Валерий Еремеев - Приговоренный
– Что это было? – спросил Юлий.
– Что было? – взвился в своем углу Витек. – Это я у тебя спросить хочу, что это было? Ты чего вообще творишь? Всю хату на измену высадить хочешь?
– Рот закрой! – велел Юлий. – Что это было, а, Адольфович?
– Не знаю. Вы за столом сидели, кроссворд разгадывали. Потом задумались, голову на газету положили и закемарили, я так думаю. Я не стал вас тревожить. Пусть, думаю, отдохнет человек. Спать – это хорошо. Вот у меня уже третьи сутки бессонница. А потом вдруг как заорете благим матом. У меня даже уши заложило, так вы громко крикнули. Наверное, приснилось что?
– Ага, приснилось, – снова подал голос Витек. – Как еще какой-нибудь шишке кишки выпустил. Кому, признайся? Наверно, теперь самому главному легавому в городе? Или прокурору?
– Не знаю, – виновато улыбнулся Юлий. – Не помню.
Он правда ничего не помнил. Хотя нет. Кое-что все-таки удалось удержать в памяти – огромное красно-желтое пятно, вернее вспышку – ослепительную, безжалостную ко всему живому, что рискнет оказаться в пределах ее действия.
В замочной скважине заскрежетал ключ. Заскрипели запоры. Не дожидаясь, пока двери откроются, все четверо, включая постоянно молчащего инженера, встали и повернулись лицом к стенам, заложив руки за спину.
– Ну вот, сейчас начнется. Цыганочка с выходом. Все из-за тебя, собака серая, – проворчал Витек.
В камеру вошли двое с дубинками. Один вертухай задержался у дверей, в то время как его коллега прошел на середину. Еще двое наблюдали из коридора.
– Что здесь за блядство творится? Кто кричал?
Надзиратель так стукнул дубинкой по столу, что стоявшие на нем крýжки подпрыгнули вверх сантиметров на десять.
– Кто кричал, спрашиваю?
– Я, – признался Юлий. – Задремал. Кошмар приснился.
Дубинка сильно шмякнула по его отощавшим за последнее время ягодицам. Юлий заскрипел зубами.
– Кто «я»? Кто задремал?
– Арестованный Тараскин…
– А для тебя, арестованный Тараскин, что, режим не писан? Спят у нас с десяти вечера до шести утра. В карцер захотел? Устрою.
Надзиратель занес было дубинку для очередного удара, но стоявший у дверей старший прапорщик Метелкин крикнул:
– Прекрати! Все нормально.
– Что прекрати? Какой нах нормально? Ты чего, Метла?
– Кончай быковать, сказал, – повысил голос старший прапорщик. – Давай на выход.
Опустив дубинку, обиженный вертухай пошел к дверям камеры. Метелкин, напротив, приблизившись к стоящему спиной Юлию, легонько ткнул его кулаком в плечо:
– Ты это… Не делай так больше. Понял?
– Виноват. Я все понял.
Только когда двери снова закрылись, арестанты смогли вернуться на прежние места. Витек с любопытством посмотрел на Юлия:
– А ты че, это, у Метлы в любимчиках теперь ходишь? Это ж за какие такие заслуги?
– Это ты у него спроси. А я не знаю. Настроение у него, видать, хорошее.
Юлий сел боком на табурет (все-таки сильно ударил дубинкой, гад) и подтянул к себе газету с кроссвордом. Его почти стазу опять стало клонить в сон. Встряхнув головой, он стал читать вслух:
– Горный лен. Шесть букв, третья «б».
Олег Адольфович отрицательно помотал головой:
– Я из горных растений только эдельвейс знаю. Но в нем букв больше.
– Вот и я не знаю, – весело подхватил Витек. – Но чувствую, что скоро наденут на всех нас тюремные робы из стекловолокна. И будет тогда нам всем горный лен.
Инженер Коваленко не сказал ничего. Как обычно.
Юлий опять клюнул носом. Несколько дней спокойного бездействия со стороны ведущих следствие сменились теперь для Юлия каждодневными изнуряющими допросами, самые короткие из которых никогда не длились меньше двух с половиной часов. Допрашивали его сразу несколько человек, мастера своего дела. До прямого рукоприкладства не доходило, но психологическое давление с целью сломать Юлия было неимоверным. Пугали избиением, угрожали бросить в карцер, в камеру с насильниками. Пытались разжечь чувство зависти и обиды, высказывая предположение, как его остающийся на воле подельник гуляет на деньги Пасечника и в ус не дует. Юлий молчал. Даже не оправдывался. Молчал.
«Думаешь, мы не знаем, кто твой сообщник? Думаешь, не догадываемся, где вы спрятали награбленное? – говорили один, вкрадчиво заглядывая в глаза. – Мы знаем. Но ты мент. Поэтому ты наш брат. Пусть сбившийся с пути, но брат. А мы своих никогда не бросаем. Даже таких, как ты. И тебе, как брату, хотим дать возможность облегчить свою участь. Хотим, чтобы ты все нам рассказал. Все, что мы и так знаем».
