Андрей Воронин - Могила тамплиера
Короче говоря, сейчас, держа в левой руке фирменную гитару в твердом пластмассовом чехле и шурша по траве дорогими мотоциклетными ботинками, прямо на Шлыка неторопливо шла целая куча денежных знаков, которую, как ему казалось, ничего не стоило присвоить.
– Лезвие спрячь, – чуть слышно, не поворачивая головы и почти не шевеля губами, скомандовал он своему собутыльнику, который до этого резал огурец.
Сопляк послушно исполнил приказание и спрятал нож в карман. Шлык про себя порадовался удаче, благодаря которой перо в нужный момент оказалось у нужного человека. Упускать легкую добычу не хотелось. Это раз. Будучи обобранным до нитки, этот тип побежит в ментовку или, того чище, вернется в город с целой бандой таких же, как он, отморозков на мотоциклах, чтобы разыскать Шлыка и сделать ему больно. Это два. Мертвые ни на что не жалуются. Это три. Поскольку байкер нездешний, искать его не будут. Это четыре. И, наконец, если искать его все-таки станут и, не дай бог, найдут, будет лучше, если Шлык станет свидетелем убийства, а не убийцей. Сопляк-то пьяный, ему даже говорить ничего не придется – сам пырнет, чтоб доказать, какой он реальный, крутой пацан. Ну и, конечно, управлять ими обоими после этого станет еще легче. Только намекни: не забывай, мол, братуха, что на тебе жмурик висит, – и он тебе пятки лизать станет при всем честном народе...
Мотоциклист остановился в паре метров от них, широко расставив ноги и по-прежнему держа чехол с гитарой в левой руке. Шлык пока помалкивал; шестерки, беря пример с вожака, тоже молчали, с нескрываемым и откровенно корыстным интересом оглядывая чужака с головы до ног.
– Добрый вечер, – поздоровался байкер.
Акцент у него был чудовищный, и прозвучало это почти как "топпрый феччер". Этот тип был не просто приезжим. Он был прибалт, а прибалты с некоторых пор стали для россиян не просто иностранцами, а чуть ли не врагами. Они, сволочи, считают русских оккупантами и ставят памятники эсэсовцам, так и мы их жалеть не станем. А главное, если гражданин одной из прибалтийских республик как-нибудь нечаянно пропадет без вести на бескрайних российских просторах, этим их полицаям нечего даже и мечтать, что наши русские менты в лепешку расшибутся, чтобы его разыскать. Давайте, уроды, понюхайте, чем она, независимость ваша, на самом-то деле пахнет...
– Ага – улыбаясь своим мыслям, сказал Шлык. – Добрый. И, что характерно, с каждой минутой все добрее.
– Хотите выпить? – все с тем же акцентом предложил мотоциклист. – Имею немного водка, совсем не имею компания. Да? Нет?
С этими словами он правой рукой полез за пазуху и выудил оттуда бутылку "Абсолюта".
– Браток, – прочувствованно сказал ему Шлык, – ты, я вижу, нерусский. Так вот, запомни: когда русским предлагают выпить, они не отказываются. Короче, садись, сейчас мы эту твою шведскую отраву на раз оприходуем.
Это было забавно: человек, которому в ближайшем будущем предстояло отдать Шлыку и его приятелям все свое имущество и, быть может, даже умереть от их рук, сам, по собственной инициативе, предлагал им выпить. И главное, как раз в тот момент, когда они только об этом и думали...
– Значит, да, – перевел произнесенную Шлыком фразу мотоциклист. У него это прозвучало как "сначчит, та". Наклонившись, он поставил бутылку в центр заменявшей скатерть газеты. – Это хорошо.
Он осторожно опустил в траву чехол с гитарой и выпрямился.
– Давайте знакомиться, – сказал он. – Я есть Юрис.
– Юрист? – сделав вид, что не расслышал, переспросил один из сопляков и зашелся идиотским ржанием.
– Нет, не юрист. Юрис. По-вашему будет Юрий, – спокойно, будто и впрямь думал, что его не расслышали, поправил мотоциклист.
– А я думал, юрист...
– Глохни, Комар, – приказал Шлык. – Это вот Комар, – сказал он байкеру, – это Мазай, а я – Шлык.
– Шлык, – будто пробуя это непривычное имя на вкус, произнес байкер и повторил: – Это хорошо. Будет разговор, да?
– О чем базар? – сказал Шлык. – Бухать без душевного разговора – все равно что на толчке без сигареты сидеть. А может, сначала ты нам на гитаре слабаешь?
– Слабаешь? – переспросил Юрис, явно слышавший это слово впервые.
– Ну, сыграешь что-нибудь. На гитаре, понял? – сказал Шлык и руками изобразил, как играют на гитаре. – Та-а-ам сидела Мурка в кожаной тужурке, а из-под полы торчал наган...
– А! – поняв, чего от него хотят, с истинно прибалтийской сдержанностью ответил Юрис. – Это нельзя.
