Михаил Нестеров - Последний контракт
— Закажи билеты в Афины на завтра. На мое имя, Рукавишникова и Соболева. Я так и не сумел как следует рассмотреть храм Петра и Павла.
21
Москва
Катя Скворцова приняла звонок от генерал Прохоренко и поблагодарила его. Положив телефонную трубку, задумалась. За Марковцева взялись всерьез — Прохоренко все же имел беседу с Адамским. Возможно, даже наверняка, в скором будущем он получит от Матиаса задание, что позволит поставить синдикат банкира вне закона, на его положенное место.
Это обнадеживало и беспокоило одновременно. Сергея могли подставить, используя его единожды вкупе с его «громким» именем как в криминальной среде, так и в разведывательной, — и это была главная опасность. Необходимо было вовремя просчитать все ходы Матиаса, чтобы не напороться на неожиданности. В крайнем случае, если появятся хоть какие-то сомнения, — отзывать Марковцева с задания. Рисковать им Катя не могла по разным причинам.
Она никогда не страдала «синдромом чистого листа бумаги», даже мысленно не могла представить какое-то начинание в виде девственного листа. Или там незаполненного бланка. Наоборот, ее деятельная натура нуждалась в ворохе донесений и телеграмм, докладов и рапортов. Может, оттого, что одно дело вытекало из другого и работа представляла собой взаимно перетекаемый и безостановочный процесс. Что-то вроде микроадаптации: коррекции последующей операции в зависимости от результатов выполнения предыдущей.
А пока ничего конкретного. Сергей несколько раз разговаривал с Матиасом, но без фиксации на диктофон: цифровая технология обнаружения диктофонов была реализована в офисной системе банкира. Обычно датчики размещены под столом руководителя, под креслом для посетителя, под столом для совещаний. Адаптированный к помехам прибор подает сигнал тревоги отдатчиков, высвечивающийся на дисплее. И дом Матиаса наверняка нашпигован современной электроникой. Рисковать нельзя.
А вообще Марковцев, пользуясь случаем, больше обращал внимание на то, как поставлена работа по охране финансиста: сколько телохранителей сопровождают его днем, сколько остается в особняке ночью.
«Скорее бы зима», — неожиданно взгрустнулось Кате. Она два или три раза в неделю ездила на свою дачу. Прикормила синиц, бросая им семечки и вешая на кусты сирени кусочки сала. Неожиданно из леса пожаловал более крупный гость: большой пестрый дятел. Когда Катя впервые увидела это чудо в красной кардинальской шапочке и красных же революционных штанишках, остолбенела: дятел клевал сало! Потом Катя не очень широко, чтобы не спугнуть дятла, но довольно улыбнулась: «Давай, давай, дружочек...» Так же осторожно достала сотовый телефон и позвонил сестре: «Слушай, я говорю с тобой, а рядом, на ветке, сидит здоровенный дятел!» — «Ты лучше отойди подальше, — посоветовала сестра, — а то заклюет!» С тех пор, с перерывом на лето и осень, дятел прилетал регулярно.
Скорее бы зима наступила... Увидеть наконец-то своего пернатого друга, который однажды (и это была сущая правда) провожал Катю в глубь леса. Он перелетал с дерева на дерево, когда прячась за стволом, а когда нет, следуя на расстоянии пяти-шести шагов. Впору было вспомнить из Библии: и звери, и птицы — слуги мои. И задаться вопросом: какое потомство будет у этого дятла? Воображение нарисовало жирную тварь с пестрыми крыльями и свиным пятаком вместо клюва, преследующую тебя по пятам.
Она еле дождалась звонка от Марковцева.
— Привет. Как ты? Чем занимаешься? И ее ответ прозвучал в таком же стиле:
— Думаю. Думаю. Думаю. О тебе, о работе.
Катя не представляла Сергея, реагировала только на его речь. Просто слушала голос, всколыхнувший в ней забытые чувства. Человека знакомого и в то же время нет, близкого и далекого.
— А еще о чем думаешь?
— Не хочу об этом говорить... Тревожно на душе.
На Катю надвигалась черная туча беспокойства.
22
Афины
Сегодня Николай Румянцев мыслил «глобально», и тому была причина: он ознакомился с протоколом встречи Путина с духовными иерархами, разосланным в том числе и в зарубежные приходы Русской православной церкви. Встреча проходила в среду, 6 октября. Ответственным за протокол со стороны РПЦ был отец Филарет. Первые слова принадлежали президенту России: «Ваше Святейшество! Уважаемые иерархи Русской православной церкви!..» Главная повестка дня — борьба с терроризмом, дальше шли церковные просьбы. Отец Николай мысленно слал президенту России благодарность за земельный закон и в связи с этим был настроен более решительно: соглашаясь с архиепископами Тобольским и Тюменским, буквально настаивал: нужен закон о возвращении в собственность Русской православной церкви всего церковного имущества. Вот так по-простому: всего. Поскольку все, что на сегодняшний день передано РПЦ, годится только для церковной службы. Короче, отец Николай размышлял о реституции и в революционном ключе: вернуть изъятое у церкви имущество после 1918 года. Слава богу, глава государства признал: изъятие у церкви ее имущества после вышеназванного года «не только аморально, но и незаконно». И, как всегда, нашел «чем сердце успокоить»: «Если их сегодня передать, то церковь не в состоянии будет обеспечить их восстановление и содержание, потому что до последнего десятилетия она была обескровлена». Именно так значилось в протоколе.
