Анатолий Афанасьев - Монстр сдох
— Ну как, Леонид Иванович, очухался?
Шахов поерзал на сиденье: тело подчинялось, но голова по-прежнему была в дыму. Покосился назад: парочка сидела обнявшись и ответила ему в четыре пристальных глаза. Девица, с размазанной по щекам косметикой, будто догадалась, о чем он грезил, томно мяукнула:
— Потерпи, пухлянчик, скоро я тобой займусь. Порадуешься напоследок.
— Нет, Кланюшка, — возразил кавалер. — Не надейся. Этого тебе не отдадут.
Въехали в ворота и покатили по территории дачи, пока не приткнулись носом к деревянным пристройкам. Водитель и его напарник помогли ему выбраться из машины, поддерживая под локотки, довели до дровяного сарая и впихнули внутрь. Дверь за спиной захлопнулась.
На нетвердых ногах, держась рукой за косяк, Шахов огляделся. Под потолком на шнурке болталась тусклая лампочка, освещая нехитрое убранство помещения: земляной пол, устланный соломой и черными пластиковыми мешками, на стенах орудия крестьянского труда — косы, серпы, лопаты, грабли, — как на выставочном стенде, в углу здоровенная бочка, перехваченная медными обручами, посредине — деревянный стол, покрытый клеенкой.
Лучше бы он не просыпался.
За столом сидели двое мужчин, одного он сразу признал, хотя прежде никогда не видел. Он слышал о нем, и то, что говорили, полностью совпало с тем, что открылось его глазам. У этого человека была характерная внешность — круглый обритый череп с высоким лбом, смуглое, в черноту, лицо с правильными, четкими линиями, и одет он был в рубашку с галстуком и красный пиджак, как одеваются биржевые игроки; но все это потеряло всякое значение, когда Шахов столкнулся с прямым суровым взглядом и ощутил движение мрачной силы, объявшей его, спеленавшей, погрузившей в оцепенение. Это был, конечно, Никита Архангельский, никем иным он не мог быть. Второй мужчина рядом с ним казался совершенно неприметным, бросались в глаза лишь его тяжелые, массивные руки, упертые локтями в стол и сложенные домиком, как у премьер-министра на выборах.
— Проходи, Ленечка, — позвал Никита, брезгливо оттопыря пухлую губу. — Мы тебя надолго не займем.
На подламывающихся ногах Шахов добрался до стола и плюхнулся на табурет.
— Собой-то управляешь? — спросил Архангельский. — Или взбодрить?
— Вполне управляю, вполне, — заискивающе забормотал Шахов, каким-то не своим, писклявым голоском. — Ваши ребятки, Никита Павлович, вкололи чего-то, но уже прошло, совсем прошло. Я в полном порядке, спасибо!
Он старался увильнуть от пронизывающего взгляда чудовища, но это ему не удавалось. Он был скован незримой стальной цепью.
— Видишь, Хорек, — улыбчиво обратился Архангельский к своему напарнику. — Узнал. Они меня всегда узнают. Даже не пойму, в чем дело... Ладно, Леонид, подписывай бумаги, и закончим на этом.
Спустя глаза, Шахов увидел, что на клеенке действительно лежат какие-то документы, с четкими грифами и штемпелями. Пребывая в полуобморочном состоянии, он все же сообразил, что подписывать нельзя, это ловушка, подпишешь — и адью. Но как не подписывать, если требуют.
— Прочитать бы... — попросил нерешительно.
— Читай, кто тебе не дает.
— Но вы не рассердитесь?
— Читай, читай. Пять минут туда-обратно — какая разница. Верно, Хорек?
— Грамотный больно, — буркнул Хорек и с хрустом переломил ладони, сложенные домиком. От этого хруста у Шахова в мозжечке ответно скребануло. Он поднес бумаги к лицу, ловя свет от лампочки, с трудом вчитался в текст. По первому документу он переводил в дар какому-то Евлампию Захаровичу Пешкову пятикомнатную квартиру в Столешниковом переулке, второй документ представлял собой безупречно оформленную доверенность на номерной счет в Швейцарском банке, третья бумага была ничем иным, как его собственным коротеньким завещанием. Там было сказано:
"В моей смерти прошу никого не винить. Другого выхода у меня нет. Прости, Катерина. Береги детей. Твой Леонид.
Число".
Шахов протер ладонью глаза, прочитал еще раз: нет, все в порядке, ничего не напутано. Глубокое отчаяние, подобное сердечной судороге, овладело им.
— За что?! — спросил он как можно тверже. — В чем я виноват? Объясните, пожалуйста.
— Как за что? — удивился Архангельский. — Погулял и хватит. Другие тоже погулять хотят. Подписывай, Леня, не тяни волынку. У нас ведь время ограниченное.
— Так не бывает! Вы с ума сошли!
Тот, кого звали Хорьком, еще раз хрустнул костяшками пальцев. Заметил с любопытством:
— Щебечет пташка!
— Ну да, — согласился Архангельский. — Наел буркалы, потому и щебечет... Что с тобой, Леонид? Закона не знаешь?
— Какого закона?! — в исступлении Шахов попытался встать, но широкая длань Хорька придавила его к табурету.
