Массажист - Ахманов Михаил Сергеевич

Этим он и занялся, помечая красным наиболее подозрительные случаи, а синим и зеленым – то, что предполагалось исследовать во вторую и третью очередь. Всех листов набралось сорок девять, а красных – двадцать два: внезапные смерти людей одиноких, весьма престарелых и, вероятно, не бедных. Вероятно, поскольку квартиры были у них большими, а кое-кто имел заграничных родственников либо профессию, считавшуюся доходной в прошлые либо нынешние времена. Три нотариуса, две женщины и мужчина… главный инженер кожевенной фабрики… директор кладбища… адвокат… художник-реставратор… писатель, довольно известный… актриса… Но большей частью вдовы, как генеральша Макштас, вдовы военных, а также чиновников партаппарата, вплоть до райкомовских секретарей. Возраст – от семидесяти до семидесяти шести, диагноз – разрыв коронарных сосудов, обширный инфаркт либо мозговое кровоизлияние, смерть наступила в считанные секунды… С имуществом – неясность; кто и что хранил, что прятал в доме, деньги или иные ценности, золото, картины, антиквариат… Ну, попробуем выяснить, решил Ян Глебович, раскладывая листы с цветными пометками по трем прозрачным папкам.

В дверь постучали, Глухов крикнул: «Входите!», и на пороге возник капитан Суладзе. Глаза горят, мундир словно из-под утюга, пуговицы надраены, штиблеты сияют, будто не месил по улицам грязный снег.

– Ну, что принес? – спросил Глухов после взаимных приветствий.

– Тысячу долларов, Ян Глебович! И знаете откуда? Из «Бенедикт скул»! Есть такая фирма на Адмиралтейской набережной… английскому учат… Там Орловы всю тысячу и спустили. За два с половиной годика.

– Не многовато? Я про тысячу, не про годы.

– Вроде бы нет. Эти курсы – из лучших в городе, с британскими и нашими учителями. Берут прилично и учат по семестрам, от первой ступени до шестой или там седьмой… В общем, можно с нуля учиться, а можно сразу в продвинутую группу и сдать экзамены на кембриджский сертификат. Это такая штука…

– Я знаю, – прервал Глухов. – Дальше докладывай.

– Елена Орлова отучилась в «Бенедикте» три семестра, а ее супруг – четыре. Оба – с сертификатами. Библиотекарю, конечно, польза, а вот зубному врачу… Однако ежели трудиться не в России, а, например, в Австралии, то польза тоже есть. Надо ведь с пациентом договариваться, какие зубы дергать и по какой цене… Тут без кембриджского сертификата не обойдешься.

Ян Глебович кивнул. Тайна Орловых начала приоткрываться. Даже не тайна, а маленький секрет, пустячок, как и подумалось ему во время первого знакомства.

– Насчет Австралии – к слову пришлось, или данные точные? – спросил он, перекладывая папки на столе.

– К слову, Ян Глебович. Вообще-то они Канадой болеют.

– Как установил?

– Я в Публичку отправился, где Орлова работает. Пришел в кадры и объяснил, что интересуюсь дамами от тридцати и старше, всвязи с прошлогодним хищением редкостных манускриптов. Ну, мне тут же выложили кадровые листки… с этим у них порядок, как в аптеке. В общем, Орлова в Публичке одиннадцать лет, и в прошлом году ее повысили, перевели в фонд зарубежных изданий, так как был предъявлен этот самый кембриджский сертификат. И номер его стоит, и кем выдан, и когда… Ну, я собрался – и в «Бенедикт скул»! С завучем потолковал, потом – с преподавателем… она мне и рассказала про Канаду. На курсах Орловы секрета не делали, там все из таких, все куда-нибудь собираются, не за тот океан, так за этот. А преподавательница бывала в Канаде, на стажировке. Хорошая девушка! Мариной зовут… Красивая!

– Как та красотка-нотариус? – прищурился Глухов.

– Лучше! – В глазах Суладзе зажглись мечтательные огоньки.

– А может, не лучше, но надо понимать, какая тебе девушка по карману, иначе грыжу наживешь. Тут простой расклад, Ян Глебович: учительница, хоть из «Бенедикт скул» – это одно, а нотариус – совсем, совсем другое!

Глухов хмыкнул и поинтересовался:

– Вот ты сказал, что Орловой вышло повышение… Наверное, и зарплату прибавили?

Огни в зрачках Джангира погасли, он мрачно кивнул головой.