– Ты чего быкуешь, фраер нерусский? – привстав на локте, с угрозой поинтересовался один из будущих защитников Отечества. – Тебя по-человечески просят: сыграй! Какого ты тут ломаешься?
Шлык дернул его за плечо, силой усадив на место. Салаге не хватало опыта, он торопился перейти к делу, не понимая, что, пока они трое будут вставать с земли, заграница успеет пять раз сделать ноги, добежать до мотоцикла и в два счета слинять за далекий горизонт.
– Нельзя, потому что гитара... как это... электрическая, – спокойно, не собираясь никуда бежать, объяснил Юрис. – Без усилителя звук не получится, будет совсем плохо, да?
– Ну и хрен с ним, – махнул рукой Шлык (про себя удивившись тому, какого черта в таком случае этот фраерок так долго возился, отцепляя бесполезную электрогитару от багажника, и за каким лешим он ее сюда приволок) и с треском отвинтил с горлышка бутылки алюминиевый колпачок. – Хорошо пахнет, зараза! – добавил он, сунув нос в горлышко и шумно потянув им воздух. – Ты давай садись, в ногах правды нет.
– Сначала разговор, – заявил оказавшийся неожиданно упрямым Юрис и опять запустил руку за левый отворот своей кожанки. – Хочу говорить с тобой.
Шлык не успел ответить. Прибалтиец вынул руку из-за пазухи и дважды выстрелил из оснащенного глушителем пистолета. Шлык зажмурился, уверенный, что уже мертв, а когда открыл глаза, с изумлением обнаружил, что его даже не задело.
Зато оба его ординарца лежали справа и слева от него в странных позах. У того, что справа, прямо в переносице чернела дыра, из которой, заливая открытый глаз и стекая на щеку, струилась темная кровь. Второй слабо шевельнулся; Юрис вытянул перед собой руку, пистолет опять негромко хлопнул, и обсуждавшаяся этим вечером проблема – как пацанам откосить от армии – оказалась окончательно решенной.
– Э, – дрожащим голосом произнес Шлык, пытаясь сидя, спиной вперед, отползти подальше от дымящегося пистолетного дула, – ты чего делаешь, а? Опомнись, браток!
– Надо говорить, – спокойно пояснил Юрис, ставя пистолет на предохранитель и пряча его обратно за пазуху. – Разговор серьезный, свидетели не надо. Да? Пей водку, это помогает успокоиться, я знаю. Пей!
Последнее было произнесено железным, не терпящим возражений тоном, и Шлык, сам того не осознавая, подчинился: схватил бутылку, поднес к губам и начал, давясь и обливаясь, прямо из горлышка глотать дорогую шведскую водку "Абсолют".
Глава 7
– А еще, – вспомнил Быков, – у него на пальце была татуировка. Такая, знаешь, в виде перстня.
– Тюремная, – сказал Глеб. – Ты не знал? Жаль. Мог бы избежать неприятностей. А что за перстень?
– Да простенький какой-то. Выглядит незаконченным. Ну, прямоугольник, вроде камня, поделенный на четыре части двумя диагоналями...
– Все?
– Все.
– А внутри? Я имею в виду, эти треугольники затушеваны?
Быков наморщил лоб, припоминая.
– Да нет, пустые. Я же говорю, он выглядит как будто незаконченным...
– Он вполне законченный, – заверил его Глеб. – Просто это отличительный знак, означающий, что его владелец – чушок.
– Кто?
– Парашник, – пояснил Сиверов и, увидев, что горизонтальные морщины на лбу аспиранта не разгладились, перевел свое сообщение на русский язык: – Неприкасаемый, низшая ступень в лагерной иерархии.
– Петух, что ли?
– Да нет, не петух. Петухи – особая статья. Им частенько татуируют голую бабу на спине – чтобы тому, кто будет... ну, ты понимаешь... так вот, чтобы ему было легче представить, что он с женщиной.
Быков поморщился.
– Я бы, наверное, убил, – сказал он. – Или сделал так, чтоб меня убили. Чем такое терпеть...
– Некоторым нравится, – невозмутимо сообщил Сиверов. – И потом, сопротивляться легко только в воображении. На деле это не так просто, как кажется, когда смотришь по телевизору фильм из лагерной жизни.
– А ты сам, часом, там не бывал? – поинтересовался Быков.
– Где я только не был, – туманно высказался Слепой. – Но ты уверен, что это он?
– Он, он, – ответил археолог, – можешь не сомневаться. Вот ведь рожа уголовная! Выжрал мою выпивку, а потом меня же и обокрал!
– Так оно чаще всего и бывает, – утешил его Глеб.
Ему повезло: Быков сразу же опознал своего собутыльника, которого упорно именовал то "гуманоидом", то "сапиенсом", по одной из ксерокопий, сделанных Глебом с личных дел допрошенных оперативниками Стрешнева бывших и нынеших уголовников. Фамилия "сапиенса" была Мигуля; узнав об этом, Быков заявил, что внешний облик проклятого ворюги целиком и полностью соответствует этой фамилии – так, что никакой клички не надо.