Архиепископ Берлинский Феофан заявил так, словно обращался к Золотой рыбе, а не к главе государства: хочу, говорит, чтобы государство оказывало зарубежным приходам РПЦ не только политическую, но и материальную поддержку. А в ответ на эту буквально жаждоманию — тишина, точнее — ни строчки. Или же отец Феофан, с которым Николай Румянцев был хорошо знаком, забыл либо убоялся занести ответ президента в бумаги. Епископ Читинский Евстафий посетовал на демографический кризис и растущее число китайцев-мигрантов на подведомственной ему территории. Президент нашел красивый ход: «Обращайте китайцев в православие!» Типа шире открывайте им глаза, нечего, мол, щуриться. Какое, к черту, православие, тихо негодовал отец Николай, когда уже пятый год не удается переместить на территорию Китая иконостас и церковную утварь — для этого нужно ни много ни мало разрешение китайской компартии. У меня, говорит Путин, скоро визит в КНР, и я попробую решить эту проблему с китайскими товарищами. «Зюганова не мешало бы прихватить», — безмолвно злобствовал Николай Румянцев.
А вот епископ Нижегородский и Арзамасский Георгий скромно так, наверное, потупив глаза, попросил президента передать церкви земли сельскохозяйственного назначения, а заодно дать преференции в налогообложении церковного имущества. Как будто за шесть соток вел разговор, прости господи... Пообщавшись с Марком и словно подхватив от него какой-то веселый вирус, отец Николай стал более раскован, и в суждениях в том числе. Прикинул мятежного отца Сергия в качестве главы группы особого резерва РПЦ, выбивающего долги аж с 1918 года. С пулеметными лентами поверх рясы, с «маузером» на боку, с РПК через плечо, «обритым» дважды: во время призыва в ряды Советской армии и на время «фиктивной службы» в плотных рядах РПЦ. И встреча, проходящая в дни Архиерейского собора, заканчивается скороговоркой председательствующего, косящегося на ручной пулемет Калашникова в мускулистых десницах рукоположенного монаха: «Государство высоко ценит РПК... то есть РПЦ и постепенно будет отдавать долги церкви». Потом прогнал это видение, поскольку по непонятной причине Марковцев предстал с грешным ликом Муссолини.
Николай вынул из холодильника початую бутылку виски и пузатую бутылочку сельтерской, отчего-то прикинул, что тара невозвратная, хотя скупердяем не слыл никогда. Единственно, когда только-только начал отовариваться в греческих магазинах, всегда ждал скидки в виде бесплатного «приложения». На днях ему вручили пять тонких упаковок прозрачной термобумаги для микроволновой печи; в новом хозяйстве все сгодится.
Николай дунул в стакан и налил «высокого» виски, поднимая бутылку чуть ли на метр над столом. Но ни капли не попало мимо. Выпил не сразу, минуту-другую погрел напиток в ладонях, словно обнимая стакан и глядя на желтоватую поверхность этого огненного озерца.
И снова представил рядом Марковцева. Наверное, чтобы не быть в одиночестве. Румянцеву казалось, Сергей принадлежал к той категории людей, общение с которыми приносит свои плоды позже, когда они уходят и ты остаешься один. В общем, они заставляют тебя вспоминать о себе — плохое или хорошее, не важно. Марковцев нравился Николаю еще и по той причине, что не кривил душой, что для души очень хорошо, какой бы грешной она ни была. Он был прям, как свечка, но без плаксивых или каких-то других подтеков. Горел, но не оставлял следов, что было удивительно. Вслед за ним сгорало то, что по всем законам гореть не должно. Таких людей отец Николай встречал в своей жизни не часто; и дело далеко не в школьной дружбе. С такими всегда можно говорить на любые темы, не стесняясь ни себя, ни собеседника, забывая, что ты состоишь на службе у всевышнего и даже, прости господи, его заповеди. А скорее — трактуя их так, как и говорится в Священном Писании. Они выпивали и на вопрос, почему они грешат в храме, почему святой отец есть и пьет с «мытарем и грешником», ответ вставал перед глазами строчками: «Не здоровые имеют нужду во враче, но больные». И другой вопрос: «Смотри, что они делают в субботу, чего не должны делать?» Ответ: «Суббота для человека, а не человек для субботы».
