Андрей Таманцев - Рискнуть и победить (Убить демократа)
Профессор. Не удалось?
Блюмберг. Нет.
Профессор. Пишешь еще?
Блюмберг. Нет. Все, что я знал, я написал. А выдумывать скучно и недостойно этого странного и, в общем, высокого ремесла. Занимаюсь бизнесом.
Профессор. И преуспел, насколько я знаю.
Блюмберг. Преуспел? Может быть. Я как-то об этом не думаю. Ну, есть у меня миллионов двадцать. Но знаете, за что бы я их все до последнего цента отдал?
Чтобы оказаться с вами во дворе Елисеевского гастронома, взять у грузчиков две бутылки «Кавказа» по трешке и выхлестать их там же «из горла». Как мы однажды с вами и сделали. Помните, надеюсь?
Профессор. Конечно, помню.
Блюмберг. Парадоксально, но даже на разных сторонах баррикады мы работали для одной цели. И самое поразительное другое. То, чего никто из нас не ожидал: мы ее достигли.
Профессор. У нас были разные цели. Ты разрушая систему снаружи, я пытался реформировать и укрепить ее изнутри. Можешь радоваться: ты оказался более прав.
Блюмберг. Рано радоваться. Итог происшедшего не осознан. И не скоро будет осознан. И не поддается прогнозу будущее. Это самое тревожное.
Профессор. Рад, что ты это понимаешь. Ты не хочешь расспросить меня о России?
Блюмберг. Вы знаете о ней не больше меня. При всей вашей информированности. Или даже меньше. Потому что я смотрю на нее снаружи, а вы изнутри.
Профессор. А вот эту вещь я знаю. Это Пассакалья Баха. Помолчим…"
* * *Пауза. Негромкий орган. Еще пауза.
* * *"Блюмберг. А теперь переверните кассету и поговорим о деле. Чем были вызваны нынешние переговоры?
Профессор. Никаких переговоров не было.
Блюмберг. Мы говорим сейчас не для средств массовой информации, а для людей, принимающих решения. Переговоры были. Про списки участников я упоминал. Могу добавить, что у меня есть несколько записей встреч российской делегации с прибалтами. Секретных встреч. Если называть вещи своими именами, прибалты послали Россию с ее балтийскими претензиями куда подальше. Без обиняков. Их поддержали, по существу, скандинавы и немцы. Я не говорю сейчас о том, разумно ли и справедливо ли это. Я просто констатирую факт. И вопрос у меня такой: кто инициировал эти переговоры и почему?
Профессор. Я был категорически против.
Блюмберг. Но ваше мнение, как всегда, игнорировали? Вам это не надоело, учитель?
Итак, для чего были начаты эти переговоры?
Профессор. Что именно ты хочешь узнать?
Блюмберг. Я хочу понять, что представляет из себя сегодняшняя Россия. Можно ли считать эти переговоры знаком того, что Россия отныне будет выступать с открытым забралом, что ее политика будет прозрачна и моральна и она будет черпать силы из понятия международной солидарности и национального достоинства. Или же эти переговоры просто очередная непродуманная даже на полхода вперед дурь?
Профессор. Дурь…"
* * *Шишковец остановил пленку.
— Прошу извинить, но мне хотелось бы получить объяснения. Как вы знаете, я был одним из инициаторов этих переговоров… Кстати, откуда он о них узнал?
— Я же объяснил вам, Андрей Андреевич, что он профессионал. Не заставляйте меня повторяться.
— Согласен, профессионал. Но почему переговоры — дурь? И главное: почему вы с этим согласны?
Профессор приоткрыл фрамугу, впуская в прокуренную Шишковцом комнату прохладу весеннего консульского сада, немного постоял у окна, глядя на садовые фонари, и обернулся к вице-премьеру:
— Я отвечу вам словами полковника. Вы уверены, что политика новой России будет основана на полном доверии к партнеру, будет прозрачной и исходящей из общих принципов гуманности, уважения национального достоинства и международного сотрудничества?
— Разумеется, — подтвердил Шишковец. — Мы декларировали такую позицию России и намерены ее придерживаться.
— Все международные рынки тесно поделены между странами-производителями, в их отношениях сформировалась сложная система взаимных компромиссов, позволяющих поддерживать мировой экономический порядок. С чем придет на этот рынок Россия?
— Россия — богатейшая страна. Нефть, лес, алмазы. Мне ли вам говорить об этом!
— Нефть, лес и алмазы у нас будут покупать. По бросовым, минимальным ценам.
Сдирая три шкуры за транспорт. Устроит это Россию?
— Нет, разумеется. Мы будем требовать справедливого отношения к себе.