– Прибавили… Было четыреста шестьдесят, стало четыреста восемьдесят… двадцать баксов по курсу. Хоть муж у нее стоматолог и семью содержит, но все равно тяжко…

– Тяжко, – согласился Глухов, думая, что не столько тяжко, сколько стыдно. Его оклад был посолидней, чем библиотекарский, на жизнь вроде бы хватало, и к тому же он мог писать картины. Над своими пейзажами Ян Глебович трудился летом и ранней осенью, иногда дарил их, очень редко – продавал и всегда испытывал при этом чувство обиды и неловкости. Не от того, что такая торговля казалась чем-то постыдным, неприятным, а по другой причине: за вещь, над которой он работал двадцать дней, давали его двухмесячное жалование. Вот и получалось, что Глухов, художник-любитель, стоит втрое больше, чем Глухов-сыщик, подполковник, профессионал.

Суладзе поерзал на жестком сиденье.

– А вот в Канаде, Ян Глебович, библиотекари – белые люди. Есть у меня школьный дружок, служит в такой фирмешке, где документы на выезд оформляют. Я взял и ему позвонил. Он говорит, имеется у них канадская бумага, где все профессии перечислены, и при каждой – баллы, чем больше балл, тем больше шанс на выезд. К примеру, программист – тот тянет двадцать баллов, резчик по дереву – двадцать два, а театральный критик – четыре. Выходит, не надо им критиков! А вот библиотекари нужны. Библиотекарь стоит двадцать, как программист, да и стоматологи в цене.

– Молодец! – похвалил Глухов. – А про сыскарей ты у приятеля не выведал? Почем идут в Канаде сыскари? Специалисты по русской мафии? В чинах от капитана до подполковника?

– Обижаете, Ян Глебович! – Джангир с печальным видом оттопырил губу. – Про сыскарей я первым делом поинтересовался. Нет их в списках! Я так думаю, из политических соображений. Они нам не позволят своих жуликов ловить. Вдруг не того поймаем!

– Ну, раз такое недоверие, мы к ним не поедем, – сказал Ян Глебович, протягивая Джангиру папку, листы в которой были помечены красным. – Вот, возьми. Тут двадцать две фамилии, с телефонами и адресами. Пожилые люди, скончавшиеся внезапно, на протяжении последних лет. Выяснишь их имущественные обстоятельства. Что ценного хранилось в доме, деньги или предметы старины, и все ли отошло наследникам. И нет ли у наследников какий сомнений… ну, таких же, как у Орловой, нашей заявительницы. Понял? Срок – три дня.

– Так точно! Могу идти, Ян Глебович?

– Свободен.

Суладзе поднялся, откозырял, шагнул к двери, но у порога замер и, повернувшись к Глухову, спросил:

– А рапорт? Рапорт, Ян Глебович? О проведенных розыскных мероприятиях в части супругов Орловых? Его ведь целый день надо писать. Добавили бы времени, а?

– Не нужен мне твой рапорт, – пробурчал Глухов, копаясь в ящиках стола. – На память у жалуюсь. А Орловых мы оставим в покое. Они тут ни при чем.

– А вот полковник Кулагин требует рапорты, – со вздохом признался Джангир. – Раз был фигурант в разработке, значит, пиши… Со всеми подробностями пиши, как по закону положено.

– Закон не заменяет справедливости. – Глухов с грохотом задвинул ящик. – Мне писанина не нужна, мне нужна информация. Бегай, капитан, старайся!

Помощник исчез, и Глухов, облачившись в плащ, вышел и запер дверь своего кабинетика. На часах было двадцать два без четверти, и тонувший в полумраке коридор казался пустынным, тихим и бесконечным, словно тоннель метрополитена в ночную пору. Лишь из-под соседней двери пробивался свет – наверняка там работала Линда, так как Гриша Долохов, деливший с ней «майорскую», отгуливал законный отпуск.

Глухов постоял в коридоре, раздумывая, не постучать ли, не зайти ли. С каждой минутой ему все больше казалось, что Линда тоже стоит по другую сторону двери; стоит и ждет, затаив дыхание, этого стука, ждет его, чтоб улыбнуться и сказать: «Чаю хотите, Ян Глебович? Чаю с пирогом? Сама испекла…» Или скажет она другое, более важное, значительное… Скажет так: поздно, Ян, пора бы и по домам… Тебе в какую сторону? На Измайловский? Вот и мне туда же…