— Будешь дрыгаться, — вразумил Архангельский, — помирать долго придется. Подписывай, Леня, зачем тебе лишние хлопоты.
— Устройте встречу с боссом, — взмолился Шахов. — Вы не понимаете, это какая-то роковая ошибка.
— У нас не бывает ошибок. Это ты ошибся, Леня, когда связался со шпаной. Наследил, папу потревожил.
Головой надо было думать, а не жопой.
— Какая шпана? Какой папа?
Тот, кого звали Хорьком, осторожно сдвинул бумаги в сторону, захватил Шахова за загривок и с размаху ткнул носом в стол. Прыгнули до неба золотые снопы огня. Кровь и сопли оросили грудь. Сквозь розовый туман он смутно различал лица. Шахов понимал, что все кончено. Если бы еще не предательский укол в машине, выкачавший всю волю! Стройной чередой пронеслось перед слезящимися глазами все, что оставлял на земле: богатые хоромы, накрытые столы, женские ляжки, три дочурки, ливрейный лакей Данила со своим "данке шен", кусты белой сирени, дымный полумрак Сандунов, тягучий шорох рулетки, — все мелькнуло и рассыпалось на блескучие фрагменты. Игра сделана, господа.
Осталась шариковая ручка в вялой ладони да три галочки на документах — крохотный следок перед вечностью.
— Ну! — рыкнул Архангельский, вонзая сквозь летящую мишуру черные стрелы неумолимой судьбы. — Подписывай, гаденыш! Не испытывай моего терпения.
Оно не беспредельно.
Шахов зарыдал и так, плача, подмахнул одну бумагу, вторую, над третьей, над завещанием, помедлил.
Вдруг мозг озарила спасительная догадка.
— Никита Павлович, но ведь нужен нотариус! Без нотариуса недействительно, не имеет юридической силы.
— А это по-твоему кто? — успокоил Архангельский, ткнув пальцем в Хорька. — Чем не нотариус?
Хорек бухнул кулаком в литую грудь.
— Не сомневайся, гнида. Пиши!
И все-таки Шахов устроил маленькую подлянку: на завещании расписался криво, изменил факсимиле — последний акт сопротивления. Архангельский это заметил.
— Химичишь, Леонид? Бизнесмен, депутат. Нехорошо, стыдно... Ладно, давай ложись!
— Куда ложиться?! Зачем?!
Тут же он увидел — куда. Похохатывая в усы, Хорек стащил его с табуретки и швырнул на полиэтиленовые мешки с такой легкостью, будто в нем не осталось никакого веса. Под голову подкатил деревянный чурбак.
Никита Архангельский наступил ему ботинком на поясницу, прижал к полу. Шахов пытался подглядывать одним глазком, отчего больно свело шею. В руках нотариуса невесть откуда взялся большой топор с просторным, сияющим лезвием, каким рубят мясные туши в подсобках. Рядом с чурбаком, тоже будто само собой, возникло эмалированное ведро.
— Поаккуратнее, Хорек, — раздалось словно с небес. — Не набрызгай, как в прошлый раз.
— Постараюсь, барин! — гоготнул палач.
— Мамочка! — пропищал Шахов. — Да что же вы делаете, господа?! Да разве так можно?!
Увидел, как серебристая дуга обрушилась на затылок. В мгновение ока его робкая душа выскользнула в открывшуюся дыру, порхнула под потолок, закрутилась, забилась, обжигаясь об лампочку. Голова Шахова, секунду зависнув на полоске кожи, ловко скакнула в ведро, туда же схлынула тугая струя темноватой крови, запенилась, взбугрилась, обретая множество жизней вместо одной.
— Ну как? — похвалился Хорек, обтирая лезвие топора пучком соломы.
— Лепота! — похвалил Архангельский. — Умеешь, если захочешь.
— Я чего понял, Никита. Главное, не пить перед работой. Даже кружка пива влияет. Уже цепкость не та.
— Хорошо, что понял, — сказал Архангельский.
Глава 9
БОГИНЯ СПЕЦНАЗА
Подступил сентябрь — месяц печали. На пожелтевший лес пролились ледяные дожди. Природа исподволь готовилась к зимнему сну.
Лиза Королькова пообвыкла в школе, ей все больше нравилась такая жизнь, размеренная, без пробелов, расписанная по минутам. Все дни были похожи один на другой, как солдаты в строю, в них не оставалось места горю.
Многоликое прошлое таяло, отступало, все чаще Лизе казалось, что она родилась только этим летом. Бегала, плавала, дралась, добросовестно изучала милицейскую науку, осваивалась с хитроумными приборами и инструментами, училась языку птиц и зверей, старалась добиться высшего балла и когда слышала скупую похвалу наставника, расцветала, как рябиновый куст. Если бы ее сейчас увидел Сергей Петрович, то вряд ли признал бы в поджарой гибкой девице с настороженными глазами, с кошачьей повадкой, с детской улыбкой на загорелом лице, вспыхивающей подобно петарде, прежнюю томную и изысканную даму, менеджера "Тихого омута". С каждым днем Лиза все острее ощущала, что вот еще малый бросок, и она вдруг поймет, зачем появилась на свет. Приятная, умиротворяющая иллюзия...