— Вам бы, Андрей Андреевич, родиться лет через пятьсот. К тому времени мировое сообщество, может быть, примет вполне цивилизованный вид. Обратите внимание на оговорку: я сказал «может быть». Сейчас этого и близко нет. Вот вам пример: нынешние переговоры. Хоть кто-нибудь услышал наши призывы к справедливости? Хоть кто-нибудь откликнулся на них? Скажу вам больше: хоть кто-нибудь озаботился тем, что загнанная в угол новая Россия может представлять для мирового сообщества не меньшую опасность, чем Советский Союз? Ответ вы знаете: нет. До нас никому нет дела, все делят свой пирог. Так для чего нам были нужны эти переговоры?
— Такова политика новой демократической России: честность, равноправие, справедливость. Это мы и продемонстрировали на нынешних переговорах. Что заставило вас так глубоко задуматься?
— Вы не похожи на дурака. Нет, не похожи.
— Спасибо, — нервно ответил Шишковец. — Что привело вас к такому выводу?
Не ответив, Профессор нажал на диктофоне кнопку «Play».
* * *"Блюмберг. А это какая-то часть хорошо темперированного клавира. Вы знаете эту вещь?
Профессор. Практически так же, как все: смутно. Знаю, что это я уже когда-то слышал. И вспоминаю не музыку, а себя в те времена, когда эту музыку слышал.
Тогда я был, пожалуй, счастливее.
Блюмберг. А я, пожалуй, нет. Мне было что терять. Сейчас — нечего. Только иллюзии. А они не стоят сожаления. Я помню вашу теорию, Профессор. О том, что если бы после сталинщины страна встала на путь нормального развития, приняла бы участие в плане Маршалла и отказалась бы от своих геополитических притязаний, то не возникло бы никакого кризиса. В то время вы не могли, конечно, знать, какого рода кризис возникнет, что это будет не кризис, а будничное, в один день, исчезновение СССР. Я не без скепсиса относился к вашим теориям. И лишь в памятные дни 91-го понял, что ваши прозрения были поистине пророческими.
Профессор. У меня было больше информации, чем у других. И относился я к ней как к информации, и только. Если бы в Политбюро не поверяли каждое слово идеологией, они сами пришли бы к этому выводу. В нашей стране очень нетрудно стать пророком.
Блюмберг. Вернемся к действительности. У России три пути. Как вы понимаете, я говорю это не для вас, а для тех, кто будет слушать эту кассету. Вы все это и без меня прекрасно знаете. Первый путь — тот, о котором мы говорили. Прозрачная политика, сотрудничество, честная конкуренция. Нужно ли говорить, к чему этот путь приведет?
Профессор. Не нужно. На этот вопрос в состоянии ответить любой идиот. Стоит лишь его задать. Ты задал. Этого достаточно…"
* * *Шишковец остановил диктофон.
— Как я понял, вы придаете огромную важность этому разговору. Пока я не ощутил этой важности. Но ваш авторитет для меня — гарантия. Поэтому я не хочу пропускать никаких мелочей. Я хочу полной ясности. И полагаю, что имею на это право.
— Безусловно, — согласился Профессор. — Я вам благодарен за это внимание.
— В таком случае разъясните мне, к чему приведет Россию путь открытой политики и тесного международного сотрудничества. У меня есть свое понимание. Я хочу узнать, как это видится вам. Как я понял, тут вы с полковником Блюмбергом единодушны.
— России никто не даст равных возможностей на мировом рынке. Через пять лет она превратится в колониальный придаток Европы, снабжающий другие страны дешевым первичным сырьем и очень дешевой рабочей силой. О внутриполитической обстановке я не говорю, потому что это другая тема, не имеющая отношения к нашему разговору. Истории чужда благодарность. Уже и сегодня мало кто помнит, что мы дали независимость Прибалтике и разрушили Берлинскую стену. А экономика и благодарность — это вещи вообще несовместные. Они существуют в разных измерениях и никогда не пересекаются. Идеализм всегда оборачивается трагедией.
— Вы считаете руководителей России идеалистами?
— Не всех, — подумав, ответил Профессор. — Вы согласны с моим прогнозом по первому варианту?
— Я вынужден согласиться. Нынешние переговоры доказывают вашу правоту. Я соглашаюсь, но делаю это с очень тяжелым сердцем. Да, с очень тяжелым! И я хочу, чтобы вы это знали!
Неожиданно для Шишковца Профессор улыбнулся, вытряхнул в корзину, переполненную окурками, хрустальную пепельницу и поставил ее перед вице-премьером.
— Курите, голубчик, курите! Разговор для вас не из легких, а сигарета отвлекает.
Сам-то я не курю уже лет десять, но люблю, когда рядом курят. И дым нюхать приятно, и вообще — как-то противно и одновременно приятно, что сам не куришь.