Юлий молчал.
«Твой сообщник уже у нас. Он уже дает показания, – говорил другой, махая перед носом Юлия какими-то мятыми бумажками. – Но ты еще можешь успеть опередить его. Мы сделаем так, что твои показания будут первыми. Скажи, где деньги?»
Юлий молчал.
Часто допросы начинались поздно, после десяти вечера, из-за чего Юлий не высыпался, потому что днем спать не позволяли. Его адвокат писал жалобы, но все они оставались без ответа.
Скрипение ключа в замочной скважине помешало ему в который раз задремать.
– Тараскин, Коваленко, на выход, – скомандовали у дверей.
Коваленко повели на встречу с защитником. Тараскина – в комнату для свиданий, где его ждал Сыч. Майор уже не глядел на Юлия таким волком, как во время их последней встречи. Даже улыбнулся. Улыбка, правда, вышла грустной.
– Добрый день, начальник, – на тюремный манер поздоровался Юлий. – Хорошо выглядите.
Это было неправдой. С момента их последней встречи Сыч заметно осунулся, похудел и выглядел намного старше своего возраста.
– Ты тоже держишься молодцом. Или, по крайней мере, стараешься делать вид, – в тон ему ответил Сыч. – У меня хорошая новость. Завертайло отозвал заявление о нанесении ему телесных повреждений. Не сам, конечно. Пришлось немного поработать. И с ним, и с Голобобовым. Припугнул моим рапортом, о том, что Завертайло сам превысил служебные полномочия. Сказал, что раздую эту историю, так что не обрадуется никто. Тебе об этом еще не говорили?
– Нет. Им не до этого. Всё деньги Пасечника ищут. Интересно, стали б они проявлять такое рвение, если бы не это бабло? Если бы Лапова с Пасечником просто убили, а все остальное осталось бы нетронутым? Стали бы? Или сразу передали бы дело в суд и умыли б руки? Сколько ни думаю, у меня выходит второе.
Сыч не ответил, но по его молчанию становилось ясно: в этом вопросе он был на стороне Юлия.
– Что я могу для тебя сделать, Тарас?
– Да вы уже все сделали. За адвоката спасибо.
– Ты не смотри, что он молодой. Парень толковый.
– Возможно. Как говорится, на безрыбье и жаба скумбрия.
– Может, еще что-то?
– Я тут просил одну барышню принести мне напильник, решетку перепилить. До сих пор несет, коза. Зашли бы, поторопили. Адрес ее в моем деле имеется.
– Я серьезно.
– Серьезно, говорите? – Юлий немного подумал. – Две недели назад, почти сразу после ареста, я предложил проверить меня на детекторе лжи, но мне сказали, что ассигнования для этого не предусмотрены. Кризис. Тогда я предложил оплатить полиграф из своего кармана. Следователь сказал, чтобы я подождал. Что он, мол, доложит начальству, а оно примет решение. Вот, жду… Как видите, ни полиграфа, ни напильника.
– Хорошо. Я постараюсь узнать, что там с полиграфом. Хотя ты же знаешь, что законодательной базы по его применению у нас нет. Но само стремление, что ты добровольно хочешь провериться, лично для меня звучит очень оптимистично. Я тебе пожрать принес.
Сыч пододвинул к Юлию большой пакет и, словно боясь, что Тарас не возьмет, спешно добавил:
– Ты, конечно, гордый, но прошу, не отказывайся. Тут еще ребята, Качибадзе, Пустовит, свое добавляли. Чай, сигареты. Бери.
Пакет Юлий взял сразу.
– Какая уж тут гордость. Гордость я на днях в парашу уронил. И воду за ней смыл.
– А ты что, так и ходишь постоянно в джинсах и кроссовках? Неудобно ведь.
– В чем взяли, в том и хожу. Банных халатов тут не выдают.
– Я подберу тебе костюм спортивный. И тапки какие-то, что ли. Ты какой размер носишь?
– Не стоит беспокоиться. Как сказал один мой сокамерник, все равно скоро тюремную робу выдадут.
Майор пытливо посмотрел на Юлия.
– Больше ничего мне сказать не хочешь?
– О чем? Что я не убивал Лапова? Так все равно не поверите. Чего зря воздух сотрясать?
– Если бы я тебе совсем не верил, меня бы здесь не было. Скажем так, я сомневаюсь. Не знаю я.
– Ну, вот раз не знаете, стало быть, и говорить об этом не будем. Ребятам привет передавайте.
Вечером во время прогулки на свежем воздухе с Юлием вдруг неожиданное заговорил Коваленко.
– Асбест, – негромко произнес он.
– Простите, что?
– Вы кроссворд разгадывали. Горный лен, помните? Так это асбест. Минерал такой. Его еще часто называют горным льном.
– Век живи, век учись, – неопределенно произнес Юлий, думая не об асбесте, а о причинах, побудивших инженера нарушить молчание. Или это у него такое запоздалое желание отблагодарить за то, что он, Юлий, защитил его от Витька?
