареты. – На Херсонесе.
Я чуть не поперхнулся. Она сама сказала мне о том, о чем я не решался ей сказать! Я попытался сыграть удивление:
– Да ты что? Не могу поверить…
– Поверь, – перебила она меня, встала, открыла створку буфета и достала оттуда помятый лист бумаги. Положила его передо мной. Несколько мгновений я смотрел на строку, удивительно знакомую, и пытался понять, что это значит. «ПРИБЬЮ, СОБАКА, ЕСЛИ ЕЩЕ РАЗ ВЫПУСТИШЬ НА СЦЕНУ ЭТОГО ПОГАНЦА!» Тот же текст. Тот же шрифт. И даже серое затенение на полях от испорченного картриджа, похожее на лошадиную голову.
– Что это? – пробормотал я.
– Ему угрожали, – ответила Татьяна, прикуривая новую сигарету. – Это письмо он получил дня два или три назад.
Я тупо пялился на короткий текст. «Вот что, Вацура, – сказал я сам себе. – Это письмо – черная метка. Ее получили Юрка и Макс. Юрку убили. Теперь я должен быть готов к еще одному шокирующему известию. Увы, ошиблась соседка. Не приходил сюда Макс. Он не мог сюда прийти. Уже не мог…»
– Вы нашли письмо в почтовом ящике? – спросил я, чуть сдвигая в сторону занавеску и глядя через мутное стекло в темный палисадник.
– Да, но без конверта. Его просто подкинули.
– Что Юра сказал, когда прочитал?
– Что-то очень несерьезное… Ну да, разбежался, говорит. Сейчас все возьму и брошу…
– Ты знаешь, о каком «поганце» речь?
– Последнюю неделю он занимался концертами. Приходил поздно. Я особенно не интересовалась.
Я встал, подошел к Татьяне, взял ее за плечи.
– Сядь, пожалуйста, подальше от окна. И не открывай дверь незнакомым людям… Кроме меня, сегодня вечером еще кто-нибудь заходил?
– Да, были Чемес, Сумин, Володька Берков… Это ребята с яхт-клуба и базы приходили.
– Скажи, пожалуйста, кто среди них узкоплечий, тщедушный, со светлым гладким лицом?
Кажется, Татьяна первый раз взглянула мне в глаза.
– Тщедушный? – удивилась она и покачала головой. – Тщедушными я бы их не назвала. Володька в спортзал ходит, его Неля жалуется, что все пиджаки малы стали… Чемес? Тот вообще под два метра ростом будет… Сумин хоть и невысокий, но у него плечи – будь здоров… А почему ты об этом спрашиваешь?
– Запомни, о чем я тебя спросил, – ответил я, опять кидая взгляд в окно. – Человек с такой внешностью может быть для тебя опасен.
Услышав про опасность, Татьяна лишь вяло махнула рукой.
– Все самое плохое уже случилось.
– Звонков с угрозами не было?
– Я не замечала.
– Юра хорошо зарабатывал в последнюю неделю?
Татьяна кивнула:
– Это меня и насторожило.
– Может, он случайно обронил имя артиста, с которым работал? Или где-нибудь записаны телефоны, по которым он звонил?
Татьяна растерянно оглядела стол, словно телефонные номера могли быть записаны на столешнице, пробежала взглядом по кухонным полкам.
– Даже не знаю, чем тебе помочь… Он много раз звонил какому-то Алексею и согласовывал с ним время дневных и вечерних выступлений. Иногда он говорил с ним о деньгах и процентах. Может, этот Алексей – артист?
– Найди мне, пожалуйста, его номер.
Татьяна неуверенно пожала плечами, встала из-за стола и прошла в комнату. Я последовал за ней. Мать Татьяны одетой лежала на диване, накрывшись пледом. Она не спала, двигала зрачками, безмолвно наблюдая за нами. Татьяна подошла к телефонному аппарату, стала рассеянно нажимать на клавиши, и на дисплее появились малиновые цифры. Она просматривала список исходящих звонков.
– Вот этот, кажется… Вот он опять повторяется… И вот еще раз…
– Татьяна! – вдруг строгим голосом произнесла мать. – Я же тебя предупреждала, чтобы ты не впутывалась в эти дела! Зачем ты даешь этому человеку телефон? Ты хочешь неприятностей? Тебе мало того, что случилось с твоим мужем?
Татьяна ничего не ответила, только закусила губу и закрыла глаза. Слова матери били ее, словно током. Я понял, что у них уже был жесткий разговор на эту тему.
Я прикоснулся с телефонной трубке и вопросительно посмотрел на Татьяну.
– Я позвоню?
Татьяна не успела ответить. Снова вмешалась мать. Женщина привстала с дивана и, прикрыв пледом колени, сквозь зубы выговорила мне:
– Знаете что, молодой человек! Будьте так любезны позвонить из другого места! Вы сделаете свое дело и уйдете. А нам тут жить. И неизвестно, чем ваши звонки нам обернутся. Мы и так горя хлебнули!
Наверное, она была права. Я попрощался с Татьяной и вышел из квартиры. В подъезде я прижался спиной к побитым почтовым ящикам и несколько минут всматривался в темные заросли двора. Я даже дышать перестал, чтобы не пропустить ни малейшего звука. И вдруг до моего слуха донесся тихий шелест. Я смотрел на темное пятно кустарника дикой малины, и мне показалось, что опутанные большими листьями ветви медленно раздвигаются… Сердце отчаянно забилось в моей груди. Смею предположить, этот человек следил за мной и все то время, пока я был у Татьяны, караулил подъезд. Он слышал, как я вышел из квартиры, но потерял меня, проявил обеспокоенность и сам себя выдал. Кто это? Неизвестный тщедушный тип с узкими плечиками?
