Андрей Троицкий - Адская машина
Когда осмотрели последнюю комнату, хозяин задал свои вопросы.
— А вы один или с семьей?
— Один, — ответил Стерн. — В Москве слишком шумно. Вот я и решил...
— Это хорошо, что один, — обрадовался Василич. — Я тоже не люблю шума. Бабы бегают, дети орут. Сопли, понос... Кстати, одному и дешевле. Если бы вы с семьей — дороже получилось. Выбирайте любую комнату. Можете хоть две занять. Я-то сплю на веранде.
Стерн решил, что дом ему подходит. За сегодняшнее утро это уже третий адрес, по которому побывал Стерн. Пожалуй, это лучший вариант из тех, что довелось увидеть.
— Хорошо, остаюсь, — сказал он.
Стерн выбрал изолированную комнату с окнами на калитку. Дверь запирается на врезной замок. Обстановка почти спартанская. Железная кровать с хромированной спинкой, крашенный под дуб фанерный шкаф, обеденный стол на рахитичных ножках. На столе большая банка с позеленевшей водой, в которой со дня на день непременно расплодятся головастики. Цветные застиранные занавесочки на окнах, над кроватью репродукция картины «Княжна Тараканова», пришпиленная кнопками к доскам стены. Благодать. Мечта вольного переводчика.
Стерн поставил на пол большую спортивную сумку, задвинул ее ногой под кровать.
— Я работаю переводчиком, в основном сижу дома, — объяснил он. — Копаюсь с техническими текстами. Один-два раза в неделю езжу в свою контору отвезти готовую работу, взять новые бумаги.
— А, вон оно как...
Василич удивленно покачал головой. Возможно, хозяина удивило то, что на свете существует такая работа, где нужно бывать не каждый день, а всего-то пару раз в неделю. А денег платят столько, что можно дачу снимать.
— Видать, хорошо заколачиваете? — поинтересовался Василич.
— Таким людям, как я, зарплату не платят, — терпеливо объяснил Стерн. — Зарплату в привычном смысле слова. Но если работа сделана хорошо, на совесть, получаю прилично... Главное, я жилец тихий, аккуратный. У вас со мной хлопот не будет.
— Хочется надеяться, — кивнул хозяин и добавил: — Я ведь тут совсем один. Прежде работал в аэропорту Быково, на разгрузке. Но оттуда турнули по сокращению, а другой работы нет. Жены у меня нет, померла пять лет назад. А сын геолог. Завербовался в экспедицию на Урал. Один кукую...
— Понятно.
Стерн скинул пиджак, повесил его на спинку стула.
— А как по этой части? — Василич щелкнул себя пальцем по горлу.
— Только по праздникам.
Хозяин выглядел разочарованным. Видимо, в его обособленной жизни недоставало не только аккуратного жильца, но и доброго собутыльника.
— Короче, двести долларов в месяц, — объявил цену Василич. — Дешевле здесь, в поселке, вы все равно не найдете. Оплата вперед.
Стерн посмотрел в лицо хозяину, седые брови которого хмуро сошлись на переносице. Ясное дело, торговаться не имеет смысла. Этот не сбросит ни гроша.
— Договорились.
Стерн достал бумажник и отсчитал деньги.
На новом месте Стерну не спалось. Ночь выдалась ясной и светлой, наполненной звуками и невидимым движением. Ночь как ночь. Она всегда таинственна и коварна, как улыбка китайца.
На темно-синее звездное небо вползла луна, круглая, как прожектор, и залила дачный поселок тревожным светом. На траве отпечатались черные ломаные тени сосен, прозрачная листва берез беспокойно зашумела в вышине. За высоким глухим забором зажглись фонари, издалека доносился лай собак, шум пригородных электричек. Стерн ворочался на железной кровати и все никак не мог найти удобную позу. Над ухом назойливо жужжал комар, в комнате было душно и сыро.
Василич на веранде включал и выключал радио, гремел бутылками, двигал с места на место что-то тяжелое. В конце дня он зашел в комнату нового жильца, предложив ему отметить прописку в Малаховке. Стерн сунул хозяину денег, Василич исчез часа на полтора, хотя до ближайшего магазина было рукой подать. Вернулся уже во хмелю, с сумкой, в которой что-то звенело.
Сели на веранде, Стерн опрокинул несколько рюмок водки, встал и ушел к себе, сославшись на усталость и головную боль. Василич, расстроенный тем, что компания так быстро развалилась, сидел за столом, понурив голову, и один за другим гасил бычки в стакане с пивом, а потом заснул прямо за столом. Ровно в полночь пробудился, включил радио и продолжил возлияния.
Стерн лежал на спине и слушал далекие гудки поездов. Он ни о чем не жалел, ничего не хотел и ничего не просил у бога. Разве что немного удачи. Он вспомнил тот день и час, когда началась эта история.
Вспомнил прошлую весну, слякотный мартовский вечер...
Глава восемнадцатая
Зураб Лагадзе на своем «мерседесе» привез Стерна к серому двухэтажному зданию на окраине Варшавы. За рулем сидел какой-то молчаливый громила с бритой башкой и черной бородищей до груди.
Автомобиль остановился перед высоким крыльцом, облицованным серым камнем. На стене возле дубовой двухстворчатой двери — табличка в золоченой рамочке и надпись на английском и польском языках: «Благотворительный гуманитарный фонд „Приют милосердия“. Под надписью какой-то невразумительный символ: человеческое сердце на фоне раскрытой книги.
Стерн уже хотел открыть заднюю дверцу, но сидевший рядом Зураб тронул его за рукав: «Подожди». Лагадзе молчал минуту, наконец сказал: «Сейчас ты познакомишься с тем самым русским. Он может показаться тебе немного странным. Но это лишь первое впечатление. На самом деле он вполне вменяемый человек. Толковый специалист. Настоящая находка для нас».
Стерн знал о Зурабе не так уж много. До самого последнего времени Зураб не носил бороды, коротко стригся и одевался в дорогих европейских магазинах. От него пахло дорогим одеколоном и табаком «Рагуста». Его мужественное лицо, пожалуй, можно было назвать красивым, но дело портили крупные глубокие оспины на щеках и подбородке.
Окончив один из московских вузов, Зураб продолжил образование в Гарварде. Теперь он жил то в Польше, то в Турции, то в Швейцарии, переезжая из страны в страну. Мог свободно объясняться на трех иностранных языках. Очень грамотно, внятно излагал свои и чужие идеи, старался пользоваться простыми словами. Не строил сложных предложений, чтобы смысл его речи доходил до самого тупого собеседника. Мог подолгу разжевывать мысль, облекая в различные словесные формы одно и то же понятие. Как и многие люди, делавшие большие деньги на чужой крови и чужих страданиях, Зураб был очень суеверным.
«Сегодня ты узнаешь о предстоящем деле, — сказал Зураб. — Значит, пути к отступлению для тебя уже не будет. Понимаешь? Поэтому сделай выбор сейчас. Еще не поздно сказать „нет“. Если сомневаешься в себе, если в чем-то не уверен, лучше откажись».
Стерн выдержал паузу. Не потому, что в эту минуту он о чем-то мучительно раздумывал, делал внутренний выбор или терзался сомнениями, нет. Просто здесь, в этой компании, среди этих людей, так положено, так принято. Это вроде традиции: сначала помолчать минуту и только потом ответить. «Я уже сказал „да“, — ответил Стерн. — Я сделаю любое дело. Если сумма гонорара больше не подлежит обсуждению, я говорю „да“.
Стерн распахнул дверцу и вылез из машины.
Поднявшись на крыльцо, он столкнулся с паном Ежи Цыбульским, человеком средних лет с узким лицом и колючим, недоверчивым взглядом. Цыбульский носил очки в железной оправе, одевался во все черное, словно протестантский пастор. Днем в «Приюте милосердия» печатали и рассылали по международным гуманитарным организациям какие-то письма и петиции. Собирали пожертвования для кавказских, в основном чеченских, беженцев, временно проживающих на территориях сопредельных с Россией государств или в самой России. Цыбульский руководил всей этой мышиной возней.
Сюда приносили и присылали подержанные носильные вещи, одеяла, палатки, консервы. Выходцы с Кавказа, осевшие в Европе уже давно, время от времени переводили денежные пожертвования, которых, правда, едва хватало на зарплату секретарше пана Цыбульского.
Вещи, собранные в помощь беженцам, так ни разу и не покинули пределов гуманитарной миссии. Сваленные в одном из подвальных помещений, они гнили от сырости и покрывались плесенью. Все это добро время от времени вывозил грузовик на городскую свалку.
Ночью в гуманитарной миссии начиналась другая жизнь...
Цыбульский открыл дверь, пропустил Стерна и Зураба внутрь. Прошагав по бесконечному пустому коридору, они спустились по винтовой лестнице в подвал, в полутемную комнату, приспособленную под кинозал. Два ряда вытертых кресел, обитых плюшем, на стене простыня, заменяющая экран. На высоком столике возле входной двери демонстрационный аппарат, загруженный цветными слайдами. В нос ударил запах дешевых крепких сигарет.
При появлении гостей из кресла поднялся высокий сутулый человек в сером мешковатом костюме. Человек припадал на левую ногу и опирался на палку. Высокие лобные залысины, седые волосы, глубоко посаженные глаза, горящие каким-то адским пламенем.
